появились женщины в черном. В хуторах и станицах остались лишь

юноши, не достигшие служебного возраста, да отставные старики.

Молодых казаков сразу. же после призыва отправляли в полки.

1916-й заставил вспомнить голодные годы. В Уральске заговорили о

мучном кризисе. Его искусственно создали зажиточные илецкие казаки и

городские торговцы, хранившие в своих амбарах тысячи пудов зерна, но не

спешившие продавать его по старой цене.

Хозяйственное правление вынуждено было принять специальное

решение, ограничивавшее «таксы на предметы продовольствия», и ввело

карточки (талоны) на продажу хлеба. Но действия войскового руководства

не улучшили положение рядовых казаков и городских рабочих, ставших

первыми (и основными) жертвами наступившего кризиса. Улицы города

вновь, как накануне войны, заполнили толпы нищих и больных. Не только

«чужих» (беженцев из западных губерний), но и своих – жителей южных

хуторов и станиц. Некогда сытая и спокойная жизнь в Войске быстро

менялась. И не в лучшую сторону.

Возникли трудности и в нашем доме. Но дед надеялся на помощь

младших детей. Решил «серьезно приучить» их к нелегкой, «бахчевой»

работе и «новой» жизни. Привыкший постоянно трудиться, он не видел

ничего страшного в том, что 14-летний Александр станет заниматься

нужным и полезным делом. Да и Василию «хватит баклуши бить, ...уже не

маленький». Но десятилетний сын думал иначе: он хотел учиться и просил

родителей отдать его в войсковое училище. Отец не понимал его желания:

56

«Зачем тебе еще учиться?. Ведь умеешь читать-писать...Что еще надо?

Работать следует».

Помощь младших детей была явно недостаточной, чтобы удержать

прежнюю, обеспеченную жизнь: мальчишки могли выполнять (обычно

дома) лишь мелкие поручения родителей. Какая польза от неопытных, не

знающих ни одного серьезного дела детей в лугах или в степи? Конечно,

никакой. Они часто лишь «портили нужное», и тогда отцу приходилось все

исправлять.

Моя бабушка вместе с дочерью и снохой с ранней весны до поздней

осени, как и раньше, жили и работали на бахче. Лишь иногда к ним

приезжал Иван: строгий начальник мастерской подъесаул Павел Корин

неохотно отпускал «на волю» своих мобилизованных работников.

Дед все лето занимался извозом и редко бывал в лугах (на сенокосе) и

на бахче: Обычно он привозил женщинам хлеб, проверял участок и сразу

возвращался в город. Старался избавить семью от повседневных забот и

тревог. Не раз ездил в северные станицы и хутора «ради нужного

занятия». В прошлом году опытный уралец еще мог договориться со

старыми приятелями и привезти домой овес и пшеницу, муку и мясо. Но

жизнь с каждым месяцем становилась все труднее, и теперь илецкие казаки

отказывались продавать продукты, хотя дед предлагал им хорошие

«живые» деньги. Приходилось ездить за Урал и там вести долгие

разговоры с аксакалами, чтобы получить (купить или обменять)

необходимые семье продукты.

И в собственном доме жизнь незаметно становилась непривычной.

Для будущего деда – малопонятной. Иван в свободное от службы в

мастерской время по-прежнему аккуратно выполнял хозяйственные дела и

просьбы отца, но было заметно, что его больше заботит не столько родной

дом, сколько будущее своей семьи и собственная судьба. Сын надеялся

через год-два стать самостоятельным хозяином: «Не мальчик, чтоб

выслушивать советы да бегать на посылках. Пора заняться собственным

делом». Новые мысли и желания тревожили казака и невольно отдаляли

его от отца. Но открыто заявить о них и нарушить традиции старой

«истинной веры» и привычные семейные правила Иван еще не решался.

Степан и Илларион, служившие в запасном полку, лишь иногда

забегали в дом. Помочь отцу они не могли. И получилось так, что он один,

без поддержки детей тащил воз повседневных дел и семейных забот. Так

понимался и исполнялся долг главы дома. Но иначе не могло быть,

особенно в наступившее трудное, невеселое время.

14

57

Жизнь уже по-настоящему серьезно пугала. С каждым месяцем

становилась «совсем запутанной» (как говорил отец). Уральцы беспокойно

вслушивались в новости, доносившиеся из Петрограда и с фронтов. Все

устали от войны, от постоянной тревоги за родных и близких, от растущей

неурядицы в Войске. Раненым землякам, приезжавшим домой на одну-две

недели, даже Горынычи задавали одни и те же вопросы, на которые никто

не знал ответов: «Скоро ли кончится война? О чем думают наверху?

Неужто сначала всех перебьют, а лишь потом наступит замирение?».

Рядовые казаки плохо разбирались в политике, газетных статьях и

партийных

обещаниях.

Жили,

руководствуясь

традиционными

войсковыми правилами и российскими законами. Честно служили Царю и

Отечеству. И поэтому не сразу поверили в отречение Николая Второго,

хотя местные «Ведомости» 5-го марта опубликовали царский манифест, в

котором говорилось: «… признали Мы за благо отречься от Престола

Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть».

Местная интеллигенция шумно и восторженно приветствовала

Февральскую революцию. Весной и летом в центре города прошли десятки

демонстраций и митингов. Мальчишки, особенно часто Василий, убегали

на Большую улицу и с любопытством разглядывали кричащие толпы

незнакомых людей.. Над ними реяли веселые красные флаги и большие

полотнища (их называли «плакаты») с красиво написанными непонятными

словами. Казаков среди демонстрантов ребята видели редко: «...Это все,

наверное, чужие. Они приехали к нам из России, чтобы дома не работать...,

– объяснял младший Саше. – Давай и мы пойдем с ними и станем

кричать.». Но более опытный и спокойный брат не поддержал его:

«Попробуй... Покричи. Достанется сразу. Не обрадуешься.».

Газеты писали о «торжестве свободы и демократии», о «новой»

России и ее «светлом будущем». Но рабочие не поняли и не приняли идею

обещанного «царства любви и справедливости» и объявили забастовку.

Рядовые казаки (и мой дед ) в эти шумное, “безалаберное” время жили

своими заботами и делами. «Передовым деятелям» они казались

политически вредными, ничтожными и эгоистичными людьми. Но мелочи

быта и повседневная работа порою требовали не менее сложных решений

и быстрых усилий, от которых могла зависеть жизнь в каждом доме. Ведь

и в «эпоху революционной бури» кто-о должен пахать и сеять, выращивать

хлеб и косить траву, кормить скот и ловить рыбу, воспитывать детей и

заботиться о стариках. И постоянно думать о том, как прожить в эти

непонятные дни и месяцы.

Поздней осенью 1917-го года с фронта стали возвращаться казаки.

Уставшие от войны, озлобленные, не верящие ни одному слову

митинговых ораторов, они надеялись на мир и согласие в Войске, мечтали

о встрече с любимыми и счастье в родных семьях. Обиженные холодной

58

встречей Горынычей («вы – не казаки, вы – предатели...») и равнодушием

местных властей фронтовики повели себя вызывающе скандально (драки,

стрельба, мародерство, погромы и пр.). Хозяйственное правление,

потерявшее авторитет среди казаков, с большим трудом смогло успокоить

недовольных земляков и восстановить порядок в городе.

Менялась жизнь и в нашем доме. Из запасного полка возвратились

Илларион и Степан. Поликарп где-то задержался и объявился в семье лишь

перед Рождеством 18-го года. Братья отвыкли друг от друга и от дома: они

стали полностью самостоятельными во взглядах на жизнь и в делах. Война