Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Что вы, сестра, как вы могли такое подумать? — возражает Мария Бернарда. — Даму нельзя ни нарисовать, ни написать красками, ни вышить.

— Может быть, вы просто не помните ее как следует? — удивляется Натали.

— О, я ее очень хорошо помню, очень хорошо, — улыбается Бернадетта, устремив неподвижный взгляд в окно, и обрывает разговор.

Невер — средневековый городок с узкими темными улочками. В марте после четырех часов дня в ризнице уже темновато. Поэтому Бернадетта к трем часам передвигает пяльцы ближе к окну, чтобы подольше использовать дневной свет. Это тихий час сумерек, когда часть монахинь обычно занимается испытанием совести. В последние годы отдых послушниц перенесен на час позже. Иногда до Бернадетты доносятся из коридора звук шагов возвращающихся парами послушниц и подгоняющий их голос наставницы. Но вот совсем рядом, в церкви, начинает играть на органе монахиня, которая ведает музыкальным сопровождением мессы.

Кто-то стучит в дверь ризницы. Привратница сообщает, что к сестре Марии Бернарде пришел посетитель. И мадам наставница велела проводить его в ризницу. Он сейчас явится.

Бернадетта отрывается от работы. Она крайне удивлена: посетитель? К ней почти никто не приходит. Что за посетитель? Бернадетта не может не признать: мать-настоятельница избавляет ее от назойливого любопытства визитеров. И большей частью она лишь случайно узнает от других монахинь, что время от времени какая-то важная персона или какое-то общество требовало разрешения посмотреть на знаменитую Субиру, как будто она — диковинное животное. Бернадетта же просила, чтобы ей раз и навсегда разрешили при посещении монастыря посторонними оставаться в своей келье. Следовательно, кто же этот посетитель?

Бернадетта поднимается с пола. Ее уставшие от напряженной работы глаза различают в темном проеме двери лишь высокую худощавую фигуру мужчины, не решающегося перешагнуть через порог.

— Хвала Господу нашему Иисусу Христу! — тихо и бесстрастно произносит он обычные слова приветствия в монастыре.

— Во веки веков, аминь! — отзывается Мария Бернарда. — Чем могу служить?

Мужчина мнет и вертит в руках свой берет.

— Я приехал, только чтобы узнать, как ты живешь, святая сестра…

Он делает шаг вперед и кланяется. У Бернадетты перехватывает дыхание. Она узнает в смущенном посетителе собственного отца, которого не видела долгие-долгие годы. Раскрыв объятия, она медленно подходит к нему и шепчет:

— Папочка, это ты… Возможно ли?

— Я это, я… Приехал к тебе на поезде, Мария Бернарда…

Чтобы не расплакаться, она плотнее сжимает губы, даже пытается засмеяться:

— Почему ты называешь меня «сестра» и «Мария Бернарда»? Ведь для тебя я по-прежнему Бернадетта…

Она обнимает отца и прижимается головой в чепце к его лицу. Но мельник Франсуа Субиру все еще не решается оттаять. С тех пор как его дочь, лурдская чудотворица, стала еще и суровой монахиней, его отцовская скованность стала ужасающей. Иногда, содрогаясь в душе, он все еще вспоминает, что хотел прогнать эту свою благословенную дочь к бродячим циркачам и цыганам. Он отвечает на ее объятия, почтительно приобняв ее за плечи.

— О, как я рада, что ты ко мне приехал, папа! — говорит наконец Бернадетта, справившись с первым волнением.

— Да я давно уже просил разрешения… Много лет… Но тогда отвечали, что, мол, нежелательно… А после смерти матери… Знаешь, я был так подавлен, не мог двинуться с места…

Бернадетта прикрывает веки, и голос ее звучит глухо:

— О, мама… Как она умерла?

Мельник Субиру поседел. Ему за пятьдесят. К его характеру, сохранявшему чувство собственного достоинства даже в годы нищеты и пьяного угара, с течением лет и под влиянием происшедших за эти годы событий добавилась набожность. Он осеняет себя крестным знамением.

— Твоя мать померла легкой смертью, маленькая моя Бернадетта. Проболела всего несколько дней и не знала, что ее дни сочтены. Видимо, над ней простер свою руку Святой Иосиф, да поможет он нам всем умереть такой смертью. А ты, дитя мое, была ее самой большой радостью, одна ты. Твой портрет всегда лежал на ее груди, пока она болела. Знаешь, сейчас есть много твоих портретов. Твое имя не сходило с ее уст до последней минуты…

— Мамочка уже тогда знала, что мы с ней не увидимся больше. А я не знала, — кивает в ответ Бернадетта и шепчет: — Мир праху твоему, мама!

— А мы заказали маленькие портреты покойницы, — гордо заявляет Субиру. — Они называются «миниатюры», и художникам за них хорошо платят. Одну такую миниатюру — портрет матери — я тебе привез, дитя мое.

Франсуа протягивает дочери позолоченный медальон на цепочке, на котором заурядные черты бедной Луизы приукрашены в интересах сбыта.

— Тебе разрешат его взять? — спрашивает он, памятуя об обете нестяжания.

— Думаю, мать-настоятельница разрешит, — отвечает Бернадетта, по-детски радуясь портрету. Потом пододвигает отцу стул. — Расскажи мне, отец, как вам всем живется?

Субиру громко откашливается в знак того, что трудное для него и дочери начало свидания, к счастью, позади.

— Не могу пожаловаться, дитя мое. Дела помаленьку идут. Ведь я всегда был хорошим мельником, сама знаешь, меня подкосили засушливые годы, да и не меня одного, правду сказать. А теперь мы, мельники, просто не поспеваем за спросом. С последней осени в Лурде уже пятнадцать гостиниц, не больше и не меньше — пятнадцать! А Лакаде построил большую городскую больницу на несколько сот коек. Она называется больница Семи скорбей Богоматери. И моя мельница на Верхнем Лапака поставляет в эту больницу муку. А твои братья Жан Мари и Жюстен довольно ловко помогают мне на мельнице, теперь им некогда заниматься глупостями. Да, они передают тебе самый теплый привет. У твоей сестры Марии сынок и две дочки. Завтра она приедет повидаться с тобой, а с ней и еще кое-кто из лурдских знакомых. Мне, слава Господу, удалось скопить немного деньжат, чтобы осталось детям и внукам, когда меня не станет…

Бернадетта выслушала все это, не сводя глаз с его губ, словно вдруг стала туга на ухо.

— Ах, папочка, — говорит она, когда его рассказ окончен, — я так рада слышать, что вам всем теперь хорошо живется…

У Франсуа Субиру вдруг на глаза наворачиваются слезы.

— А меня, Бернадетта, ночами часто совесть гложет. Как подумаю, что не мог тогда, в кашо, создать для тебя сносную жизнь… А теперь — теперь-то я мог бы обеспечить тебя куда лучше…

— Но ведь я тогда ничего дурного не чувствовала, отец, — улыбается Бернадетта. — А теперь — теперь у меня все есть…

— Тебе правда ничего не нужно, дорогая моя девочка? — спрашивает Субиру, понизив голос. — Мне кажется, ты что-то уж слишком бледная…

— О, это все чепец, мы все кажемся в нем бледными. Я совершенно здорова. Еще никогда не чувствовала себя так хорошо. Даже астмы у меня нет… — И словно для того, чтобы переменить тему разговора, спрашивает: — Когда прибыл твой поезд, отец?

— Ровно час назад… А остальные приедут завтра…

— Боже милостивый, значит, ты наверняка хочешь есть и пить! — ахает Бернадетта, вскакивает и быстро выбегает из комнаты.

У нее хватает духу постучаться к настоятельнице.

— Мадам настоятельница! — выпаливает она, задыхаясь от быстрого бега. — Мой отец только что приехал на поезде. У него целый день маковой росинки во рту не было. Можно мне…

— Само собой разумеется, дитя мое… Попросите сестру-хозяйку, она даст вам кофе с пирожными и ликер…

Бернадетта сама вносит в комнату поднос с угощением и накрывает маленький столик для отца. Щеки ее пылают, так рада она оказать отцу женское внимание, хоть раз сделать для него то, что всегда делала мать. Она любовно смотрит на него, пока он ест — жадно и в то же время скованно: как-никак, непривычно ему есть, когда кругом картины на священные сюжеты и облачения священников. Под конец дочь наливает ему рюмку ликера. Субиру отказывается — больше для виду.

— В последнее время, — говорит он важно, — я позволяю себе лишь изредка рюмочку вина и в рот не беру ничего более крепкого. При моей работе это вредно…

101
{"b":"545745","o":1}