Да, все оказалось ложью – и о его ненависти к матери, и о «проститутке». Он любил ее, он писал ей, как и положено сыну. Все годы писал – до самой ее смерти. Пожелтевшие маленькие листочки, исписанные по-грузински крупными буквами (мать так и не выучилась по-русски)…

После революции он поселил ее – бывшую прачку и служанку – в бывшем дворце наместника Кавказа. Но она заняла только крохотную комнатку, похожую на комнатку в их лачужке. В ней сидела вместе с подругами – такими же одинокими старухами в черных одеждах, похожими на ворон.

Он писал ей короткие письма. Как объяснит впоследствии его жена, он ненавидел длинные личные послания.

«16 апреля 1922 г. Мама моя! Здравствуй, будь здорова, не допускай к сердцу печаль. Ведь сказано: «Пока жив – радовать буду свою фиалку, умру – порадуются черви могильные…»

И почти каждое письмо он заканчивает традиционным грузинским пожеланием: «Живи десять тысяч лет, дорогая мама».

Обычные письма любящего сына: он шлет ей фотографии жены, детей, шлет деньги, лекарства, просит не унывать в ее болезнях. И заботится, чтобы вместе с его краткими письмами жена писала ей длинные письма.

Отрывок из письма жены к его матери: «У нас все благополучно. Мы ждали Вас к себе, но, оказалось, Вы не смогли…»

Да, все наоборот: мать зовут, приглашают приехать, но она не приезжает. И при этом мать не прощает своему по горло занятому сыну малейшего невнимания. И ему приходится оправдываться:

«Здравствуй, дорогая мама моя… Давно от тебя нет писем – видно, обижена на меня, но что делать, ей-богу занят». «Здравствуй, мама моя. Я, конечно, виноват перед тобой, что последнее время не писал тебе. Но что поделаешь – много работы свалилось на голову и не сумел выкроить время для письма».

По-прежнему он продолжает звать мать в Москву. И по-прежнему она не приезжает. В одном из последних своих писем его жена пишет безнадежно: «Но лето не за горами, может быть, увидимся. А то приезжайте Вы к нам как-нибудь?.. Да, очень неловко, что Вы всегда нас балуете посылками…»

Итак: баловала посылками, но не приезжала. Впрочем, и он к ней не приезжал. Отдыхает совсем рядом на Кавказе, но не едет… Или боится ехать? Во всяком случае, только в 1935 году, зная, что она сильно болеет и, видно, ему более ее не увидеть, он к ней приезжает. Их встреча была превращена пропагандой в святочный рассказ. Но два эпизода правды проскользнули:

– Почему ты меня так сильно била? – спросил он свою мать.

– Потому ты и вышел такой хороший, – ответила Кэкэ. И еще:

– Иосиф, кто же ты теперь будешь? – спрашивает мать. Трудно не знать, кем стал ее сын, чьи портреты развешаны на каждой улице. Она попросту хотела дать ему погордиться. И он погордился:

– Царя помнишь? Ну, я вроде царь.

Вот тут она и сказала фразу, над наивностью которой тогда добро смеялась страна:

– Лучше бы ты стал священником.

Эти слова понравились Сталину и стали тогда широко известны: о них рассказывала интеллигенция, они сохранились в воспоминаниях лечившего старую Кэкэ врача Николая Кипшидзе. Между тем в ответе верующей женщины заключалась ее трагедия, разгадка взаимоотношений с сыном.

Конечно, пьяница Бесо был истинным отцом Сосо – достаточно сравнить изображения отца и сына. Иначе и быть не могло: Кэкэ – чистая, глубоко религиозная девушка. Да и в год рождения Сосо они еще не разлучались: Бесо жил тогда в Гори, работал по заказам тифлисской фабрики Адельханова – тачал свои сапоги. И пил.

Врач Н. Кипшидзе вспоминал рассказы Кэкэ: «Однажды пьяный отец поднял сына и с силой бросил его на пол. У мальчика несколько дней шла кровавая моча».

Несчастная Кэкэ во время всех этих пьяных ужасов, схватив перепуганного ребенка, убегала к соседям. Но она взрослела, тяжелый труд закалил ее, и отпор молодой женщины с каждым годом становился сильнее, а пьяница Бесо слабел. Теперь Кэкэ безбоязненно вступала в рукопашные схватки с мужем. Бесо стало неуютно в доме, он не чувствовал себя властелином. А без этого невозможно мрачному азиату – потому, видимо, он и решил уехать в Тифлис.

Кулак, насилие и беспощадную борьбу видел с рождения маленький Сосо.

Бесо уезжает, мать и сын остаются вдвоем. Но мальчик похож на отца не только лицом… «Жуткая семейная жизнь ожесточила Сосо. Он был дерзким, грубым, упрямым ребенком» – так описала его стодвенадцатилетняя Хана Мошиашвили, подруга Кэкэ, грузинская еврейка, переехавшая в 1972 году в Израиль из Грузии.

Мать, ставшая главой семьи, кулаком смирявшая мужа, теперь воспитывает сына одна, беспощадно бьет за непослушание. Так что он имел все основания спросить ее впоследствии: «Почему ты меня так сильно била?»

Бить! – входит навсегда в его подсознание. Это слово станет у него самым любимым в борьбе с политическими противниками.

И еще одно жестокое чувство было заложено в нем с детства.

Антисемитизм не присущ Кавказу – это некая Вавилонская башня, здесь издревле живут бок о бок бесчисленные народы. Князь А. Сумбатов писал: «Грузия никогда не знала гонений на евреев. Недаром по-грузински нет оскорбительного слова «жид», но есть единственное слово «урия» – еврей».

Евреи в Грузии были мелкими торговцами, портными, ростовщиками и сапожниками. Евреи-сапожники прекрасно тачали грузинские сапоги на любой вкус. И за то, что они были состоятельными, за то, что в совершенстве знали свое ремесло, их ненавидел пьяный неудачник Бесо. С раннего детства отец преподает Сосо начатки злобы к этому народу.

С отъездом Бесо Кэкэ продолжает исполнять обет: маленький Сосо должен стать священником. Нужны деньги на учение, и она берется за любой труд: помогает убираться, шьет, стирает. Кэкэ знает: у мальчика необыкновенная память, он способен к наукам и музыкален, как мать, а это так важно для церковной службы. Кэкэ часто работает в домах богатых торговцев-евреев – туда рекомендовала ее подруга Хана. С нею приходит худенький мальчик. Пока она убирает, смышленый малыш забавляет хозяев. Он им нравится, этот умный ребенок.

Одним из таких хозяев был Давид Писмамедов, еврей из Гори. «Я часто давал ему деньги, покупал учебники. Я любил его, как родного ребенка, он отвечал взаимностью…» – вспоминал он. Если бы он знал, как горд и самолюбив этот мальчик! Как ненавидел каждую копейку, которую брал!

Через много лет, в 1924 году, старый Давид поехал в Москву и решил навестить мальчика Сосо, ставшего тогда Генеральным секретарем правящей партии.

«Меня не пустили к нему сначала, но когда ему сообщили, кто хочет его видеть, он вышел сам, обнял меня и сказал: «Дедушка приехал, отец мой».

Как хотелось Сталину, чтобы Давид, когда-то большой богач, увидел, кем стал он, жалкий попрошайка! До конца своих дней он наивно продолжал сводить счеты со своим нищим детством…

Но именно в детстве униженность любимой матери, вечное недоедание и нищета родили в болезненно самолюбивом мальчике ненависть. Прежде всего к ним – к богатым торговцам-евреям.

Хана Мошиашвили вспоминает: «Маленький Иосиф привык к нашей семье и был нам как родной сын… Они часто спорили – маленький и большой Иосиф (мой муж). Подросши, Сосо часто говорил большому Иосифу: «Я тебя очень уважаю, но смотри: если не бросишь торговлю, не пощажу». Русских евреев он всех недолюбливал».

Эти же мысли через много лет выскажет его сын Яков. Попав в плен во время войны, он говорит на допросе: «О евреях я могу только сказать: они не умеют работать. Главное, с их точки зрения, – это торговля».

К этому примешивалось чувство ревнивой обиды. Именно тогда поползли темные сплетни о матери, которая ходит по домам богатых евреев. Так формировался у маленького Сосо странный для Кавказа антисемитизм.

Его друг Давришеви вспоминал, как бабушка читала им Евангелие, историю предательского поцелуя Иуды. Маленький Сосо, негодуя, спросил:

– Но почему Иисус не вынул саблю?

– Этого не надо было делать, – ответила бабушка. – Надо было, чтоб Он пожертвовал собой во имя нашего спасения.