— Обо всех, — ледяным тоном ответил приор. — Будут систематически освещены все темы: от формы мироздания до самых тайных порывов души. А в конце речь пойдет о высшей из добродетелей.
— О какой же?
— О справедливости, — ответил Данте, по очереди взглянув в глаза каждому из собравшихся.
Всех, видимо, поразило это откровение.
— Конечно, справедливость — краеугольный камень всех добродетелей, — пробормотал Антонио да Перетола. — И все же, говоря о справедливости, невозможно уклониться от печальной темы, которой хотел избежать Чекко из Асколи… Как вы считаете, по каким причинам было совершено это преступление?
— Да уж, мессир Алигьери, — вмешался Бруно Амманнати. — Было бы интересно услышать ваше мнение… Говорят, что очень веские личные мотивы могут толкнуть человека на преступление, но сильная личность всегда сможет побороть в себе желание совершить злодеяние. Если это так, мастера Амброджо убил очень слабовольный человек — или у него были крайне важные причины пойти на это.
— В целом вы правы.
— Как вы думаете, мастера Амброджо могли умертвить его же собратья по ремеслу?
— По какой же причине?
— Может быть, мастер Амброджо хотел насмеяться над их искусством, которым они так гордятся. Вы же видели мозаику, состоящую из пяти частей, в которой использованы материалы разной ценности. Мне кажется, что эта фигура должна изображать пять самых знаменитых мастеров мозаики в Италии! — С этими словами Амманнати стал оглядываться по сторонам, ища поддержки слушателей. — Вспомните, как часто Амброджо хвалил собственные произведения и сравнивал их с работами четверых остальных знаменитых мастеров: Буондельмонте, Мартино, Джусто да Имола, а также с вашими произведениями, мессир Якопо!
При звуках собственного имени архитектор улыбнулся одними губами и еле заметно поклонился.
— При этом мастер Амброджо не скрывал, что считает свои работы наилучшими. Он даже смеялся над произведениями остальных. Мне кажется, что, используя материалы разной ценности для изображения тела старца, наверняка символизирующего искусство вообще, Амброджо хотел подчеркнуть разную ценность произведений мастеров мозаики.
— Правда! — Кивнул Чекко из Асколи. — Я помню, что Амброджо часто сравнивал свои способности с чужими. Но кого же нам следует заподозрить?
— Мы все прекрасно знаем правила гильдии скульпторов и архитекторов, — продолжал Амманнати. — Они запрещают в любом виде порочить своих коллег. Нарушивших это правило ждет очень суровое наказание. А ведь члены этой гильдии и раньше жестоко наказывали нарушителей этих правил. Вам должно быть это известно, мессир Алигьери. Ведь о ваших флорентийских красильщиках рассказывают и не такое!
Данте молча кивнул. Вся Италия знала, что гильдия флорентийских суконщиков отправила во Францию целую экспедицию, чтобы покарать смертью двух красильщиков, открывших французам секреты покраски сукна. Потом сами же суконщики для пущей острастки рассказывали об этом убийстве на каждом углу. Впрочем, жестокое убийство мастера Амброджо казалось Данте слишком суровым наказанием…
Тем не менее богослов вроде бы верил в справедливость своей версии, которая к тому же снимала все подозрения с членов кружка «Третье Небо».
Кроме Якопо Торрити, конечно…
Данте заметил, что почти всем собравшимся за столом пришлась по вкусу эта гипотеза.
— На чем же основывается ваше предположение? — осторожно спросил богослова Данте.
В глубине души поэт сомневался в том, что Амброджо умертвили его же собратья по искусству, но хотел выслушать все мнения в надежде узнать что-нибудь новое и полезное.
— Вспомните, каким образом убили мастера, — сказал Амманнати. — Убийца воспользовался известковым раствором, который сам мастер постоянно использовал в своей работе. Мне кажется, убийца хотел указать на то, что мотив преступления следует искать в профессии жертвы.
— Но неужели вы думаете, что соперничество среди художников может быть настолько острым, что толкнет их на убийство? — с сомнением в голосе спросил Теофило.
— Не забывайте о слабовольных людях! Такие люди, чувствуя себя оскорбленными и униженными, могут пойти на что угодно. Особенно если их вера не слишком крепка. Моральная слабость некоторых людей может стать их опасным оружием. Такие люди способны на очень жестокие поступки. При этом никто не утверждает, что все мастера севера Италии сговорились убить Амброджо. Художнику достаточно было уязвить самолюбие одного из них. Догадайтесь, кого Амброджо изображал кусочками терракоты, и узнаете имя убийцы!
— Легко сказать — догадайтесь! — воскликнул Антонио да Перетола. — Никто из остальных упомянутых художников не бывал во Флоренции. Конечно, не считая вас, мессир Якопо…
— Впрочем, никто здесь ни на секунду не заподозрил в убийстве такого великого мастера, как вы, — поспешно добавил он.
Пока Бруно Амманнати излагал свою версию мотивов убийства, Данте думал о загадочных тенях, которые он видел в подземелье. О людях, которых не знал даже Джанетто. Судя по всему, сидевшие вокруг стола в таверне тоже ничего о них не знали. Или знали, но сознательно пытались сбить Данте со следа.
— Однако все эти художники вместе с великим Джотто работали в Риме, украшая Вечный Город для предстоящего Юбилея, — настаивал Бруно. — Именно там и могло вспыхнуть соперничество, повлекшее за собой такие страшные последствия. А никого из упомянутых мастеров здесь не видели потому, что в толпе паломников, просителей, воинов и торговцев, снующих по улицам Флоренции, затеряться совсем не сложно.
— А кого же из упомянутых вами художников мастер Амброджо мог обидеть больше всего? — спросил Данте.
Никто не ответил, и все стали озадаченно переглядываться. Они явно колебались, не желая высказывать свое низкое мнение об искусстве того или иного художника, почти обвиняя его тем самым в убийстве.
— Вашей версией можно объяснить появление в мозаике Рима, — продолжал поэт. — Но почему мастер Амброджо не поместил старца в Рим, если все произошло именно там? И какой город изображен справа?
— Возможно, я могу ответить на ваш последний вопрос, — пробормотал Антонио да Перетола, и все повернулись к нему. — Это — Дамиетта.
Данте навострил уши.
— Дамиетта, — еще громче повторил Антонио. — С большими каменными воротами, украшенными львами. Мне объяснил это Бальдо.
— Так вы говорили об этом с хозяином таверны?
— Да. Кому же еще тут знать такие дальние страны? Для этого надо путешествовать за морем…
Данте внимательно осмотрел сидевших за столом, но никто не захотел ничего прибавить к словам Антонио да Перетолы.
— А вы не могли бы позвать сюда хозяина таверны? — спросил приор, глядя туда, где в конце зала голова Бальдо возвышалась над морем голов посетителей как колышущаяся на морских волнах тыква.
Молчавший до тех пор Веньеро встал и пошел к хозяину таверны. Он некоторое время говорил с Бальдо, и Данте заметил, как бывший крестоносец несколько раз удивленно посмотрел в его сторону. Потом Веньеро подвел Бальдо к остальным.
Подойдя к столу, хозяин таверны оперся о него уцелевшей рукой и с вызывающим видом взглянул поэту прямо в глаза. Его рука в толстой зеленой перчатке казалась выточенной из древесины того же дуба, что и столешница.
— Мне сказали, что вы хотите со мной поговорить, мессир.
Данте показалось, что Бальдо вот-вот переломит массивный стол пополам. Казалось, природа сжалилась над одноруким человеком и одарила его уцелевшую конечность невероятной силой. Впрочем, еще удивительное было то, что осталось от его второй руки. Из жилета торчало что-то вроде обрубка крыла, закрытого медной кастрюлькой.
Хозяин таверны перехватил взгляд Данте.
— Вам нравится мой Грааль? — с иронией в голосе спросил он, поднеся культю к самому носу поэта.
— Ты потерял руку в Дамиетте? — спросил поэт, не опуская глаз, хотя его и раздражало поведение Бальдо.
Неужели хозяин таверны пытается произвести на него впечатление своими увечьями? Словно Данте сам не видел при Кампальдино отрубленные руки, ноги и головы!
