— Лично я каждую неделю моюсь в ванной. С шампунем, — заявил я Сашке. — И потом, насчет моего мытья тебе поручения не давали.

— Я тебя не по поручению в баню зову, — сказал Сашка, — а по-товарищески. Ванна — одно, а баня — другое. После парной у тебя мышцы не будут болеть. Сам увидишь, что парная — это здорово.

— Насчет «здорово» или нет — мне безразлично, — ответил я. — А если не врешь, что от парной во мне станет меньше кефирной кислоты, пойду.

— Не кефирная, а молочная кислота. Сколько раз можно тебе объяснять?

— Это для тебя она молочная, — сказал я. — А для меня она хуже горькой редьки. Из-за нее я теперь молоко и кефир есть не могу.

Вечером я сообщил родителям, что собираюсь идти в баню париться. Мама запротестовала:

— Не выдумывай, в ванне помоешься.

И тут неожиданно меня поддержал отец:

— Пусть сходит. А то ведь, действительно, малый еще ни разу в парной не бывал. Избаловало нас благоустройство, обленились. Во время войны в баню как в театр или на праздник ходили. В парной-то веничком по спине да с оттяжечкой протянуть — это, я скажу, блаженство!

— Простудиться ему после бани? — сердито сказала мама.

— Чепуха! — засмеялся отец. — На Руси баней испокон веков простуду и разные хвори вышибали. Между прочим, наша русская баня модной финской сауне десять очков даст вперед. Потому хотя бы, что строится у нас баня из осины, а не из сосны, как у них. Об этом даже в журнале «Наука и жизнь» писали. Читал, Тимоха?

— Читал, — ответил я, хотя ничего подобного не помнил.

Мать махнула рукой, не желая больше спорить, и приготовила мне белье.

После школы я с Сашкой отправился в баню. Я думал, мы явимся первыми, а все ребята из гимнастической секции оказались уже там. Сашка показал на меня и пояснил:

— Это мой друг. Вместе учимся.

Ребята по очереди пожали мою руку. Потом мы разделись. Потом взвесились (во мне по-прежнему было 25 килограммов). Потом все остальное.

Врать нечего, баня и парная мне понравились. Веселее, чем дома, в тысячу раз.

Среди Сашкиных друзей из спортивной школы оказался один мальчишка, наверное, из второго или третьего класса. Ребята его звали почему-то Гаврилычем. Гаврилыч — ужасно смешной человек. То вдруг начинал подтягиваться на поперечной трубе около душа, то стойку на руках делал, то мостик. Это голышом-то!

Сашка ему сказал:

— Гаврилыч, давай сегодня вместе с Тимкой парься. Ему для первого раза твоей нормы хватит.

Гаврилыч взял березовый веник и спросил:

— Что же ты, до пятого класса доучился, а ни разу в парной не был? Может, ты больной?

— Я не больной, — ответил я ему. — Я здоровый, как буйвол.

Он посмотрел на меня недоверчиво и сказал:

— Тогда пошли, буйвол. — И пропустил меня первым в дверь парной.

Я как вошел, так сразу на корточки от страха присел и голову обхватил двумя руками, потому что горячим воздухом меня ошпарило с ног до головы. «Ну все, пропал! — подумал я. — Добуксировал меня Сашка до самой точки!»

А Гаврилычу хоть бы что, шлепнул по моей спине веником и приказал:

— Иди, ложись на лавку. Вон на ту, на дальнюю.

— Не могу! — из последних сил простонал я. — Сейчас сгорю.

— Не сгоришь. Тут мокро. Ты на четвереньках иди, если тебе жарко.

Врать нечего, я и на четвереньках еле-еле добрался до лавки. Между прочим, ходить на четвереньках страшно неудобно. Это я теперь по себе знаю.

Потом я лег на лавку животом вниз, и Гаврилыч стал лупить меня веником по спине. Бьет, а сам кряхтит: «Где мои пятнадцать лет? Где мои пятнадцать лет?» Вот чудак, ему же от силы десять лет без хвостика!

Когда Гаврилыч устал меня колотить, то провел рукояткой веника по моим ребрам, как по забору из прутьев, и заметил:

— Говоришь, что здоровый, как буйвол, а сам тощий.

— Тебе-то какое дело? — возмутился я.

— Завидую, — сказал Гаврилыч. — Ты можешь в лес спокойно ходить. Тебе волков бояться нечего.

— Потому, что здоровый, как буйвол? — спросил я. От пропарки с веником тело у меня приятно размягчилось, и мне показалось, что мои мышцы распирает небывалая сила.

— Не поэтому, — сказал Гаврилыч.

— А почему?

— Ты настолько тощий, что волк наверняка подумает: «Этого человека кто-то до меня уже съел. Одни кости остались. Об него все зубы сломаешь».

Маленький, а зловредный этот Гаврилыч! Когда подошла моя очередь парить, я ему за волка изо всех сил веником по спине выдал. А он ничего, не обиделся. Только лежал и кряхтел свое: «Где мои пятнадцать лет?» Вот чудак!

Если не считать, что у меня после парной действительно почти совсем прошла боль в мышцах, больше интересного о бане писать нечего.

Между прочим, я нарочно не пишу об ученье и о разных пионерских делах. У меня сейчас силы тютелька в тютельку, только и могу про себя записывать. Да и то не каждый день. А потом, врать нечего, в последнее время я почему-то ленивым стал.

В школе около спортивного зала повесили огромное объявление о зимней спартакиаде по ГТО. В объявлении сказано, что сначала все пойдут в городской парк сдавать нормы ГТО по лыжам, а после окончания соревнований состоится вечер отдыха.

Нашему классу поручили подготовить к этому вечеру акробатическую пирамиду. Тренировать ребят согласился Сашка Иванов.

Пирамида должна быть трехэтажная. Внизу будут стоять самые здоровые ребята, у них на плечах еще трое — поменьше. Верхнее место мое. Лично я думаю, что Сашка нарочно забуксировал меня на самую верхотуру, чтобы посмотреть, останется от меня что-нибудь или нет, если я оттуда свалюсь.

Чем больше я узнаю Сашку, тем ненормальнее он мне кажется. Наверное, от гимнастики у него мозги съехали набекрень. Это потому, что на тренировках он вверх ногами ходит.

Недавно я на собственном опыте убедился, что у Сашки» как говорится, не все дома. Я спросил его:

— Зачем тебе надо, чтобы я в пирамиде выступал? Я и без нее скоро лопну от кефирной кислоты.

— Не лопнешь, — сказал Сашка. — Стоять на верху пирамиды силы не требуется, смелость нужна. Я же обязан развивать тебя гармонически. Чтобы в тебе не одна только сила была, а еще и морально-волевые качества, как положено по ступеньке ГТО «Смелые и ловкие». Вообще-то, мне противно с тобой заниматься, но раз мне дали пионерское поручение — деваться некуда, приходится терпеть.

— Это почему же тебе противно со мной заниматься? — спросил я. — Разве я хуже других?

— Может, и не хуже. Я не знаю. Мне не нравится, что на словах у тебя одно, а на деле другое получается.

— Значит, я трус?

— Я не говорю, что ты трус. Ты какой-то такой, что с тобою дружить неохота.

Меня это, конечно, здорово задело, и я сказал ему:

— Тогда почему же ты в бане меня другом назвал? Врал значит?

— Я как-то не подумал, — сказал Сашка. — Назвал — и все. Если хочешь, в следующий раз, в бане, я при всех свои слова обратно возьму.

— Лично мне, — заявил я Сашке, — наплевать на твое мнение. Но, если надо доказать, какой я есть на самом деле, я могу хоть сейчас выпрыгнуть из окна. Ну что, прыгнуть?

Я думал, что Сашка станет отговаривать меня, а он только усмехнулся:

— Валяй, прыгай.

Я, конечно, прыгать не стал. Я не такой глупый, чтобы из окна третьего этажа на голый асфальт прыгать. Но разве можно после этого считать Сашку нормальным человеком?

На репетициях я пока лишь присутствую и ничего не делаю. Ребята строят пирамиду, и Сашка сам, вместо меня, карабкается наверх. Я сижу в зале как фон-барон, смотрю и радуюсь, когда у них не получается. Чем хуже у ребят выходит пирамида, тем лучше для меня. Ведь пирамиду могут отменить, если она будет плохо получаться.

Я не то, чтобы совсем против пирамиды. Мне, можно сказать, безразлично, будет она или нет. Я не хочу в ней участвовать потому, что пирамида — это тоже физкультура. А если бы я вдруг захотел участвовать — значит, я не принципиальный человек и мне грош цена. Нет уж, добровольно заниматься физкультурой меня ни за какие коврижки не заставишь!