— Да, руку, — почему-то неуверенно ответила Нина Георгиевна.

— А ногу?

— Разве он ранен и в ногу? — удивилась она.

— К сожалению, доктор, — усмехнулся Армашов.

В это время командир звена первой эскадрильи Гура запросил землю. Я включил приемник на полную мощность и установил, что воздух чистый. Мысли вновь вернулись к судьбе брата. Но прошло всего несколько секунд и на нас повеяло атмосферой боевого напряжения и опасности, которая так знакома летчикам. Гура быстро изменившимся голосом доложил, что над своим звеном заметил восьмерку мессеров, и в довольно крепких словах высказал о них свое мнение. Командир полка укоризненно покачал головой, увидев, как вспыхнула и покосилась на приемник Нина Георгиевна. Батя сказал:

— Не обращайте внимания. Конечно, это плохо, но им сейчас там не до подбора вежливых слов.

А из эфира доносились обрывки фраз, команды:

— Смотри, справа! Чего рот разинул?!.

— А, сволочь, попался! Я сейчас тебя...

— Тринадцатый, прикрой!

— Сергей, куда тебя черти несут? Смотри, под тобой фриц!

Мы застыли, не сводя глаз с приемника. Где-то в небе шел бой с врагом, дрались товарищи. Я заметил, что мои пальцы машинально, по привычке сжимаются, будто в них ручка управления самолетом. Бой, видимо, разгорался. Команды становились все быстрее и отрывистее. Кто-то из летчиков, очевидно, дав удачную очередь по фашисту, выругался с таким веселым подъемом, что наш врач моментально исчезла с КП.

Бой закончился скоро. Фашисты удрали, потеряв один самолет, а наши в полном составе возвращались на аэродром. Командир полка сказал мне:

— Идите отдыхайте!

Я вернулся в землянку летного состава. Однако через несколько минут вышел. Товарищи не разрешали себе обычных разговоров, считая их неуместными в моем присутствии. Стояло тягостное молчание. Чтобы не связывать друзей, я направился на аэродром и не заметил, как оказался около капонира, в котором совсем еще недавно стоял самолет Саши. Вернется ли он когда-нибудь сюда опять? Неужели я больше никогда не увижу брата, не услышу его голоса?

Я подошел поближе, точно надеясь встретиться с Сашей, и увидел механика его самолета старшего сержанта Володю Шувалова. Он стоял на коленях и медленно застегивал инструментальную сумку. Механик покидал капонир.

— Уходишь? Значит, Саша... — голос у меня прервался.

Шувалов вскочил на ноги и опустил голову. В руках он мял пилотку. Мне стало жаль его:

— Ничего, Шувалов, ничего. Будешь еще ты Сашкин самолет ремонтировать.

— Черт с ним, с самолетом, — почти крикнул Шувалов. — Лишь бы командир вернулся!

На глазах Шувалова показались слезы. Он неумело смахнул их. Между механиками и летчиками обычно устанавливалась такая дружба, которая делала их по-братски близкими. Малейшая неудача или, тем более, гибель летчика переживалась механиками очень тяжело.

— Пожитки собираешь, значит, приказали тебе... — снова начал я, но Володя перебил меня:

— Нет. Пойду помогу ваш самолет ремонтировать, а то без дела тяжело сидеть.

— Спасибо. — Я крепко пожал руку механика, и мы разошлись.

Я побродил по аэродрому — трудно было успокоиться. Но еще труднее было одному, тянуло к людям. Тут я подумал о Вале и взглянул на часы. Прошло три часа, как мы расстались. Она с нетерпением ждет меня, ждет, что я принесу хорошие вести. А с чем я к ней приду, что скажу утешительного?

Медленно брел я по пыльной дороге к штабу. Вот поравнялся с маленьким белым домиком, где на квартире у одинокой старушки жила Валя. Толкнул калитку и вошел в чисто подметенный двор. По нему ходила с метелкой в руках хозяйка. Увидев меня, она печально закивала головой:

— Дома, дома. Плачет все... — и указала на дверь, приглашая войти.

Домик был из двух комнат. В первой, занятой русской печью, столом и топчаном (это было все, что осталось после нашествия фашистов), жила хозяйка. Вход во вторую был завешен полотняной занавеской. Из-за нее доносился плач.

— Валя, к вам можно?

Девушка откинула занавеску. Глаза ее были красные от слез, лицо опухло. Мне до боли стало жаль Валю, — хотелось ее успокоить, но нужные слова не шли с языка:

— Разве так можно? Посмотрите на себя, — только и смог я сказать и подал ей зеркало.

Валя отстранила его и снова заплакала. При виде ее страданий я как-то забыл о своих и старался утешить девушку, как мог. Наконец по моему настоянию она умылась холодной водой, немного взяла себя в руки.

— Слезами мы положения не исправим, — говорил я. — Будем надеяться на лучшее. И, кроме того, надо мстить врагу, и мстить не только за Сашу, а за всех наших погибших людей. Вы работали сегодня?

Валя отрицательно покачала головой.

— Плохо! Я вот тоже бездельничаю. Хватит! Конец! Завтра попрошу у командира полка его самолет и сделаю несколько вылетов.

Девушка с благодарностью подняла на меня глаза. Они снова наполнились слезами.

— Только без слез, Валя. Вы любите Сашу, он любит вас, — я все знаю и желаю вам большого, настоящего счастья. Однако ведь Саша — летчик-истребитель, вы должны помнить об этом и приготовиться ко всяким неожиданностям. Но я верю, что мы скоро встретимся с Сашей!

Просидел я у Вали до поздней ночи, как-то немного отвлек ее от грустных размышлений, и на мои шутки она раза два улыбнулась...

Моей мечте вылететь на следующий день не суждено было осуществиться. Командир полка приказал сидеть на КП, а сам отправился по стоянкам самолетов. День стоял хмурый, холодный. Ветер вздымал тучи пыли и коричневых листьев, гнал в вышине серые облака. Самолеты не поднимались, и поэтому работали только наземные радиостанции. Какая-то «Заря» вызывала упорно молчавший «Днепр». Я несколько раз пошарил по эфиру, затем убавил звук, и снова мною овладели невеселые мысли. Возникали самые невероятные планы поисков Саши.

От этих бесполезных размышлений отвлек меня телефонный звонок. Дивизия вызывала командира полка. Он в этот момент как раз поднимался на КП, и я передал ему трубку. Уже по первым его ответам я понял, что разговор идет о Саше и что пока никаких утешительных вестей нет.

— Будем ждать, — сказал в заключение Армашов, попрощался, опустил трубку и посмотрел на меня своими глубокими, умными, все понимающими глазами. — Не падай духом. Сашу найдем. Сколько уже было подобных случаев.

Командир полка, точно так же, как я Валю, пытался успокоить меня, а затем направил в штаб за кодом — нам предстояла большая работа по составлению новых летных карт.

В штабе я прежде всего зашел к Вале. Она держала в руках какой-то конверт и, казалось, так погрузилась в изучение адреса, что не слышала, как я подошел к ней. Только когда я ее дважды окликнул, она с волнением и грустью посмотрела на меня и протянула письмо:

— От вашего отца. Что же мы ему напишем о Саше?

— Пока подождем с ответом, — я надорвал конверт.

«Здравствуйте, дорогие мои сыновья, Владимир и Александр, — читал я вслух, чтобы слышала Валя, строчки, написанные знакомым почерком. — Прежде всего я хочу сообщить, что я уже командую отделением автоматчиков танкового десанта. Дорогие мои, давайте бить врага со всех сторон: я — на земле, а вы — с воздуха. Не будем давать гадам пощады, пока хоть один фашист останется на нашей земле... Мне пришлось биться с немцами в брянских лесах. Для танков здесь очень плохо: негде развернуться, нельзя дать большого хода — кругом болота. Двигаемся только по дорогам, да и то лишь ночью».

Свое письмо отец заканчивал так:

«Сегодня мы стоим на отдыхе. Получил я письмо из дому. Там все в порядке. Обязательно напишите мне, как вы воюете, довольно ли вами командование. Шлю вам свой отцовский наказ: бейте фашистов так, чтоб не пришлось мне краснеть за вас. Крепко обнимаю и целую. Ваш отец».

Я встретился с ожидающим взглядом Вали.

— Нет, сейчас отвечать отцу не будем. Подождем несколько дней, неделю, полмесяца. Когда все станет ясно, тогда и напишем! — ответил я.

Во мне росла убежденность, что брат жив. Вон и Валя смотрит на меня уже с надеждой, — ей передалась моя уверенность, что мы снова увидим Сашу.