Странно, но ничего похожего на ликование он не испытывал. Именно теперь, когда от счастья следовало бы лопнуть. Лучше уж чувствовать себя подло одураченным или незаслуженно оскорбленным. Однако он испытывал всего лишь хрупкую радость, что беда на сей раз пронеслась мимо.

Лужи раскисшей грязи во дворе, где осталась Спулга, были большие и, видно, глубокие: он оставил «Волгу» на главной дороге, рядом с молочными бидонами, и пошел за женой. По меже, балансируя, как она. Межа набухла от воды, но по дерну можно было пройти, не проваливаясь.

Посреди двора он увидел колодезный сруб с ведром, привязанным к журавлю. Дом был заперт на висячий замок. Почуяв людей, в хлеву замычала недоенная корова.

Забыв о своем светлом пальто, Спулга сидела возле двери на старом жернове, служившем ступенькой. У ее ног сгрудились довольно большие цыплята с грязными перьями на худых боках. Спулга безучастно крошила буханку черного хлеба и сыпала цыплятам, которые клевали проворно и жадно.

Хозяйство не выглядело запущенным, но все здесь указывало на нехватку мужских рук. Вот тут не хватило мужской силы, там мужского навыка, и все это женщины смогли компенсировать лишь благими намерениями, но не качеством.

Профессору вдруг захотелось сказать жене что–нибудь особенно гадкое:

– Радуйся, на сей раз это был не он!

Спулга, обеими руками закрыв лицо, неудержимо, взахлеб зарыдала. Буханка упала на землю, в стайку цыплят. Испугавшись, они сначала бросились врассыпную, но быстро опомнились и снова принялись клевать.

– Виктор, почему мы перестали быть людьми?

Он не мог вникнуть в смысл сказанного. Почувствовал, что в этих словах есть какая–то правда – да, может, и немалая, – но осмыслить все равно не мог.

Глава VII

К вечеру – еще нет и пяти – оставляю Ивара в Садах, а сам возвращаюсь в управление: я вызвал повесткой одного человека, который мне нужен как свидетель по другому уголовному делу. И вообще от моего присутствия в Садах вряд ли будет толк – все равно скоро совсем стемнеет.

Мы ничего не обнаружили. Ни малейшего фактика не прибавилось к тому, что было установлено вчера. Участковый инспектор, на помощь которого мы больше всего рассчитывали, оказался нытиком. Кроме жалоб на то, что слишком много работы, мы ничего от него не услышали. Он попытается! Обязательно! Конечно, это были пустые обещания! Только повернул за угол – забыл. Кажется, ему до Садов вообще нет дела – разве заблудился бы вместе с нами в лабиринте тропок, бывай он здесь чаще. И в конце концов завел нас совсем в другую сторону. Вот в квартале новостроек, который находится на глазах у начальства, он наверняка бывает. И там у него порядок – не случайно нам рекомендовали его как одного из лучших участковых инспекторов. Не может быть, что другие здесь работают еще хуже.

О Садах ему, наверно, напоминают, только когда случаются уголовные преступления, но если он при этом ухитряется улизнуть от тех, у кого взломали будку для садового инвентаря или жилой домик, то наверняка процветает, и ему можно только позавидовать.

– Из дома ты мне все же позвони, – говорю Ивару на прощание.

– А ты собираешься остаться на работе дольше?

– Ни минуты. До шести и точка.

– Если ничего нового не будет, звонить не стану.

Ах, любимчик женщин вовсе не намерен идти домой? Значит, у Ивара опять свидание?

Так он мне и не позвонил.

По пути я купил вечернюю газету, но в электричке даже не развернул ее.

Где же вы обретались, покойник Грунский?

Я все еще склонен думать, что там же, в Садах.

Не под открытым же небом. Это при наших–то неблагоприятных климатических условиях. Не говорю уже об элементарнейшей гигиене. Ладно, рубашку вы меняли раз в квартал, но ведь бороду–то вы брили не раньше, чем дня три–четыре назад. Где находится та полочка, на которой вы держите бритву и помазок? Не думаю, что вы были обладателем тайно приобретенного особняка, да и на такого, кого могла бы взять к себе на иждивение сострадательная и одинокая женская душа, вы тоже не похожи. В таком случае вы были бы обстираны и ухожены. Это уж точно, покойник Грунский!

Завтра получим официальное заключение экспертов, но от него я тоже ничего нового не жду.

Дурацкая ситуация. Чувствую, это дело повиснет у нас на шее как медаль, всем на посмешище. Если не найдем, с кем он водился или где жил, – повиснет, это точно.

Почему я так прицепился к этим Садам? Грунского ведь «доставили» на машине, значит, в момент убийства он находился где–то в другом месте. Может, вовсе и не в Риге.

А если не в Риге, то и закопали бы или утопили бы тоже где–нибудь не здесь – лесов и озер в Латвии предостаточно. Зачем рисковать – везти труп на машине? Может задержать автоинспекция, может случиться авария. Что тогда? Тогда дорога прямо в тюрьму. И все же, значит, в Риге. Если только… Если только не было какой–нибудь особой причины везти именно сюда и сбросить именно в эту канаву.

Причина… Пока что я могу придумать лишь одну причину – ты, покойник Грунский, обретался именно где–то здесь или поблизости.

Да этот тесаный шведский камень. Вдоль дорог такие не валяются. Разве что… Надо позвонить и узнать, где сейчас ремонтируют трамвайные пути. Обычно там можно увидеть брусчатку, сваленную в кучи. Может, таким образом удастся хоть немного установить маршрут, по которому везли Грунского на машине? Не ездили же за камнем специально. Просто он оказался под рукой. Как и электропровод, какой используют при ремонте автомобилей. Преступник решил – надо привязать какую–нибудь тяжесть, заметил шведскую брусчатку, открыл багажник – ничего лучше электрического провода не нашлось. Вот и взял его. Но тут сам собой напрашивается еще один вывод: машина не новенькая, не только что из магазина, а уже такая, когда приходится возить с собой и инструменты, и запчасти.

Утром иду к Шефу докладывать о нашей беспомощности.

Он пьет чай и рассказывает, что, всего несколько минут посидев у раскрытого окна, схватил насморк и кашель.

Мы с Иваром у него на хорошем счету, в лености он нас никогда не подозревал.

Ход работы по делу Грунского у Шефа возражений тоже не вызывает.

– Все нормально, – говорит он хмуро. – У нас все нормально, и у преступника тоже все нормально.

Какая муха его укусила? Неужели не скажет, в чем дело? Излагаю версию о брусчатке, электрическом проводе и автомашине.

– А не идешь ли ты на поводу у Хинтенберга?

– Не понимаю.

– Он фантазер. Так вас занесет черт знает куда, и пройдет целая неделя, прежде чем вы снова выберетесь на верную дорогу. Причем уйдет лучшая неделя – первая.

Я молчу. Шеф, тоже помолчав с минуту, продолжает:

– Это в фильмах все сложно, а в жизни все гораздо проще. Преступник где–то там же, в Садах… Хм… На огородах…

Я все молчу – не хочется выглядеть подхалимом. Ведь и я думаю почти так же. Камень мог оказаться под рукой. Чем больше я теперь брожу по Садам, тем больше убеждаюсь, что там можно найти все что угодно. Чего только я не видел там! Велосипедное колесо с цветными бумажными лентами между спицами – его приладили на вишню для отпугивания скворцов. Зубоврачебное кресло перед верандой: сидя в нем, можно нежиться в лучах закатного солнца. От одного его вида у меня мурашки забегали по коже, но у владельца, видно, не бегают. А добро, перекочевавшее сюда после ликвидации былого великолепия на Большом кладбище: литые чугунные ножки от скамеек и целые скамейки, звенья цепей и целые цепи, мраморные надгробные плиты разных форм, которыми выложена дорожка от калитки до дверей будки. Жаль, что надписями вниз: было бы что почитать. Я, наверно, не удивился бы, увидев даже открытый сундук с золотыми монетами. Так что необычного в том, что где–нибудь возле изгороди лежит булыжник шведской брусчатки? В Риге таких, наверно, не меньше миллиона.

– Ты думал о мотивах?

– Конечно.

– Просто так ведь, от скуки, людей не убивают.

– Мы думаем: драка по пьянке или агрессивное похмелье.