— Замкнем на прямую!

Он привычным движением пошарил за панелью, вытащил несколько проводков, соединил их попарно. С тихим гудением мотор завелся. Они тронулись. И только тут Ярайс сообразил, что отступать больше некуда и что от владельца машины, который сейчас переживал вместе с героями пьесы их горести и радости, его отделяли не считанные десятки метров, а широкая пропасть, барьер в зале суда, а может быть даже тюремная решетка и вооруженный конвой.

Машина остановилась.

— Где мы? — Ярайс плохо знал Ригу.

— В самом надежном месте, где никто нас искать не станет, около дивизиона автоинспекции. Посмотри, нельзя ли скрутить провода покрепче, а то еще расцепятся на ходу.

Кирсис, конечно, мог бы с успехом сделать это и сам. Но хотел связать Ярайса круговой порукой.

Потом они снова ехали по темным переулкам. Не спеша, словно бы выполняя первую заповедь автомобилиста. Однако за Деглавским виадуком Кирсис озабоченно проговорил:

— Мне вон тот морковный «жигуль» не нравится. Тащится за нами, как приклеенный, и не обгоняет. А я ведь не зря плетусь не быстрее извозчика… Не верти головой, не надо, сейчас мы оторвемся.

За поворотом Кирсис стремительно увеличил скорость, и преследователь на мгновение исчез из вида. Но вскоре в зеркальце снова возникли два бледных огонька; затем яркая вспышка резко ударила Кирсису в глаза и снова погасла.

— Черт бы взял… — пробормотал Кирсис. — Сигналит… Надо его стряхнуть. Хватило бы в баке…

Он изменил угол наклона зеркальца. Мотор взвыл, словно протестуя против укола шпорами. Сильное ускорение прижало Ярайса к спинке сиденья, выбоины в асфальте заставляли взлетать до самого потолка. Труднее всего было глядеть вперед — казалось, что машина мчится прямо на придорожные столбы, на стены домов, что она никогда уже не выйдет из поворота. Но Кирсис вел машину мастерски.

И все же преследователь не отставал. Метры, потерянные на виражах, наверстывал на прямой. «Наверное, форсированный мотор», — подумал Ярайс и оглянулся. Он успел заметить оранжевую машину, затем спрятал лицо в ладонях.

Ярайс не успел разглядеть ничего — ни номера машины, ни человека за рулем. Но по цвету и по Юрмалскому пропуску на ветровом стекле он узнал служебную машину Аспы, и не сомневался, что в ней сидит сестра.

Эта уверенность подавила в его мозгу все остальные мысли. «Аспа, Аспа, — только и мог повторять он. — Ну, теперь я пропал».

Очнулся Ярайс в лесу. Машина стояла под соснами на краю небольшой полянки и, кажется, еще содрогалась после сумасшедшей гонки.

— Бензин на нуле, — сказал Кирсис. — Люди совсем совесть потеряли. Насос полетел к черту. Придется мне топать пешком целых пять километров. — Он вылез и, прежде чем захлопнуть дверцу, предупредил: — Никуда не отлучайся. Если до рассвета не приедем, езжай домой поездом. Станция где–то тут по соседству.

Ярайс не ответил. Если бы Кирсис позвал его с собой, у него вряд ли хватило бы сил выбраться из машины. Он чувствовал себя опустошенным, обессиленным. Треск валежника под ногами Кирсиса еще не успел стихнуть, когда Ярайс уже забылся тяжелым, похожим на обморок сном.

Проснувшись, он долго не мог понять, где находится. Возвращаться к действительности не хотелось. Некоторое время Ярайс сидел неподвижно, давая глазам привыкнуть к темноте, потом понял, что его разбудило. Совсем близко что–то сопело и трещало. Наверное, приближались оба Яниса.

Ярайс обрадовался: это было все же лучше, чем томиться тут в одиночестве. Может быть, они что–нибудь придумают… Да что они медлят, сбились с пути, что ли? Надо показать дорогу. И он включил фары.

Свет залил поляну. Он достиг даже ее отдаленного уголка, и там стало видно что–то шевелящееся. Ярайс вгляделся. На земле лежала обнаженная женщина, над ней склонилась мужская фигура. Мужчина медленно выпрямился, Повернулся. Бледное лицо, очки без оправы, тонкие темные усики, зуб из белого металла в середине рта. Он вытянул правую руку, в ней чернел пистолет. Из ствола вылетело пламя, сухо ударили два выстрела, зазвенело стекло и окрестность погрузилась во тьму.

Ярайс удирал что было сил. Спотыкался, падал, поднимался и мчался дальше. Свалился в придорожную канаву, передохнул немного и снова пустился вперед то шагом, то бегом. Он не останавливался, пока не достиг дядиного дома.

У ворот стояла оранжевая служебная машина Аспы. Ярайс спрятался: сейчас он не мог смотреть сестре в глаза. Прежде надо было разобраться в самом себе. Он понимал, конечно, что впереди был только один путь — в милицию. Но знал и то, что возвращение оттуда будет не таким легким. И хотелось перед тем еще побыть с матерью и сказать ей то, Что не сказал бы никому другому, в чем трудно признаться даже самому себе: что он не попытался задержать преступника, не оказал помощи изнасилованной и, может быть, раненной женщине, а искал спасения в бегстве.

На автостанцию Ярайс пришел за час до отхода автобуса. И все же он не был первым пассажиром: в зале ожидания сидела Аспа. Заплаканные глаза, зажатый в кулаке мокрый платочек сокрушили последние остатки упрямства Ярайса.

— Ты не имеешь права молчать. Ни дня, ни часа, — выслушав брата, сказала Аспа. — Ты ведь единственный, кто видел бандита!

Она не читала морали, не напоминала о его гражданском долге. Она просила от имени людей, на которых преступник нападет завтра или послезавтра.

— Пойди туда, пойди сейчас, прошу тебя — не будь трусом. Напиши, как все было, так будет легче, и отнеси. Обещаешь?

Ярайс пообещал. Проводил сестру до автобуса и впервые в жизни поцеловал ее. Потом в ближайшем почтовом отделении написал свою исповедь, вложил в конверт и направился в Управление милиции. Но вовнутрь не вошел. Сказал дежурному милиционеру, чтобы письмо немедленно доставили самому главному начальнику, повернулся и вышел.

Обещание было выполнено. Теперь оставалось доказать сестре, что он не трус.

IV

Обычно шум, производимый семейством моей дочери, меня раздражает; особенно шумлив бывает внук. Но этой ночью меня изводила тишина. Я никак не мог заставить себя сесть и спокойно подумать над итогами минувших суток. В пустой квартире, которую я вот уже шестнадцать лет называл своим домом, я чувствовал себя всеми покинутым. Мебель стояла на обычных местах, даже все двери были закрыты, — а с тех пор, как маленький Андрис научился передвигаться самостоятельно, добиться этого стало нелегко. Моя жена, пользуясь отсутствием родителей малыша, увезла его к сестре в деревню. Казалось, ничто больше не мешает мне спокойно думать, используя те идеальные условия, о каких может мечтать любой литератор. Сядь только за стол, раскрути мозги — и пиши! Но вместо этого я лишь слонялся из комнаты в комнату, словно в поисках вдохновения. На самом деле я искал повода не работать. Искал — и не находил: вся посуда была перемыта, расставлена по местам, пыль вытерта, даже помойное ведро пусто. Неужели меня действительно гнетет одиночество, тоска по близким? Вряд ли. Я не впервые оказывался один, и в командировках, например, мне работалось вполне прилично, мой единственный сборничек рассказов родился именно в одиночестве провинциального гостиничного номера. Конечно, квартира без семьи — не дом, а лишь жилье, дом всегда озаряет и ведет женщина, однако сейчас не это было главным. Меня донимала неудовлетворенность. Хотелось создать что–то более серьезное, чем репортаж–однодневка, но до этого было далеко.

Когда–то я читал, что основа основ настоящей литературы — это отбор. Я тоже мог не сходя с места отсеять все лишнее и сочинить безупречный по сюжету очерк о том, как удалось быстро и оперативно разыскать похищенную машину, схватить воров, доказать их виновность и передать дело в суд. Заодно можно было бы и вскрыть недостатки в системе снабжения запчастями и завершить свои наблюдения разумным выводом о том, что дефицит выгоден тем, кто сам способствует его возникновению, — словно бы эту Америку до меня не открывали многие куда более влиятельные лица. Нет, отобрать нужно самое главное, а не то, что удобно автору. А в данном случае тут оставались еще невыясненные вопросы.