Это Рудольф Понтиус с чемоданом, набитым долларами, умчался по воздуху через румынскую границу. Хватайте, держите!

Пророческое видение наполнило его сердце восторгом. Вновь родилась вера и отвага. Все так легко и просто! Зачем мучиться, творить глупости, дрожать от страха? Нужно один-единственный раз решиться — и все. Завтра начнут поступать доллары, и, если к двум часам их наберется больше двухсот тысяч, — ноги в руки и пошел!

— Пан кассир…

«Дядюшка» был у него за спиной, на газоне, под третьей в ряду грушей. Он делал умоляющие знаки, сняв шляпу, низко кланялся. Кошмарный призрак… Спеванкевич забыл о нем. Он уже не существовал — и вот он появился снова… Но кассир не ощутил гнева, только ужасную усталость от этой передряги с евреем.

— Подойдите ко мне!

— Я и так… я тут хорошо слышу! — «Дядюшка» топтался на месте, не обнаруживая желания приблизиться.

— Не бойтесь, я вас не трону, — подбодрил его кассир, сам, впрочем, не зная, что ему делать с евреем.

— Я и так… Вы меня, конечно, извините, я теперь немножко нехорошо пахну! Но это не страшно…

— Вот видишь! Чего ж ты ко мне прицепился?

— Прицепился, потому что мне вас жалко. Ведь они вас обмануть хотят… Что же дальше будет? Ай-ай-ай…

— Что дальше? Плевать я хотел на вас всех, вместе взятых!

— Так ведь эти негодяи оберут вас до нитки! Хорошо еще, они пока друг с другом из-за вас грызутся, но когда обе банды помирятся…

— Думаешь, я не знаю?

— Ничего вы не знаете! Только сегодня утром приехал один такой из Лодзи, называется Хип или Рымпал.

— Ну и что? Пошел-ка он…

— Да ведь он их всех помирит… Погодите, еще узнаете, выпустят они из вас кишки…

— Кто он такой?

— Он все может, он и на мокрое дело пойдет…

— Мокрое дело?…

— Ему все равно: он и с пушкой, и с ломиком, и с финкой может, он и шейку пощекочет — что угодно. Хип все может…

Этот набор не вполне понятных слов сильно обеспокоил кассира. Высокомерие пока не растаяло, но это была уже одна видимость.

— Какое ему до меня дело? С чем приехал, с тем и уедет.

— Он уедет, но с вашими долларами, а вы что?

Махнет раз ножичком — и вы уже никуда не уедете.

— Зачем мне уезжать, если я не собираюсь?

— Отдайте тогда паспорт, значит, он вам не нужен.

— Подойди поближе, отдам.

Наступила пауза. Еврей снял шляпу и принялся грязной тряпицей вытирать лысину. Кассир закурил «Свит кэпарал», глубоко затянулся. Это его немного успокоило.

— Что скажешь об Аде?

— Какой Абадий?

— Ну, Ада… Эта рыженькая из «Дармополя»? Будто не знаешь, о ком говорят!

— Какая там Ада! Это Гитля Ангелыитифт, перекупщица она, ее каждый вор знает.

— Значит, курва?

— Если надо, каждая курвой будет, это еще полбеды. По специальности она обироха и шильничать горазда…

— Шильничать?..

— Каждого обманет. Известно…

— По-настоящему ее Дора Блайман зовут?

Еврей махнул рукой.

— Она и Дора Блайман, и еще Стася Мандук, для каждого у нее свое имя. А у нас зовут ее Медвежатница.

— Хорошее имя.

— Это потому, что она больше с медвежатниками знается.

— И получалось у нее что-нибудь?

— Работа у медвежатников тяжелая: подкапываться, сверлить, а ведь сейф, его не всегда вскроешь… Чем с медвежатниками промышлять, лучше с одним глупым кассиром спознаться. Вы на всем этом деле ни гроша не заработаете.

— Ого!

— Она вас вокруг пальца обведет. А вы что? Или большой любитель с моста Понятовского в холодную водичку прыгать? Уж, наверное, нет… Пойдете в Мокотув на четыре годика, на шесть лет, на восемь… Ай-ай-ай, ничего себе заработали…

— Какой ты глупый! Так ведь я все себе возьму, да поминай как звали.

— Э, слишком вы для этого втюрились — что ж я, своими глазами не видел? Просто вы глупый фрайер. Ни за что вы теперь от нее не отцепитесь!

— А что, может, мне с тобой бежать? Ха-ха-ха… Ха-ха-ха-ха…

— Слушайте, а?..

— Ну что?

— Бросьте мне по доброте одну папироску, спички у меня есть.

Спеванкевич исполнил его просьбу. «Дядюшка» с жадностью закурил. Разговор разменивался на мелочь, смысла во всем этом не было. Идиотизм ситуации возрос до необычайности. Спеванкевич отлично знал, что никто не может с ним ничего сделать: ни этот вонючий «дядюшка», ни Медвежатница, ни «орангутан», ни толстяк дедушка, ни вчерашний молодой человек, ни этот таинственный примиритель Хип, прибывший из Лодзи. Ясно как день. Так зачем же и для чего?..

На тропинке лежал расколотый кирпич. Спеванкевич схватил обломок побольше и запустил им в еврея. «Дядюшка», прячась за ствол, пытался сказать еще что-то, но когда метко пущенный обломок угодил в дерево и разлетелся на куски, — он отскочил и бросился наутек, распустив полы лапсердака, как крылья. Кассир пробежал за ним следом шагов десять.

На следующий день, часов с одиннадцати, доллары хлынули в кассу потоком, но их быстро проносило через фильтры банка, и к вечеру осадок был незначительный. Что-то около пятнадцати тысяч. Колебчинский торжествовал. Он уже разгадал маневр дирекции и требовал от сослуживцев еще двух дней терпения. Все действия банка носили вынужденный характер: приходилось пустить в ход чужие, задержанные на какое-то время активы, депозиты и тому подобные «нечистые» деньги. Каждая независимая и мелкая бумажка в сто злотых как бы обретала в этом хаосе свободу действий, существовала сама по себе, в привилегированном положении: не воспользоваться такой ситуацией мог только круглый дурак. Вождь, оперирующий крохотным объединенным капитальцем служащих банка «Детполь», их жен, дочерей, зятьев, дядьев, шурьев, тестей, бабок и внуков устремился в дальнейшее наступление, захватывая территорию, с которой поспешно отступала могущественная шайка.

— Финансовый парадокс, дорогие мои друзья! Парадокс, и ничего более! В нашу послевоенную эпоху бесчисленных политических и социальных парадоксов финансовые парадоксы наиболее поразительны — таково уж их свойство!

Эта магическая формула успокаивала даже самых недоверчивых. Прогарцевав по служебным комнатам на своем парадоксе, гениальный галичанин около двух часов заглянул в кассу.

— Много они сегодня изъяли?

— Семьдесят пять.

— Значит, завтра может быть еще столько же. Нет, пожалуй, намного меньше. Только послезавтра пойдет главная волна. На это я ставлю и выигрываю. А?

— Несомненно, коллега!

— Вот так-то!

Колебчинский ушел, приплясывая и напевая какой-то танцевальный мотивчик. Спеванкевич посмотрел ему вслед и прыснул в кулак. Его собственный план был основан на более действенном парадоксе.

Поначалу казалось, будто затевается шутка. Он не ощущал ни признаков внутреннего перелома, ни страха перед надвигающейся опасностью. Было ему удивительно легко. Решение пришло вовремя, без волнения, созрело скрыто и постепенно, без участия ума и воли, и объявилось, когда настал его час. Замысел этот появился давным-давно. Но сперва он казался безрассудным фантастическим желанием раба, жалким утешением в черной недоле, недоступной мечтой страдальца, детской причудой седого неудачника… Никогда, даже на мгновение, не допускал он, что может произойти нечто подобное. Даже в минуты умопомрачения, когда он валялся у ног Ады, умоляя ее о снисхождении, он не думал всерьез о похищении денег.

И только вчера ночью его разбудило точно прикосновение могущественной руки. Он очнулся, поняв, что это значит. Никакого страха, никаких колебаний — великолепное легкомыслие героизма… Так мужественный солдат идет на штурм, не думая о колючей проволоке, пулеметах, шрапнели, гранатах. А ведь ему, Спеванкевичу, ничего похожего не грозило… Каждый умный и решительный кассир, обладая даром логического предвидения и умея правильно оценить проблемы, великие, малые и мельчайшие, в состоянии совершить то же самое, к тому же почти без риска. Спеванкевича издавна поражало, что подобные вещи случаются неслыханно редко — удивительное падение духа среди невольников капитала, извечная мельница Гамилькара…