Содрогнувшись, она отключилась и обнаружила, что находится в месте, где ей хотелось бы быть в последнюю очередь. Влажный воздух двигался в легких, словно холодная маслянистая слизь. Он был насыщен пряным смрадом застарелой болезни, который исходил от тела Эзмарельды и ее бассейна.

Октавия вытерла глаза рукавами, все еще слегка дрожа от нетерпеливости «Эха». Когда она открылась духу машины, тот ответил тем же и рванулся вперед с яростной энергией. Он напомнил ей лошадь, с которой дурно обходился прежний хозяин и которой кажется, будто само бегство от него очистит кожу от оставленных кнутом рубцов. «Эхо» понеслось вперед от легчайшего прикосновения ее разума, движимое таким же отчаянием, словно удалившись от Мальстрема, оно могло спастись от своего недавнего унизительного прошлого.

Управлять им, словно горячим жеребцом, поначалу было сущим кошмаром. Оно хотело бежать, не заботясь о направлении. Ей удалось повернуть легковозбудимую кинетику более-менее в нужную сторону, но она подозревала, что они все же сильно сбились с курса.

Талоса это скорее всего, скорее всего, разочаровало, однако в этот момент она еще не могла заставить себя волноваться по этому поводу.

Октавия повязала бандану. Так же как и она сама, как и все в комнате, повязка пахла то ли плохо, то ли ужасно.

— Хозяйка.

Пес подковылял к ней и тяжело уселся рядом. Она слышала в дрожащем дыхании маленького человечка неровный ритм биения его сердца. В вязком полумраке комнаты он выглядел еще более бледным, старым и больным.

— Я устал, — признался он, хотя она и не спрашивала об этом. — Бежал по кораблю, чтобы не отстать от всех вас. Устал.

— Спасибо, что остался со мной.

— Не нужно благодарить. Я всегда буду рядом с вами.

Она положила руку ему на бугристые плечи, наклонилась ближе и тихо заплакала в его рваный плащ.

Он неловко обнял ее забинтованными руками.

— Когда-то у меня была дочь, — тихо признался он. — По звуку, она была такой же, как вы. Мягкая. Печальная. Сильная. Возможно, она и выглядела, как вы. Я не знаю. Никогда вас по-настоящему не видел.

Она шмыгнула носом.

— Я выглядела и получше, — после паузы она слабо улыбнулась. — У меня черные волосы. А у нее?

Тонкие потрескавшиеся губы Пса растянулись в улыбке.

— Она была с Нострамо. У всех нострамцев черные волосы.

Она набрала воздуха, чтобы ответить, но он заставил ее умолкнуть быстрым: «Шшш».

— Хозяйка, — произнес он. — Кто-то идет.

Дверь открылась, и появился Септим. Позади него в глубине коридора стояли на страже Ксарл и Узас. Она услышала пощелкивание шлемов. Несомненно, они спорили между собой. Похоже, Ксарл пытался на чем-то настоять, а Узас не обращал на это внимания.

— Судя по всему, мы промахнулись мимо цели, — казалось, слуга говорит неохотно. — Талос хочет, чтобы ты приготовилась снова вести корабль.

Она молча потянулась за кабелем подключения. Пока она полностью не соединится с кораблем, и ей не поставят личное кресло, придется делать так.

Брекаш из Кровоточащих Глаз двигался по коридору, перемещаясь на двух ногах, но останавливаясь каждые несколько шагов, чтобы втянуть носом грязный воздух. Как и Первый Коготь, Кровоточащие Глаза совершили абордаж, почти не найдя для себя развлечений и не встретив никакого сопротивления.

Брекаш опять остановился, нюхая воздух слева.

В стене что-то скреблось. Что-то с когтями.

Брекаш издал через ротовую решетку вопросительный шум — не вполне речь и не вполне визг.

В ответ раздался рев, приглушенный металлом. Что-то заперто в железной коже корабля? Грызун, быть может.

Брекаш не знал, что ему следует делать. Он нерешительно и раздраженно потянулся за цепным мечом, но не нажал активационную руну. За очередным ворчанием последовали три глухих удара, словно с другой стороны по стене постучали костяшками пальцев.

В ответ он поскреб по стене коридора когтистой перчаткой, как будто предупреждая обитавшего там мутировавшего паразита, кем бы тот ни был.

— Люкориф, — произнес он по воксу. — Тут… в стене существо.

Патрулировавший грязные палубы «Эха» предводитель Кровоточащих Глаз остановился.

— Повтори, — передал он.

Повтор от Брекаша пришел с искажением, и Люкориф позволил себе издать в вокс насмешливое карканье.

— Ты скачешь в тенях, брат.

Брекаш издал серию коротких отрывистых воплей. Это был самый жалкий звук, какой Люкорифу доводилось слышать от собрата-раптора за всю его жизнь — подражание призыву о помощи нострамского кондора.

А затем с окончательным фарфоровым треском связь оборвалась.

— Ловец Душ, — сказал в вокс предводитель рапторов, — на этом корабле что-то на нас охотится.

Воин, называвший себя Калеб Валадан — помимо множества прочих титулов, заработанных на службе Тирану Бадаба — умер не славной смертью, которую всегда предвидел для себя. Не было кучи мертвых врагов, стоя на которой можно было бы истечь кровью. Не было одобрительных голосов почтенных братьев, которые салютуют и чествуют победоносного павшего.

Когда он лишился последних остатков человечности, у него даже не было оружия в руке, как будто он был беззубым стариком, умирающим на смертном одре, а не чемпионом, за плечами которого были два века сражений.

Умирая, Калеб познал две вещи. Первой была боль. Второй — огонь.

Он был не в силах определить, где кончалось одно и начиналось другое, если эти два понятия вообще можно было отделить друг от друга, принимая во внимание, что произошло. Однако именно они запомнились ему в первую очередь.

Корабль вошел в варп.

Он видел, как это произошло. Все они видели, как звезды завертелись на своих местах, а корабль застонал до самой своей металлической сердцевины. Несколько его воинов, словно моряки, которые бросают тонущее судно, соскочили с киля, предпочтя смерть от холода в бескрайней пустоте попаданию в Море Душ.

В одно мгновение он был прикреплен подошвами к обшивке корабля, держал в руке топор и врубался в покатое железо, чтобы проложить себе путь обратно внутрь. А в следующее уже тонул и захлебывался жидким пламенем, задыхаясь, пока оно разрушало его снаружи и испепеляло изнутри.

За один удар сердца он умер дюжиной смертей и почувствовал каждую из них.

Как и его братья. Когда расплавленная муть нахлынула на корабль и окутала всех, он видел, как большинство сорвалось с корпуса. Воины, вместе с которыми он служил на протяжении десятилетий, а то и веков, кружились, уносясь прочь в бурлящее безумие варпа, растворяясь и крича. На пылающих костях некоторых задержались вопящие призрачные фигуры, пока бушующие потоки не пожрали сами души, уничтожив их, а затем унесли останки, чтобы растворить их в обрушивающихся волнах.

Он отказался сдаваться. Расплавленный океан вырвал у него из руки топор, затем содрал с тела доспех, но он не ослаблял хватку. Плоть сорвало с костей, а кости отделило от души. Но он продолжал крепко держаться.

Затем пришла тень, которая была столь огромной и темной, что заслонила воющее колдовское свечение не-пространства.

Калеб снова взглянул на звезды. Подлинные звезды, мигающие сферы далеких солнц, которые блестели в ночи, и корпус корабля под ногами.

Не мертв. Совсем не мертв. Облачен в керамит Корсаров, в руке топор.

Но один. Абсолютно один на обшивке корабля, с оружием, но без братьев.

Калеб рубил, рубил и рубил, погружаясь все глубже в корабль с каждым ударом энергетического клинка секиры.

В течение считанных минут он обнаружил первую добычу. Когда визгливый когтистый воин умер, Красный Корсар порубил тело раптора на прикрытые керамитом куски и трясущимися пальцами загреб мясо себе в пасть.

Мало. Слишком мало. Он все еще был голоден.

Он что-то чуял. Что-то сладкое, но неопределенное. Им был окрашен воздух в коридорах корабля. Калеб задышал медленнее, смакуя аромат и практически ощущая его вкус. Что-то, затронутое варпом, тошнотворно-приторное в своем сопротивлении порче и обладающее самой редкой и сладкой кровью во всем человеческом роде. Каждая капля красной жизненной влаги, выжатая из раздавленного сердца, будет божественным нектаром.