— Ду-ра-чёк. — сложил он по слогам и ткнул меня грязным пальцем в лоб, после чего довольный сам собой снова зашёлся гадким хохотом.
Мне стало немного обидно. Я открыл было рот, чтобы разубедить этого странного типа, сказать, что ни какой я не дурачок, но не смог подобрать слов. Удалось лишь пару раз всхлипнуть и разреветься.
Незнакомец развернулся и тремя большими прыжками подскочил к костру. Порывшись в своём тряпье, он выудил оттуда что-то длинное и поблёскивающее. Нож. Огромный, как мне тогда показалось, тесак с наполовину сточенным чёрным лезвием.
Увидев это сквозь пелену слёз, я тут же замолчал, даже дышать перестал ненадолго. В памяти всплыли эпизодами страшные сказки о разбойниках и людоедах, а ещё картинка из "Кота в сапогах". Да-да, Вам это покажется смешным, но я в детстве этой картинки очень боялся, не в девять лет, разумеется, но подсознание надёжно сохраняет наши младенческие страхи и при случае не упускает возможности о них напомнить. На картинке этой был изображён ужасный людоед. Он стоял на фоне громадного чана, подвешенного над огнём, а за поясом у людоеда торчал нож. Персонаж этот конечно был мало похож на странного человека в капюшоне, но вот нож у него как две капли воды походил на тот, что маячил сейчас у меня перед глазами. Да и жёлтые языки пламени добавляли сходства с картинкой.
Человек на секунду взглянул на меня, ехидно ухмыльнулся и поднял с земли свою бесформенную ношу. Как оказалось, это была собака. Большая рыжая собака с длинной свалявшейся шерстью. Человек держал её за заднюю лапу, и я видел, что шея и морда животного перепачканы кровью. Нож сверкнул тусклым отблеском огня, рука с чёрными ногтями сделала несколько быстрых уверенных движений, и туша собаки упала на пол, лишившись задней ноги. Меня снова замутило. Человек перехватил откромсанную ногу поудобнее, поддел кончиком ножа кожу, просунул внутрь лезвие и одним рывком вспорол шкуру от среза бедра до заднего когтя. Потом он положил собачью ногу на землю, лапой к себе, обеими руками ухватился за край шкуры на бедре и разом сорвал её с жутким тошнотворным треском.
Незнакомец снова взглянул в мою сторону из-под капюшона, должно быть, вид у меня был не слишком жизнерадостный, и злорадно захихикал.
— Хе-хе, мясцо, свеженькое, — приговаривал он, вертя над огнём собачью ногу, — скоро будем кушать.
Мерзкая горечь желудочного сока подступила к горлу.
— Хочешь? — обратился ко мне живодёр.
Я скривился и помотал головой.
— Зря. Ты глупый мальчик, не любишь мясо, не вырастишь сильным. Собаки вкусные. Очень. Жилы только жёсткие, как резина, их есть не надо.
Смрад палёной собачатины постепенно растекался по подвалу.
— Я люблю собак, — продолжал незнакомец, — кошки тоже ничего, но пахнут хуже и мяса в них мало, одна шкура да потроха. Зато кошек убивать легче: схватил, головёшку свернул и всё, а можно и просто — об дерево. Собак сложнее, особенно больших. Собаки сильные, шкура толстая, трудно такую разрезать быстро. Нужно за морду схватить, задрать кверху, чтобы на шее шкура натянулась, и тогда резать. Когда натянешь — легко режется, кожа сама лопается. А горло мягкое, раз, два, три и готово. Только быстро нужно, быстро… Я однажды замешкался, только по шее полоснул, а она, сука, возьми да и вырвись, всю ногу мне изодрала, пока я её в бок ножом тыкал. Быстро нужно.
Язычки пламени с аппетитом облизывали собачью ляжку. Кровавая плёнка быстро сворачивалась, мясо потрескивало, шипело, выпускало из прожилок струйки пара.
— А ты, мальчик, собак не любишь? — спросил незнакомец.
— Люблю. — выдавил я.
— Аааааааашш, — довольно прошипел незнакомец, ловко махнул ножом по своей "дичи" и бросил мне под ноги кусок ещё сочащегося кровью мяса.
— Спасибо, — решил я проявить на всякий случай вежливость, — но я собак не ем.
— Вот как? Жалеешь? Жалеешь соба-ачку? — незнакомец сделал жалобную мину, подпрыгнул ко мне, поднял кусок и с наслаждением впился в него зубами, — М-ммм. Я тоже жалел, раньше… когда было что покушать. Пока я их не встретил…
Рука болела нестерпимо сильно. И я решился.
— Дяденька, — прохрипел я, захлёбываясь слезами, — помогите, пожалуйста. Мне руку придавило, очень больно.
Незнакомец, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, развернулся и заковылял обратно к костру, тряся указательным пальцем.
— Они, это они во всём виноваты.
— Дяденька, пожалуйста…
— Они со мной это сделали, а никто не верил, никто… смеялись надо мной, кричали: "Дурачок, Киря — дурачок", — глаза незнакомца заблестели, — а я не врал, не врал я! Я им правду говорил! У меня дом свой был, хозяйство, магнитофон был — "Вега", я музыку любил слушать. Глупо, глупо, — он начал раскачиваться взад-вперёд и хлопать себя ладонями по голове, — зачем так, зачем?
Я понятия не имел, о чём твердит этот безумец, мне тогда было наплевать на его тяжёлую судьбу, всё, чего я хотел — остановить эту дикую боль, но слова его всё равно впечатались в память.
— Я в тот раз через лес шёл из Добрятино, девчонка у меня тама была, — незнакомец мечтательно заулыбался, — а темно было уже, в лесу-то. Я хоть и навеселе шёл, но всё же мадражировал немного. Что, что ты смотришь так? Ты бы там вообще обгадился. Смо-отрит…, молокосос. Иду, значит, темнотища кругом, ветки под ногами трещат, и тут — раз! Свет! Да яркий такой, аж слепит. И гул, знаешь, странный гул такой, нехороший, зубы от него так и ломит. Я струхнул, конечно, назад ломанулся, да не тут-то было, ноги как не мои стали, не идут и всё тут…
Как я уже говорил, был конец восьмидесятых — золотая эра уфологии. Тогда каждый слышал, и не раз, о инопланетянах, похищениях людей и так далее. История незнакомца была похожа как две капли воды на все эти байки. Помню, как скептически реагировали на них мои родители, скепсис этот передался и мне. Хотя, расскажи он тогда о втором пришествии и предоставь доказательство, я бы и не удивился, рука болела безумно, и эта боль вытесняла все мысли. А незнакомец продолжал свой рассказ.
— И чувствую — тянет меня что-то, будто всасывает. Ноги от земли оторвались, болтаются в воздухе. Я аж портки обмочил со страху. Всё выше, выше поднимаюсь, через ветки меня уже потащило, царапаются, по роже хлещут, а я и пошевелиться-то не могу, ни лицо спрятать не отмахнуться, глаза зажмурил, чтобы не выкололо, а сам "Отче наш" читаю. А свет-то всё ярче, ярче. Сквозь веки чувствую, глаза режет. И бац! Как отрубило всё, снова темно стало. Открываю глаза — стою я посреди леса, словно и не было ничего. Хитрые твари. Но меня-то не проведёшь, я точно знаю, что всё это в самом деле было. Вот только, что в промежутке между светом и спуском моим было, не помню, но дога-адываюсь, — незнакомец поднял указательный палец и многозначительно покивал головой, — ой дога-адываюсь. И вот стою я, значит, посреди леса, голова кружится, ноги ватные, в теле во всём ломота, но собрался я с силами, поковылял кое-как до дома. Пришёл, бухнулся на кровать и уснул. Чувствую, за плечо трясёт меня кто-то. Глаза открываю, а это Витька, сосед мой. Трясёт меня, значит, и спрашивает: "Кирь, Киря, ты как? Ты где был-то?". А я на него вылупился, никак спросони понять не могу, о чём он там бормочет. Голову подымаю и вижу — в сенях куча народу толпиться. От те раз, пол деревни, наверное, припёрлось на меня поглазеть. А Витька всё трясёт меня, расспрашивает. "Чё ты несёшь-то?" — я ему говорю — "В Добрятино я был, у Любки, вечером вернулся". А он мне: "Так тебя же почитай как месяц не было". И тут память-то ко мне возвертаться стала. И начал я всем рассказывать: и про свет, и про гул, и про полёты мои… Ой дурак я дурак, — незнакомец снова принялся раскачиваться и хлопать себя ладонями по лбу.
От услышанного рассказа я совсем расстроился. Мало того, что этот странный человек жрёт собак и отвратительно воняет, так он ещё к тому же и законченный псих. И не просто псих, а псих с огромным страшным тесаком. Я немного подумал над этим и снова принялся реветь. А незнакомец всё не унимался.
