— Дорогие сестры, вы знаете, что со вчерашнего дня в нашей обители появилась новенькая. Ее зовут Бернадетта Субиру, и родом она из Лурда. В ближайшие дни она примет послушание, и ее нарекут Мария Бернарда. Кое-кто из вас наверняка наслышан о таинственных явлениях и мистических событиях, которые выпали на долю мадемуазель Субиру и целительное действие которых вызвало такую сенсацию. Им посвящено также Пастырское послание епископа Тарбского… Подойдите сюда, дочь моя, и расскажите нам просто и коротко о тех днях…

Бернадетта стоит за кафедрой и обводит растерянным взглядом лица молодых и старых женщин; на этих лицах написано странное безразличие ко всему, бесстрастное спокойствие и явная усталость после тяжелой работы с раннего утра. Некоторые взирают на новенькую с детским любопытством, другие — потухшими глазами, три-четыре пары глаз излучают тепло и приязнь. Бернадетта, столько раз уже рассказывавшая свою историю, совсем теряется, впервые столкнувшись с таким сдержанно-холодным приемом. Запинаясь на каждом слове, как семилетний ребенок, она с трудом выдавливает несколько корявых фраз.

— Однажды зимой… родители послали нас — мою сестру Марию и меня — набрать хворосту, и с нами была еще одна девочка, ее звали Жанна Абади. Мария и Жанна оставили меня одну на острове Шале, что у мельничного ручья, напротив Грота. И вдруг в нише скалы наверху появилась очень красивая Дама. И одежда на ней тоже была очень красивая. Позже я рассказала о ней Марии и Жанне, а потом матери. Но мама запретила мне туда ходить. А я все-таки пошла. И каждый раз видела Даму. И на третий раз она заговорила со мной и попросила, чтобы я приходила к Гроту каждый день пятнадцать дней кряду. И я приходила туда пятнадцать дней кряду, и Дамы не было только два раза, один раз в понедельник, другой — в пятницу. В третий четверг она велела мне омыть лицо и руки и напиться из источника. Но никакого источника не было, и только на второй день он потек из маленькой ямки, которую я вырыла руками в правом углу грота. После тех пятнадцати дней Дама являлась мне еще три раза. В последний раз она исчезла, и я ее больше не видела…

Вот и все ее сухое повествование, кое-как скрепленное союзами «и». Рассказ Бернадетты падает в пустоту. Все лица словно окаменели.

— Благодарим вас, дитя мое, — вновь берет слово наставница. — Надеюсь, что и дорогие мои сестры, и послушницы, и вы, Мария Бернарда, правильно поймете меня, если я выскажу убеждение, что с этого часа в наших стенах не будут вестись бесконечные разговоры об услышанном. Мы не станем вас к этому побуждать, да вы и сами не пожелаете к этому возвращаться… Вот и все. А теперь давайте побыстрее покончим с трапезой.

Когда Бернадетта возвращается на свое место, соседка по столу разочарованно шепчет:

— Это и вправду все, мадемуазель? Больше ничего не было?

Бернадетта кивает.

— Да, мадемуазель, это все. И больше ничего не было.

Накануне принятия послушания, двадцать восьмого июля, после молебна в монастырской церкви Бернадетту приглашают к Марии Терезе. Наставница принимает ее в своей келье, еще более строгой и неуютной, чем кельи других монахинь. На стенах нет ничего, кроме железного распятия, висящего над ложем из голых досок, на котором наставница спит по особому разрешению настоятельницы.

— Выслушайте меня, дочь моя, — начинает Возу. — Завтра вы вступаете на трудный путь. Это путь, который благодаря отречению от суеты сует ведет к вечному блаженству. Правда, послушничество — всего лишь начальный отрезок этого пути, но для некоторых этот отрезок самый трудный. Давая монашеский обет, мы обретаем более надежную опору, чтобы противостоять многим искушениям. Я пригласила вас потому, что хочу выяснить кое-что с глазу на глаз. Прежде всего, я не знаю, имеете ли вы ясное представление о моих обязанностях — обязанностях наставницы послушниц.

Бернадетта, не отвечая, спокойно глядит в глаза монахини.

— Нашей настоятельницей мне поручено, — продолжает Мария Тереза, — укрепить вашу душу, Мария Бернарда: само собой, не иначе, чем делает это родная мать, которая растит своих детей, закаляя их тела и души против всех опасностей, поджидающих их в жизни. Так что те требования, которые будут предъявлены к вам в ближайшее время, имеют одну-единственную святую цель: закалить вашу душу и отделить в ней зерна от плевел. Вы меня поняли?

— О да, мать-наставница, мне кажется, поняла…

— Итак, мой долг — впредь быть вашей духовной наставницей. Именно по этой причине я вновь возвращаюсь к явлениям в Гроте, хотя знаю, что вы не любите говорить на эту тему. Признаюсь откровенно, я долгое время не верила вам и считала все эти ваши видения чистой выдумкой. Но за истекшее время многие высокие духовные особы благодаря имевшим место чудесным исцелениям решили дело в вашу пользу. Я подчиняюсь этому решению. Ничего другого мне не остается. Ибо кто я такая? Поэтому теперь я верю, Мария Бернарда, что в дни чудесных явлений вы были избранницей Неба и что на вас низошла неисповедимая милость Божья. Мне кажется, однако, что вы меня не слушаете. Вы что, не успеваете следить за моей мыслью?

— О нет, мать-наставница, я успеваю.

— Вы должны прочувствовать, дочь моя, насколько ваше вступление в послушничество усложняет мои обязанности. Обычно наши послушницы — это юные создания, в которых мы стараемся вдохнуть дух истинной и ревностной веры. В какой степени эти юные души окажутся подготовлены к будущей жизни, зависит от их собственных сил. Но вы, Мария Бернарда, — особый случай. Раз вы — избранница Неба, то возрастает и моя ответственность не только перед вами, но и перед Небом. Четырнадцатилетней девочкой вы восприняли немыслимую благодать, как играющий ребенок воспринимает солнечный свет. В том и состоит тайна Небесной благодати, что она ниспосылается за заслуги Спасителя, а не за наши собственные добродетели. Понимаете ли вы это, дочь моя? Если вы устали, можете присесть на это ложе.

— О нет, я не устала…

— Для вас начинается новая жизнь, — глубоко вздохнув, говорит наставница. — Ваш долг — хотя бы теперь в какой-то мере собственными заслугами оправдать ниспосланную вам некогда благодать, если это вообще в пределах человеческих возможностей. Ведь именно по этой причине вы, конечно, и стремились принять постриг. Наша бессмертная душа продолжает жить на Небе, и что она приобрела на земле, то у нее и пребудет, а чего не приобрела, того уж не обретет. Вас, как свою избранницу, и на Небе примут не так, как нас, простых смертных. Но какой был бы стыд и позор, если бы на Небесах вдруг появилась прежняя Бернадетта, какую я, ее учительница, имела возможность наблюдать долгие годы: ленивая, рассеянная, безразличная ко всему девочка, не проявлявшая ни малейшего интереса к догматам веры, кое-как научившаяся читать и писать и вообще жившая бесцельно, как какой-нибудь мотылек. К тому же легкомысленная и, несмотря на показную скромность, полная скрытого коварства и надменной строптивости. Девочка, у которой всегда были наготове самоуверенные, а иногда и дерзкие ответы. Прежняя Бернадетта, больше всего стремившаяся увидеть весь мир поверженным к ее стопам. Вот какое мнение сложилось у меня о вас, Мария Бернарда, какое-то время назад. Но спустя столько лет вы имеете полное право сказать: мать Возу, вы ошиблись во мне. Я не такая, какой вы меня описываете. У меня нет этих недостатков…

— У меня очень много недостатков, — быстро вставляет Бернадетта.

Но монахиня не дает себя сбить:

— Обследовал ли вас наш монастырский врач, доктор Сен-Сир?

— Да, вчера, когда он был здесь.

— И что же он вам сказал, дитя мое?

— Он сказал, что я вполне здорова.

— Именно так и сказал?

— Да! Вот только астма… Но она у меня давно…

Наставница криво улыбается, обнажая десны.

— Вот я и ловлю вас на первой лжи, Мария Бернарда. Доктор Сен-Сир прямо сказал вам, что ваши легкие не совсем в порядке.

— Но это ничего! — смеется Бернарда. — Я себя очень хорошо чувствую.