Как оказалось, без Хольгера он бы пропал. На табло аэропорта внутренних линий (один–единственный зал, тесный и тусклый, с бесконечными окошками касс по периметру, над ними — галерея в два или три этажа, на которую непонятно, как взобраться) рейс на Кемерово отсутствовал. В тёмном окошке Аэрофлота висела табличка по–русски и по–английски «извините, технический перерыв». Далеко от толчеи, в недрах аэровокзала, куда в одиночку Блейель в жизни бы не пробрался, женщина в тёмной униформе объяснила: рейс снят.
Лёгкая паника, которая обычно охватывала его от новостей такого рода, сменилась облегчением — никакой Сибири не будет. Парень из бюро путешествий напортачил. В Москву и обратно, и всё, прекрасный анекдот, которым он станет потчевать приятелей.
Однако радость оказалась преждевременной. Женщина наклеила в билет бумажку и от руки вписала новое время, и он понял, что путешествие откладывается до следующего вечера.
— Да такое тут на каждом шагу, — махнул рукой Хольгер. Полчаса они томились в голом коридоре без стульев, освещённом лампами дневного света, и другая женщина в униформе выдала Блейелю бумагу, уполномочивающую его бесплатно переночевать в гостинице неподалёку. О багаже, который он сдал в Штутгарте, оформив до Кемерово, беспокоиться нечего; но получить его назад сейчас невозможно. Хольгер захохотал.
В гостинице Блейель купил одноразовую зубную щётку, а дезодоранта у них не оказалось. Время шло к полуночи, в Штутгарте десять вечера. Бар ютился на краю широкой, ярко освещённой площадки.
— Добро пожаловать в Нигде и Везде, — хмыкнул Хольгер, разглядывая обвешанную оранжевыми светящимися гирляндами Эйфелеву башню, возвышавшуюся посреди площадки, как рождественская ёлка. — Но раз уж тебя занесло в эти края, то я не допущу, чтобы твои впечатления от Москвы закончились вот на этом.
Блейель стойко пытался не выказать усталости и недовольства. От водки он отговорился и выпил две кружки разливного пива «Сибирская корона». В четверть второго он отправился в постель. От многословных речей Хольгера о жизни в России на следующее утро осталась только фраза «но как–то на всё на это западаешь».
Хотя ему казалось, что он всю ночь не сомкнул глаз, после завтрака он влез в автобус восемьсот пятьдесят первого маршрута, доехал до конечной остановки и там по зелёной ветке метро добрался до Тверской. Припекало солнце, но жара было ясной, воздушной. Нет, погоду за больную голову не обвинишь.
Хольгер стоял перед памятником Пушкину и махал ему рукой. Он нарочно взял отгул, чтобы пройтись с гостем. Но из экскурсии Блейель вынес немного. Повсюду шёл ремонт. Бывший однокашник нёсся впереди, как раздобревший бегун на трассе с препятствиями, и разливался на темы политики (Запад трясётся перед Россией — только потому, что Россия позволила себе освободиться от комплексов) и русских женщин (это тебе не то, что ходит по улицам в Германии, главное, не будь тряпкой). Я всё это только воображаю, думал Блейель, а сам лежу в гостинице и вижу сон; нет, ни в какой не гостинице — я в Штутгарте, на новой кровати. Наверное, она на всю жизнь останется новой. И во сне я — самый быстрый лунатик в мире.
Когда они шли по Красной площади, уголком глаза он заметил что–то переливчато–синее и резко обернулся. Но это оказался всего лишь шейный платок дамы в боевом макияже. Под руку с тощим господином она двигалась к церкви невообразимо причудливой формы, пёстрой, как декорация в парке с каруселями. Перед мавзолеем Ленина дюжина туристов, на вид кубинцев, позировала перед фотографом, поднимая кверху советские ордена, купленные на блошином рынке.
Почему не сюда, подумал он, почему бы не командировать меня в московский филиал? Хотя — конечно, Москва, что тут такого, кому взбредёт в голову посылать грамоту в Москву. Но ведь есть же какая–нибудь живописная деревушка в Подмосковье, где можно было бы с ветерком прокатиться на санях! Он вспомнил фотографии из каталога, изображавшие такую романтическую санную прогулку, всё как полагается — меховые шапки и самовар, чтобы обвариться всей компанией. Но это было ещё до того, как Блейель начал там работать. Горбачёв, падение стены, ветер перемен. Что за чушь, прогулка на санях. Горячий воздух трепетал, брусчатка, роскошные здания — всё едва заметно колыхалось вокруг. Он остановился, потёр лицо, зажмурился — не открою, пока в меня кто–нибудь не врежется.
В губернском городе К…
— Теперь пойдём перекусим, — раздался голос Хольгера, — не где–нибудь там, а на Арбате, чтоб не рассказывал потом, что я тебе его не показал.
Блейель взял себя в руки, перевёл дух во время короткой поездки на метро и увидел улочку в пешеходной зоне, с прелестными старыми фасадами и кучей ресторанных вывесок, закусочных ларьков и художников, рисовавших портреты. Он подумал, а не купить ли сентиментальному Фенглеру матрёшку, но ограничился тем, что зашёл в аптеку за дезодорантом. На обед они взяли пельмени и салат из капусты с крабами, и пили, по настоянию Хольгера, что–то вроде сидра.
— Неделю там проведёшь, так? И как тебя занесло именно в Кемерово. Ну, неважно. Плейель, держу пари, что Россия тебя уже не отпустит. Как думаешь?
— Никак.
— Да, да, конечно. Ничего, это через пару дней переменится. Тебе всё покажется абсурдным. Ты не будешь понимать, как люди могут жить в такой стране. Но тебя зацепит и уже не отпустит. Когда приедешь в следующий раз, изволь выкроить побольше времени на столицу. Хм, жаль, похоже, ты не в настроении держать пари.
С детских лет, со времён увлечения авиацией, он знал, что Туполев‑154 — вовсе не тарантайка с пропеллером, как пророчил Хольгер, а вполне просторная машина, сравнимая с Боингом‑727. На борту пьяным никто не выглядел, ему вообще редко доводилось видеть таких смирных пассажиров. Даже стайка подростков в голубых футболках не создавала никакого шума. Но уснуть всё равно не получалось. Он сидел у окошка, смотрел, как за ними плыл огромный месяц, и не хотел ни о чём думать. Но думал. О невероятных просторах, над которыми они летели. Степях и болотах, тайге и тундре, электростанциях и исправительных лагерях, медведях и ордах конников. Интересно, через Урал они уже перелетели? Азия. Он ни разу не был в Азии — ведь Турция не считается. А теперь летит в самое её сердце. Только из–за причуды шефа. Какой–то город в Азии.
Бездумно он наклонился, пощупал толстый конверт в портфеле, зажатом между ботинок, и ещё раз, и ещё, пока не застукал себя за этим занятием и не взял в руки «Русский язык шаг за шагом». Из–за причуды шефа летит за полсвета. «Благодаря ему ты едешь в интересную экспедицию», — сказал Хольгер, а Блейель возразил: самую бессмысленную командировку в жизни. «Я бы над этим ещё поразмыслил», — хохотнул Хольгер и залпом осушил бокал с тем неизвестным напитком вроде сидра, который Блейель теперь тщетно пытался отыскать в разговорнике. Галина Карпова ожидала его как раз в то время, когда они сидели на арбатской террасе. Он отправил сообщение на номер переводчика. «Стало быть, ждём посланца завтра — пока, артём», — ответил переводчик. Артём, это такое имя.
Должно быть, Блейель задремал, потому что когда он снова выглянул в окно, небо под полумесяцем побледнело. Какую–то секунду он недоумевал, почему не видит передо ртом Илькину грудь, соски в окружении чёрных волосков, и в следующее мгновение невероятно застыдился.
Утро казалось туманным, он увидел реку — чёрную извивающуюся ленту, и город, посверкивающий по обоим берегам, на севере немного тусклее. Когда обрисовались детали, река отодвинулась, они полетели над полями и перелесками.
«Welcome to Kemerovo, Capital of Coal Miners[7]», гласили буквы на крыше низкого здания аэровокзала. Блейель вспомнил, что так и не опробовал фотоаппарат, если не считать неудачной попытки запечатлеть поднос с едой на борту. Но как только он наставил объектив на плакат, откуда–то возник, махая руками, полицейский. Блейель тут же сунул камеру обратно в сумку и смешался с толпой. Страж порядка отстал.
