Сибирь. Огромная. Неимоверная. Неимоверно далёкая, неимоверно устрашающая, неимоверно холодная. В Сибирь ехали телекорреспонденты, вышедшие на пенсию. Дождавшись, когда сойдёт снег, они сплавлялись по широченным рекам и снимали беззубых бабусек в передниках, которые вопреки всему разводили крошечные огородики за кособокими халупами. А потом многосерийные репортажи шли на рождество или на пасху, покуда бабуськи, вопреки всему, коротали свой век дальше, под метровой толщей снега.

Но нет, в эту Сибирь его вроде бы не пошлют. А в русский аналог Рурского района[4], туда, где горняки с фатальной регулярностью дюжинами и сотнями гибнут в обрушивающихся шахтах. И вдруг он вспомнил, что те места, где прошла бóльшая часть его детства, шутливо называли Бадской Сибирью — городишка Мокмюль, к северу от Хайльбронна.

— Если вы не возьмётесь, я спрошу герра Хюнинга.

— Нет–нет, прошу вас, извините, я сегодня немного не в себе — чувствую себя не очень, я… вообще–то…

— Можете не отвечать сразу. Подумайте, поразмышляйте, время терпит. А потом скажете. Может быть, это вообще не для вас. Ну, а если вы пока не отказываетесь, я мог бы вам порассказать, в чём будет состоять дело.

— О да, прошу вас.

Фенглер совсем уже старик. Никогда Блейель не видел это так ясно, как теперь. Старческое тело, старческий череп — при ближайшем рассмотрении казалось, что только тёмно–серый костюм привязывает его к этому миру. Если бы не костюм, то его можно было бы вообразить на больничном одре. Или в кресле–каталке, перед остывшим кофе в кафетерии дома престарелых. Светящееся лицо, как у младенца, а не у взрослого; сигара и жидкие усишки казались маскарадом. Кинутое дитя. Ну что за мысли. Хотя головная боль рассеялась быстрее, чем он ожидал, в обозримом будущем Матиас Блейель не возьмёт в рот ни капли, это точно.

— Как вы знаете, во многих странах у нас имеются связи с местными агентствами, которые принимают заказы из каталога и присылают их нам. Эта торговля за несколько лет стала важной составляющей нашего оборота. Недавно я повнимательнее пригляделся к нашим партнёрам в странах бывшего СССР. Вот, взгляните.

Он примостил сигару на ободке пепельницы и передал Блейелю визитную карточку. «Catalog Services», стояло сверху, пониже — прямоугольный зелёный значок «Fengler Profi Partner», потом имя и адрес кириллицей.

— Вы понимаете русские буквы?

— Па… Палн–ха…

— Галина.

— А-а. Галина. Галина Капло…

— Даму величают Галиной Карповой. Она работает в Кемерово, вот здесь, видите.

Кемепобо, прочёл Блейель.

— И ведёт свое дело с большим успехом. За последние четыре года — стабильно наибольшее количество заказов по сравнению с другими агентствами бывшего СССР. И цифры постоянно растут.

— Звучит действительно внушительно.

— Вот–вот. Вы, может быть, посмеетесь над сентиментальностью старика, герр Блейель, но мне хотелось бы отблагодарить фрау Карпову. Ах, она там осталась, — он повернулся к своему столу, — не могли бы вы передать мне вон ту папку?

Блейель вскочил и принес ему большую, формата А 3, бордовую кожаную папку. Сигара на краю пепельницы потухла, а Фенглер вытащил из папки желтоватый лист сделанной вручную бумаги. Грамота, возглашала подпись с завитушками, занимающая всю верхнюю треть листа. «С благодарностью фрау Галине Карповой и её коллективу за отличную работу, от Ганса В. Фенглера». Внизу, рядышком, фирменный знак «Фенглер» и логотип «Профи–партнёр». Потом — Штутгарт — Кемепобо, август 2007 и изящная подпись Фенглера.

— Вы вручите ей эту грамоту. Конечно, её вставим в рамку. В начале августа как раз неплохое время для поездки, так мы договорились с фрау Карповой. Месяц отпусков там июль, в августе работа уже кипит ключом. Погода ещё вполне летняя. Поступайте, как вам заблагорассудится, поезжайте на пару дней, неделю или дольше. На всё время пребывания у вас будет переводчик, и фрау Карпова предложит культурную и туристическую программу. Взамен от вас, в сущности, требуется лишь передать нашу благодарность. Знаете ли, я бы с радостью поехал сам, но, видите, — он театрально приподнял дрожащие руки над столом, — совсем обветшал.

Блейель кивнул и озадачился, а допустимо ли было кивать на таком месте.

— Подумайте. И вот ещё, — он снова полез в папку, — фрау Виндиш подобрала материал по Кемеровской области. — И он вручил своему логистику пачку бумаг.

— Благодарю вас. Пожалуй, я определился.

— Вот как?

Фенглер снова склонился над столом, сложив на столешнице руки.

— Я возьмусь. Передам фрау Карповой грамоту.

— Вы уверены? Можете ещё спокойно поразмышлять. Вы же сами сказали, что нездоровы.

— Нет, нет, всё в порядке. Даю вам слово.

— Очень, очень рад, герр Блейель. Очень рад. Знаете, из всех сотрудников вы кажетесь мне самой подходящей кандидатурой для этого поручения. — И старческое лицо просветлело ещё больше. Опираясь на палку, он встал и засеменил к своему столу. — Фрау Виндиш! — позвал он в переговорное устройство и снова обернулся к Блейелю, — у вас заграничный паспорт, случайно, не при себе?

Фрау Виндиш уже стояла в дверях.

— Визу, пожалуйста, на герра Блейеля.

— Нет, — ответил Блейель, имея в виду паспорт.

— Тогда будьте добры, занесите мне его завтра с утра, — сказала фрау Виндиш.

Домой этим вечером идти совсем не хотелось, мысль о матрасе была невыносима, как, впрочем, и все иные мысли. Ну что он наделал? В Сибирь. Это он–то. При вручении грамоты надо будет что–то говорить. Ему дадут речистого переводчика. А может, косноязычного переводчика. Но наверняка и вполовину не такого косноязычного, как сам Блейель. Матиас Блейель, который ни разу в жизни не произносил речей, ну какой из него представитель фирмы? «Из всех сотрудников вы кажетесь мне самой подходящей кандидатурой для этого поручения». Да что за чёрт вселился в старикана? Самой подходящей кандидатурой был бы кто–нибудь приветливый, опытный, кто знаком с нравами народов Востока. В головном офисе почти шестьдесят сотрудников, среди них наверняка кто–то знает хотя бы несколько слов по–русски. А даже если таких и нет, значит, нужен тот, кто на корпоративных вечеринках имел успех в роли конферансье. Но только не Блейель. Даже Хюнинг подошёл бы куда лучше. Может, старик просто выжил из ума?

А сам–то он каков? Никто не заставлял его соглашаться, запросто мог бы отказаться. Боюсь летать в самолётах. Да мало ли что, от него и не потребовали бы объяснений. Он сказал бы — большая честь, но, к величайшему прискорбию, мне это не подходит. Ему предлагали подумать. Старикан, конечно, огорчился бы, но уж никак не обиделся, это точно. Матиасу Блейелю, видите ли, не хочется идти домой, так нет бы, наконец, взять свою жизнь в руки! Но нет. В состоянии аффекта он соглашается на ненормальную командировку. Не командировку даже, а ссылку. «Спасибо за поздравления, герр Блейель, а теперь соизвольте пройти в камеру к герру Ходорковскому, ночи в Гулаге короткие». Ну что за бред. Он сам себя не узнаёт. Завтра же утром он вернётся, поднимется на лифте на последний этаж, постучится к фрау Виндиш и скажет, нет, паспорт я не принёс, к сожалению, у меня всё–таки не получится. И ведь именно это он ни за что не сделает. Он послушно сдаст паспорт и пустит всё на самотёк. Матиас Блейель, который вмешивается в ход событий, появляется только тогда, когда можно во что–нибудь вляпаться.

Сибирь. Ещё шесть или семь недель, и он будет стоять столбом, с парализованным кишечником, на полпути между Москвой и Владивостоком. За тысячи километров отсюда. Интересно, а сколько именно тысяч? Может быть, ответ кроется в бумагах фрау Виндиш. Заикаясь, передаст грамоту — эта сцена не давала ему покоя, как предстоящий экзамен или операция. Нет, не видать ему ни покоя, ни исцеления.

Он уже на Кёнигштрассе. Идёт смехотворно широким шагом, как будто у него есть какая–то цель, по направлению к Дворцовой площади. И вдруг остановился — уголком глаза он заметил движение. Резко повернув голову, он успел увидеть, как за переполненной урной, прикреплённой на фонарном столбе, скрылась стрекоза. Переливчато–синяя, наверное, вылетела из Дворцового сада. Большое дело, стрекоза на Кёнигштрассе — но он всё–таки удивился. Однако стрекоза больше не появлялась, а без неё урна выглядела омерзительно, поэтому Матиас Блейель отвернулся и вошёл в первое подвернувшееся кафе. Названия он не разобрал, неоновая вывеска над входом возвещала только «Segafredo»[5]. Узкое помещение, перед изогнутой стойкой светлого дерева жались четыре столика. Посетителей не было, официант с зализанными назад чёрными волосами полировал стойку. Когда Блейель сел, он прекратил посвистывать и спросил: «Что будете заказывать?»