Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Лучше начнем.

– Что начнем?

– Допрос.

– Я так и думал, что ты не согласишься. А жаль…

– Давай не будем вредить сами себе.

– Ты великий теоретик, я рад за тебя. В преклонном возрасте наверняка буду вспоминать тебя с благодарностью.

Кирмуж все еще не справился со своим делом. На листе бумаги всего три строчки: толкучка, генератор, Ходунов и все. Внизу витиеватая подпись.

– Если не позволите мне позвонить, я отказываюсь говорить! – угрожает он.

– Этим вы нас не удивите: вы ведь уже отказались писать. – Ивар что–то ищет в своем письменном столе, находит и кладет перед Винартом собственноручные показания Илгониса Алпа. – А прочитать… Окажите нам небольшую услугу!

Я смотрю на Винарта, пока он читает: на его лице вспыхивают и бесследно исчезают красные пятна.

– Мы не запрещаем вам, – продолжает Ивар, – это печальное признание Алпа измять, порвать или даже съесть, если появится аппетит, у нас есть такое же второе.

Не дойдя до середины, Винарт Кирмуж прерывает чтение. С таким мне еще не приходилось встречаться: обычно соучастники преступления стремятся перечитать показания по нескольку раз, если уж такая возможность предоставляется, ведь потом на этом нужно строить свою защиту, признание или умалчивать о чем–нибудь.

Он начинает говорить. Каких только интонаций нет в его быстрой, хаотической речи: унижение и отчаянная мольба, ненависть и лесть, угрозы и торгашеские обещания продать по дешевке. Чего–то он лишился. Чего–то такого, на что очень рассчитывал. Его корабль тонет, на этом корабле у него был отличный спасательный круг, но Винарт уже не может его отыскать или он ему стал недоступен. Он унижен и одурачен, ведь все было так хорошо им продумано и разложено по полочкам, он все предусмотрел, ничего не оставив на самотек. Как в игре в «очко» – противник некорректной игрой получил девятнадцать, в прикупе взял валета и сорвал весь банк.

– Я ничего не скажу. Я ничего не стану писать. Я подожду, пока вы мне позволите поговорить с профессором Наркевичем. Все равно он в ближайшие дни узнает о моем аресте и явится сам.

– Ну, пожалуйста… будьте людьми, разрешите мне позвонить ему… Я только скажу, что нахожусь здесь – и все. Зачем я вас упрашиваю – в конце концов, это ведь и в ваших интересах. Поняли? Неужели не поняли? Я хочу избавить вас от неприятностей.

– А если я предложу вам сотрудничество? Я много знаю, но могу узнать еще больше. По хозяйственной линии. В основном по хозяйственной. Конечно, если мы договоримся…

– Вы еще пожалеете… Вы горько пожалеете!

Это угрозы, в которые Винарт Кирмуж и сам уже не верит.

Глава XIX

Какая безмятежная белизна вокруг! Сады будто уснули, до подбородка натянув толстое пушистое одеяло. Снег глубокий и рыхлый – поглощает все звуки. На какое–то время снегопад прекратился, лишь отдельные тяжелые снежинки кружатся в воздухе. Настолько редкие, что увидеть их можно лишь в потоке света от уличных фонарей.

Я стою на небольшом холме, впрочем, пожалуй, и не на холме: просто Сады расположены ниже, я могу их обозреть, как на старинных картинах генералы обозревают поле битвы, где плотными рядами со штыками наперевес друг другу навстречу маршируют отряды воинов, кони встают на дыбы, а над пушечными стволами вьются облачка дыма.

Сражения на моем поле битвы закончились, но война еще продолжается – еще будут и жестокие бои с оружием в руках, и дипломатические переговоры. Только в Садах баталий уже не будет, они могут спать спокойно, высунув сквозь белое покрывало свои покосившиеся изгороди, метелки фруктовых деревьев и разноцветные будки.

До самого горизонта – где снег сливается с тьмой – в Садах не видно ни одного огонька, ни одного освещенного окна, только в противоположной стороне, где город, сверкают гирлянды огней. Но эта абсолютная тишина, наверно, обманчива: на только что выпавшем снегу вдоль гаражей, среди засохших стеблей крапивы уже протоптана дорожка. По этой тропке провел меня старик, обнаруживший в канаве труп Алексиса Грунского.

Прежде чем продолжать путь к профессору Наркевичу, мне надо позвонить в управление – нет ли вестей от группы Ивара.

В телефонной будке девушка, одетая в шубку из искусственного меха, что–то шепчет в трубку. Так, чтобы я не услышал: стекло в двери будки выбито. По тому, как она неотрывно смотрит в сторону, я догадываюсь: она будет говорить до тех пор, пока из–за поворота не появится троллейбус, и тогда она побежит к остановке. Вскоре отмечаю про себя – я был прав.

Звоню, дежурный отвечает, что от Ивара – ни слуху ни духу. Это меня вполне устраивает – от хутора «Ценас» до телефона в Игавниеки несколько километров, не бросит же он все и не пойдет пешком по снегу только ради того, чтобы удовлетворить мое любопытство. Мы с ним договорились, что позвонит он только в том случае, если события будут развиваться вопреки намеченному плану.

Отыскав в кармане еще одну двухкопеечную монету, звоню Ирине Спулле домой.

Отзывается низкий мужской голос.

– Слушаю.

– Нельзя ли позвать к телефону следователя прокуратуры Спулле.

– Кто спрашивает?

С опозданием, правда, называю свою фамилию, к счастью, мужчине известно, что я существую на этом свете, поэтому он сразу становится любезнее.

– Разве вы не вместе уехали?

– Куда?

– На обыск. Хотя… Кажется, она в последнюю минуту решила, что должна быть при обыске. Значит, ее у вас нет?

– На обыск уехал мой коллега.

– Тогда ищите Ирину там.

– Спасибо.

Не верится, что женщина дезертировала нарочно. Скорее, ей в голову пришла внезапная идея. Мое положение, и без того неустойчивое, осложняется еще больше. Ведь если мне удастся прижать Наркевича к стенке и он признается, то Спулле могла бы быстренько примчаться и запротоколировать это признание. Все до мельчайших подробностей, как только она и умеет. Наркевич тогда не посмеет уже изменить свои показания – он непременно запутался бы в этих мельчайших подробностях. Я успокаиваю себя: так не бывает, чтобы все шло, как задумано. Но ведь Ирина поклялась, что будет дома, что вечером никуда не уйдет.

Может, позвонить Шефу? А что это даст? Операцию отменить мы уже не можем – Ивар, конечно, уже начал действовать.

Значит, будь что будет – в омут все равно придется броситься, и чем скорее, тем лучше.

Дом хотя и трехэтажный, но высокий. Построен в строгом деловом стиле, получившем распространение в архитектуре Латвии второй половины тридцатых годов. Все здесь свидетельствует о просторе и комфортабельном жилье. И о высокой квартирной плате в те годы.

Архитектор расположил дом подальше от улицы, от ее шума. Сзади оставил лишь место для гаражей, а площадка перед домом засажена декоративными кустами. Видно, что и теперь за ними ухаживают, в отличие от запущенного Межапарка, где таких домов гораздо больше.

Вы недурно устроились, профессор! Но я тут же одергиваю себя, потому что не могу себе представить, кто еще больше, чем Наркевич, заслуживает чести иметь квартиру в таком красивом доме.

Парадный вход закрыт. Нажав на кнопку звонка третьей квартиры, жду. В динамике или микрофоне что–то заскрипело, потом голос Спулги Наркевич спрашивает:

– Вы к кому?

– Я хотел бы повидать профессора. Мы с вами уже говорили по телефону…

– Вы от Эдуарда Агафоновича Лобита?

Ну и дела, снова приходится врать! А если незаурядный снабженец за это время все же звонил из Москвы, то я окажусь в весьма глупом положении. Какого черта я приплел тут Эдуарда Агафоновича! Получилось, конечно, эффектно! Но только и всего! Как мальчишка!

– Да.

Щелкает электромагнитный замок, теперь я могу войти.

– Поднимитесь, пожалуйста, на второй этаж.

– Спасибо.

Лестница устлана ковровой дорожкой с арабским орнаментом. Это придает уют и заглушает шаги.

Прихожая в квартире шестиугольная, стены и потолок отделаны ясеневыми панелями и, судя по количеству дверей, отсюда можно пройти во все четыре комнаты, но я, наверно, ошибаюсь, ведь из прихожей в спальню вход обычно не делают.

117
{"b":"545368","o":1}