— Но ведь твоя дама неподвижна, как церковная статуя.
— Это неправда, — обиженно возражает Бернадетта. — Дама живая, она двигается, подходит ближе, говорит со мной, приветствует всех пришедших и даже смеется. Да, она даже смеется…
Жакоме, не отрывая глаз от бумаги, рисует на своем протоколе звезду. Затем, немного помедлив, слегка меняет тональность:
— Некоторые люди говорят, что дама доверила тебе какие-то важные секреты? Это правда?
Бернадетта долго не отвечает. Затем говорит очень тихо:
— Да, она мне кое-что сказала, что предназначено только мне и что я никому не должна рассказывать…
— Не должна рассказывать даже мне или господину прокурору?
— Даже вам и господину прокурору.
— А если у тебя потребуют ответа сестра Возу и аббат Помьян?
— Я все равно не смогу им сказать…
— А если тебе прикажет сам Папа Римский?
— И тогда не смогу. Но Папа Римский мне этого не прикажет…
Полицейский комиссар подмигивает Эстраду, который молча сидит в стороне, держа на коленях цилиндр, а в руке трость.
— Ну и упрямое создание, что вы скажете?.. А теперь, малышка, еще один вопрос. Что говорят обо всем этом твои родители? Они в это верят?
Бернадетта мучительно долго обдумывает этот ответ, дольше, чем все предыдущие.
— Я думаю, мои родители в это не верят, — признается она, немного колеблясь.
— Вот видишь, — улыбается Жакоме, все еще не отказываясь от отеческого тона. — А я должен верить тому, во что не верят даже твои родители. Если твоя дама — настоящая, ее должны видеть и все остальные. Так любой может прийти и сказать что угодно: например, что он ежедневно, как стемнеет, видит в своей комнате таинственного трубочиста и тот шепотом дает ему всякие указания, о которых он никому не должен говорить. На глупых людей это произведет то же впечатление… Разве я не прав, Бернадетта? Скажи сама…
Хитроумие комиссара погружает Бернадетту в молчаливую апатию. Комиссар же решает перейти в наступление, пустив в ход испытанный набор уловок и трюков, на которые попадаются обычно мелкие жулики.
— Теперь будь повнимательнее, Бернадетта! — предупреждает ее Жакоме. — Сейчас я зачитаю тебе твои показания, чтобы ты подтвердила, что все записано верно. Затем сразу же отошлю протокол господину префекту. Ты готова?
Бернадетта подходит еще ближе к столу, чтобы не упустить ни словечка. Комиссар начинает читать свои записи сухим, официальным тоном. Дело доходит до описания внешности дамы.
— «Бернадетта Субиру показывает, что на даме была голубая накидка и белый пояс…»
— Белая накидка и голубой пояс, — немедленно уточняет Бернадетта.
— Невозможно! — восклицает Жакоме. — Ты сама себе противоречишь. Признайся, что ты говорила о белом поясе.
— Вы, должно быть, неправильно записали, месье, — спокойно заявляет девочка.
Но у комиссара слишком большой опыт в расставлении подобных силков, чтобы так быстро сдаться. Он мчится дальше по камням и ухабам, чтение протокола все ускоряется. Подозреваемая вынуждена слушать с величайшим напряжением.
— «Бернадетта Субиру утверждает, что упомянутой даме около двадцати лет…»
— Я этого не утверждала! Даме не больше семнадцати.
— Не больше семнадцати? Откуда ты это знаешь? Кто тебе сказал?
— Кто мог мне это сказать? Ведь даму вижу я одна.
Жакоме бросает быстрый взгляд на Бернадетту. Затем, прочитав длинный пассаж совершенно точно, делает третью попытку сбить ее с толку:
— «Бернадетта Субиру утверждает, что дама выглядит точно так же, как статуя Пресвятой Девы в городской церкви».
Бернадетту охватывает такой гнев, что она даже топает ногой.
— Такого вздора я не говорила, месье! Это ложь. Дама совсем не похожа не Пресвятую Деву из церкви.
Тут уж Жакоме сердито вскакивает, чтобы перейти к допросу второй степени.
— Довольно! — ревет он. — Я сыт по горло! Не воображай, что можешь меня дурачить. Здесь, в ящике моего стола, лежит полная правда. Горе тебе, если ты будешь лгать! Только чистосердечное признание может тебя спасти. Назови имена всех людей, находящихся с тобой в сговоре. Я знаю их всех наизусть…
Бернадетта отступает от стола. Ее лицо становится белей бумаги. Никогда еще никто так на нее не кричал. В ее голосе звучит крайнее удивление, но он остается спокойным:
— Я не понимаю того, что вы мне сейчас сказали, месье…
Жакоме слегка умеряет наигранный гнев:
— Если ты не понимаешь, я тебе объясню. Некие люди, имена которых мне точно известны, подговорили тебя распространять эту отвратительную историю. С превеликим трудом они вдолбили ее в твою бедную голову, и ты повторяешь, как попугай, заученную басню. Думаешь, я не слышал собственными ушами, что это все заучено?..
Но Бернадетта уже вновь овладела собой.
— Месье, спросите Жанну Абади, подучил ли меня кто-нибудь, — просит она. — Жанна была со мной в тот, первый раз…
— Мне, в конце концов, безразлично, признаешься ты или отправишься в тюрьму, — говорит Жакоме, хватает девочку за руку и тащит ее к окну. — Ответь, что ты там видишь!
— Перед вашим домом стоит очень много людей, месье, — отвечает Бернадетта.
— И все эти люди ничуть тебе не помогут, моя милая. Ведь перед моим домом стоят еще и три жандарма. Ты их видишь? Это бригадир д’Англа и рядовые Белаш и Пеи. Они ждут только моего приказа, чтобы отвести тебя в тюрьму. Не будь сама себе врагом, Бернадетта! Сам прокурор, господин Дютур, приказал тебе больше не ходить к Массабьелю. Скажи мне сейчас перед этим свидетелем, господином Эстрадом, что не ослушаешься.
— Но я должна сдержать свое обещание даме, — еле слышно шепчет Бернадетта.
Тут в первый и единственный раз за время допроса вмешивается Эстрад.
— Господин комиссар желает тебе добра, милое дитя, — увещевает он. — Послушайся и дай обещание ему.
Бернадетта быстро окидывает незнакомца взглядом. Она сразу видит, что он не имеет полномочий вмешиваться в ее тяжкую борьбу. Поэтому она даже не удостаивает его ответом. Эстрад ощущает внезапный стыд, как будто его справедливо поставили на место.
— Позвать жандармов? — спрашивает Жакоме.
Пальцы Бернадетты судорожно стискивают холщовый мешочек.
— Если жандармы уведут меня в тюрьму, я ничего не смогу сделать, — признает она.
— Это еще не все, — усиливает нажим комиссар. — Я прикажу засадить в тюрьму и твоих родителей. Мне нет дела, что твои младшие братья могут умереть с голоду. Твоего отца уже арестовывали по более мелкому подозрению, чем этот грандиозный обман…
Бернадетта так низко опускает голову, что ее лица совсем не видно. Несколько долгих минут длится молчание. Жакоме применил пытку третьей степени. Чтобы она подействовала, требуется некоторое время. Но вместо ответа девочки раздается тихий стук в дверь, один раз, другой.
— Войдите, — хрипит комиссар, с трудом переводя дыхание. В дверном проеме появляется долговязая фигура Франсуа Субиру. Он держится неуверенно, отчаянно пытаясь сохранить достоинство, и нервно мнет в руках шапку. В его глазах поочередно вспыхивают то страх, то возмущение. Скорее всего, он выпил для храбрости, но немного.
— Черт побери, что вам здесь нужно, Субиру? — кричит на него комиссар.
Тяжело дыша, Франсуа Субиру протягивает руки к Бернадетте.
— Мне нужна моя дочь, мое бедное дитя…
Внезапно Жакоме вновь становится обходительным.
— Послушайте, Субиру, — настойчиво убеждает он. — Это свинство у грота должно кончиться. Я этого больше не потерплю. Завтра же все должно быть тихо! Понятно?
— Видит Бог, господин комиссар, я ничего другого и не желаю. Эта история доконает меня и мою бедную Луизу.
Жакоме собирает со стола бумаги.
— Девочка — несовершеннолетняя, — с угрозой в голосе говорит он. — Вы как отец несете за нее полную ответственность. Вам следует запретить ей куда-либо ходить, кроме школы. Если по-другому не получится, посадите ее под замок. Иначе я посажу вас, всю вашу семейку, клянусь! Оснований более чем достаточно. С этой минуты вы все будете находиться под строжайшим наблюдением. А теперь с Богом, убирайтесь оба! Желаю никогда вас здесь больше не видеть.
