— Как твое имя? — слабо спросил я блондинку, разглядывая татуировку на ее плече. На татуировке был изображен Саддам Хусейн, пронзенный стрелой Амура.
Девушка так увлеклась, что не ответила на мой вопрос. И я покорился ей, ибо, если женщина атакует, отдаваться всегда слаще, чем брать.
Тут порыв ветра распахнул окошко иллюминатора. В каюте стало чуть темнее и прохладнее. Все присутствующие разом протрезвели, впрочем, ненадолго.
— Мадам и месье, прошу внимания, — произнес Магистр, отшвырнув мандолину. — Сегодня у нас знаменательный день. Ордену исполнилось четыре года. За это время о нас узнал весь мир. Наша популярность перешла все мыслимые пределы. И я хочу вам пожелать, чтобы никогда не разрушился великий миф о нас, миф, который создали мы сами и заставили поверить в него каждого разумного и образованного человека. Мы доказали всем, что прямо сейчас, в наши дни, возможна прямая связь с Космосом, с Вечностью. Мы стали живой легендой. И я хочу выпить за вас, мои друзья! За высокие идеалы Прекрасного! За очаровательных женщин и за куртуазный маньеризм, ура!
— Ура! — все встали. Добрынин приложился к трехлитровой бутыли «кавернского».
— Есть еще одна новость, — продолжал Магистр. — Верховная коллегия Ордена постановила присвоить Константэну, нашему штандарт–юнкеру, новое звание. Отныне на балах и раутах его будут объявлять так, — Вадим тряхнул львиной гривой и развернул свиток пергамента, увешанный печатями, — Магический флюид и командор–ордалиймейстер Великого Ордена куртуазных маньеристов Константэн Григорьев!
Раздались жидкие аплодисменты. Я не обиделся — все были очень пьяны. Бокал доброго «кьянти», поднесенный мне моей пассией, скоро развеял мое легкое смущение. Грохнув хрусталь о паркет кают–компании, я поблагодарил отцов Ордена.
Внесли кофе. Все уселись у бильярдного стола, за зеленым сукном завязался оживленный разговор и, как пишет Сологуб, «курящие закурили».
Неарх спросил:
— Господа, а знаете ли вы, что в США один миллионер основал зародышевый банк для приема и хранения спермы нобелевских лауреатов? Он считает, что оплодотворение ею — путь к улучшению человеческой природы.
Пеленягрэ хмыкнул:
— Чушь! Не надо нам новых Бродских и Солженицыных! Я вам скажу по секрету — к улучшению человеческой природы приведет только прием и хранение спермы куртуазных маньеристов. Правда, девчонки? — он подмигнул поклонницам. Те потупились.
Бардодым отрывисто захохотал.
Моя блондинка очень мило изобразила испуг:
— Ты тоже так считаешь, Константэн?
— Да, я согласен с Виктором.
— Хорошо, я подумаю, — лукаво протянула девушка.
— Так как же тебя все–таки зовут? — спросил я.
— Инна Придатченко.
— Как? Не на твоей ли могиле я был однажды в Одессе? — вскричал я, обрадованный встречей.
— Возможно, — уклонилась Инна от ответа.
Но я уже понял, что это была она, и еще крепче прижал к себе легкое точеное тело хохлушки.
Тем временем Добрынин увлек одну из девушек под кадку с пальмами, перекочевавшую на яхту «Аркадия» из романа Великого Магистра. В наступившей тишине был отчетливо слышен прерывистый шепот девушки:
— Осторожнее, не так грубо… Ты делаешь мне больно!..
А Приор, очевидно, решил соблазнить ее своей эрудицией; раздался его голос:
— Да знаешь ли ты, что ежеминутно на планете совершается 34, 2 000 000 половых актов, причем выделяется в общей сложности 43 тонны семени?
Сраженная наповал этими цифрами, дама Добрынина затихла. Слышались порой только ее тихие стоны и зверское сопение подвыпившего Приора.
Блондинка доверчиво сообщила мне:
— А я, когда испытываю оргазм, все время представляю одно и то же: будто я уношусь в лифте на сотый этаж, лифт пробивает крышу, летит и переворачивается, дверь открыта — я выпадаю, но опускаюсь очень плавно, прямо на облака, а они, знаешь, такие легкие, легче пуха, и там, в облаках, испытываю прилив необыкновенного счастья…
Пеленягрэ, подслушивавший ее откровения, подмигнул мне:
— Ах, Константэн — любимец женщин! Правда, маленькая?
Она улыбнулась.
Кругом говорили о политике. Я оставил подругу и громко выразил сожаление по поводу бесславной кончины СССР. Я любил нашу великую империю, я вырос в этой стране, я даже свой роман начал, когда она еще только «перестраивалась».
— А как же быть с утверждением русской православной церкви, что с семнадцатого года в России воцарился Антихрист, то бишь Сатана? — спросил насмешливо Быков.
— А я, Дмитрий, убежденный сатанист, — ответил я, показав наверху маленькие рожки. Быков задумался.
Тут Бардодым попросил почитать новые стихи. Девушки его поддержали. Я решил прочесть свои эротические верлибры, но меня опередил Пеленягрэ. Извиваясь, словно змея под дудочку факира, он читал:
Нет, я не выжил из ума, пойми: не судят по себе,
пройдись по досточке сама, а я проедусь на тебе.
Пусть я тобою увлечен, но грязь и слякоть на тропе,
и много будешь раз еще возить меня ты на себе.
Воцарилось неловкое молчание.
— Самое лучшее в этом стихотворении — концовка, — промолвил наконец Великий Магистр. Все обернулись к нему. — И та украдена у Бернса.
Пеленягрэ захохотал. Дамы — тоже, хотя имя Бернса явно слышали впервые. Важно для них было другое — их повелитель изволили засмеяться.
— Лучше послушайте мой новый опус, — пробасил Степанцов и раскрыл толстую зеленую тетрадь:
В туалете Н-ской школы дама в трауре стоит,
вид у дамы невеселый, невеселый очень вид.
Подошел я к этой даме, загибая внутрь носки,
и промолвил: «Ах, мы сами стоим грусти и тоски».
Дама, выронив перчатку, обернулася на звон,
я пустился тут вприсядку, дама выбежала вон.
В туалете Н-ской школы дама больше не стоит,
в наш дворец — играть в «уколы» — дама в трауре
бежит!
Раздались бурные овации. Быков кричал: «Я завидую вам, Магистр!» Но мы с Пеленягрэ были недовольны — опять Магистр о туалетах.
Появился Добрынин, икнул и застегнул ширинку. Его чтение сопровождалось явно недвусмысленными жестами:
Наевшись как–то чесноку,
я почесал оплывший бок,
и, лежа на другом боку,
клопа увидел между строк.
Порочный, мерзкий паразит,
напился крови ты моей!
но, клоп, приятен мне твой вид:
теперя мы — одних кровей.
Добрынин рухнул за красный рояль и громогласно захрапел. Дамы хихикали.
Потом мы все рассматривали самую новую книгу Ордена. Но с негодованием — дело в том, что редактор издательства, ознакомясь с нашими творениями, захотел почему–то их «улучшить». В результате получилась какая–то бессмыслица: наши стихи невозможно было узнать. Помимо совершенно неоправданной правки в тексты произведений закрались вообще какие–то новые слова.
— Что такое «уповод»? — кричал разъяренный Магистр. — У меня написано — «через час сестра вернулась», а в этой книжонке — «через уповод сестра вернулась…» Как это понимать?!
Добрынина вообще хватил удар, и компания решила временно разойтись, отдохнуть немного. Девчонки уволокли Андрэ в салун, а я зашел к себе — надеть полосатый купальный костюм навроде тех, что носили аристократы в начале века. На столе в своей каюте я обнаружил письмо. В узкий надушенный конверт были вложены старинные пожелтевшие фото моей возлюбленной, в том числе и в свадебном платье. «Сколько же ей лет?» — подумал я. Мое недоумение росло. Однако я хотел купаться.
Сеть от акул в темной морской воде — вот и вся купальня. Нырял и плескался; один раз вынырнул и увидел на палубе волка. Седой, поджарый, он стоял и смотрел на меня. Я весело крикнул:
