На самом деле кафедрой заправляют две пожилые старухи советского образца, они восседают за массивным столом у входа: мимо них ни одна мышь не проскочит, журналы должны быть заполнены, отчеты сданы, оценки выставлены, контрольные проверены, головы покорно склонены. Старухи эти, несмотря на преклонный возраст, очень подвижные и бойкие. Они играют в доброго и злого полицейских. К сожалению, я оказался под колпаком у злой старухи.

Завидев меня, она скривила лицо, точно съела одним махом десять кило лимонов с сеткой лука, и процедила сквозь зубы:

– Арабский язык? Преподаватель? В этом вашем Институте филологии совсем чокнулись…

– Почему? – вежливо интересуюсь я и стараюсь придать голосу как можно больше дружелюбия.

– Зачем таких зеленых присылать? – спрашивает старуха.

Я глупо, виновато улыбаюсь. Мол, да, действительно, зачем это я сюда пришел? Какая нелепость. Очень жаль, конечно, что вы вынуждены лицезреть такого убогого, в одеждах простолюдина, без часов за пару штук баксов, без галстука за трешку гривен.

Кроме меня на кафедре преподавали еще трое мужчин, они старались держаться как можно дальше от женщин и в основном проводили досуг в курилке. Мужчины эти – приятные люди, практически сразу приняли меня в свою компанию. Два профессора английского языка и литературы и преподаватель немецкого языка. В отличие от напомаженных теток-преподавательниц они не сплетничали, не чаевничали и не заискивали перед кафедральными престарелыми церберами. Они с пониманием отнеслись к моему возрасту, хотя младшему из них при всем желании я бы не дал меньше пятидесяти. Из разговоров я понял, что люди они командировочные, то есть люди дела в отличие от меня.

Позже мне удалось выяснить, что на кафедре иностранных языков у каждого преподавателя и ассистента имеется свой стульчик, свой шкафчик, свое воробьиное местечко за выставленными буквой П столами. Естественно, моего места там не было и быть не могло. Как-то раз я присел за стол на кафедре, не помню, по какому поводу, и, прикрыв глаза, задремал, а когда открыл глаза, то увидел низкорослую женщину с отвратительными седыми патлами. На ее шее красовались крупные зеленые бусы. Женщина сопела и зло взирала на меня. Она сжимала и разжимала кулаки. Она кинула сумочку на стол, а затем начала эту сумочку двигать.

Я вопросительно уставился на наглую сволочь.

– Это мое место! – прошипела наконец женщина. – Это мое место, это мой стул, это моя тумбочка… я здесь уже двадцать лет работаю.

– А я двадцать пять, – зачем-то пошутил я.

– Вы видели нахала?! – обратилась наглая сволочь к доброму церберу. – Ну, наглость! С какого он курса?!

Добрый цербер поглядел на меня поверх очков без оправы и ответил:

– Он преподаватель. Арабский язык, Институт филологии…

– Может, они еще и школьников будут нам присылать? – спросила наглая сволочь.

После этого инцидента я понял, что на кафедре меня никто не любит, и старался не показывать там носа, заходил лишь, чтоб забрать или занести журнал посещений.

Компании злобных ученых старух я предпочитал одиночество в сквере недалеко от КИМО. Зеленый тихий сквер, изредка там показывались мамаши с колясками и старики. Обычно я усаживался на лавочку и читал беллетристику или готовился к лекции. Сидеть я любил напротив памятника старику – видному украинскому писателю Котляревскому. Старики мечтательно смотрели на памятник старику и завидовали.

Думаю, здесь стоит вкратце рассказать о моих студентах. На первом курсе мне достались тринадцать студентов. В массе своей они были похожи друг на друга – немного испуганные, немного ошарашенные, десять девушек и трое парней. Парни напоминали мне меня самого в молодости: сконцентрированные, пытливые, жадные до мелочей, видно было, что они готовы к бою. Девушки относились ко мне настороженно: они не доверяли мне, они пытались прощупать, что я за фрукт и насколько эрудирован. Посреди лекции они стремились озадачить меня вопросами, не относящимися к предмету самой лекции, например, они спрашивали:

– Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет бражник? Как зовут короля Бахрейна? Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет карбюратор? Сколько баррелей нефти добывает Ливия за год? Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет остеохондроз? Сколько сейчас людей проживает в Йемене?

Я парировал их выпады и писал на доске перевод требуемых слов, цифры, имена. Я представлял, как они лежат в своих кроватях в нижнем белье и роются в словарях, дотошно выискивая самые неудобные слова. Но я всегда выходил победителем. Так-то. Ну, хоть в чем-то я должен быть хорош?!

Третий курс же сплошь состоял из выскочек. Амбициозные парни с вытянутыми лошадиными мордами лязгали зубами за последними партами. Они то появлялись, то пропадали, арабский язык их не интересовал, у многих из них уже был собственный бизнес, они водили тачки, которые стоили двести штук баксов, они отдыхали в элитных ночных клубах с красотками, они готовились стать хозяевами мира – преемниками своих родителей. Часто парни вскакивали и выбегали из аудитории, им звонили по очень важным делам. «О да, это очень важный звонок, о да, извините, я не могу выключить телефон». Но, несмотря ни на что, парни меня не особо доставали. Я просто делал свою работу и старался делать ее хорошо. На совесть.

Настоящей проблемой для меня стали невозможные третьекурсницы в невероятно коротких юбках за первыми партами. Третьекурсницы, перекладывающие ногу на ногу, третьекурсницы, облизывающие свои эксклюзивные «паркеры», третьекурсницы, от шепота которых я потел и терял координацию, третьекурсницы, которые демонстрировали грудь безо всяких стеснений, третьекурсницы, намеренно ронявшие листки на пол, чтоб пониже нагнуться…

Третьекурсницы отгоняли меня от доски, именно из-за них я не мог стоять в полный рост. Именно из-за них мне приходилось сидеть за столом большую часть лекции, хоть я и обожаю прохаживаться по рядам. Сильнее эрекции я в жизни не испытывал!

Третьекурсницы инстинктивно чувствовали скудность моего сексуального опыта и беспрерывно атаковали.

– Максим Александрович, – щебетали они. – Вы сегодня как цветочек.

– Почему? – смущался я.

– У вас такая красивая салатовая рубашка и зеленый галстук, ммм…

– Максим Александрович, что вы делали вчера вечером?

– Переводил поэзию эпохи Джахилия…[3]

– Ммм… – стонали они. – Это так интересно, расскажите нам, это так волнительно…

– Максим Александрович, вы женаты? – спрашивали они.

– Нет.

– А почему?

И я не знал, что ответить. Я не хотел их проверять на знание переходных и непереходных глаголов, не хотел спрашивать о случаях перенесения сказуемого на место существительного, мне не было интересно, знают ли они наиболее употребляемые масдары[4] от трехбуквенных глаголов.

Я хотел спросить только одно: зачем вы издеваетесь надо мной? И почему надеваете такие короткие юбки, почему вы так предательски улыбаетесь и видели ли вы, как первозданная сила бунтует в моих трехкопеечных брюках?

Я хорошо запомнил день первой зарплаты. Так же хорошо, как поход в военкомат за приписным листом, наложение гипса на мизинец и неуклюжий вальс на школьном выпускном.

Моросил мелкий дождь, дул противный холодный ветер, я сидел на скамейке бульвара Шевченко, ел сосиску в тесте и наблюдал за людьми в ресторане «Тарас». В ресторане было тепло, сухо и светло, на улице – мерзко. Люди в ресторане выглядели счастливыми, как ребята из рекламы зубной пасты или семейного пакета сока. Я ждал трех часов. Через дорогу от главного корпуса университета Шевченко находилось красное старое одноэтажное здание, мне сказали, что там бедолагам выдают деньги.

Зайдя в тесную комнатушку с крошечными окошками, на которых висели массивные решетки, я пристроился в конец очереди. Люди в очереди выглядели очень уставшими и очень несчастными. Было ясно, что очередь сплошь состоит из преподавателей. Через полчаса мне, наконец, удалось подойти к окошку кассы. Оно находилось низко, я видел руки неизвестного существа, длинные и пухлые пальцы, украшенные вычурными кольцами и длинными наращенными ногтями кислотного цвета.