Снова ангар, мрачный, неприютный, всего лишь в пятнадцати минутах ходьбы от набережной. Имелась ли снаружи опознавательная табличка, Блейель сказать не мог, может, киоск и мангал с шашлыками при входе и были приметами. В тусклом зале магазинчики лепились, как базарные лотки, кое–где между битком набитых полок виднелись только крохотные окошки, за которыми сидели продавщицы. Продавалась одежда, игрушки, вышитые фартуки и матрёшки цветов кемеровской хоккейной команды, компьютеры и электроника, всякая всячина. На вздох Блейеля Артём ответил:

— Вылазка в нутро нашего городишки, она не отпугнет немецкого исследователя. На следующей неделе займёмся китайским рынком.

Ледяная продавщица обувного магазина, расположенного в самой глубине зала, оттаяла только после рассказа о болоте. Блейель сдерживался, пока дама, всё ещё хихикая, не протянула ему три пары ботинок, тёмно–синие, лаковые бордовые, а третьи — из белой искусственной замши, и все три пары с острым носом.

— Это ещё что такое?

— Ты же хочешь стать таким, как мы.

— Но не выглядеть при этом как сутенёр!

— Ей это перевести?

— Нет, нет. Пожалуйста, не надо. Вот ведь чёрт.

— Ого.

— Я хочу что–нибудь попроще. Коричневые или чёрные, но не такие блестящие. И с круглым носом.

Вышел он с самыми скучными ботинками, какие у него только были в жизни, а у него бывали уже невообразимо скучные ботинки. К его изумлению, выход из ангара оказался в нескольких шагах от обувного. На улице он вспомнил про батарейки.

— Долго ты ещё будешь меня за нос водить?

— Это я у тебя должен спросить.

— Ерунда. Но я тебе благодарен, и буду благодарен всегда.

— Ужасное наказание.

— Ты извини, что вчера присутствовал при той кошмарной сцене у вас дома.

— Да ладно. Дмитрий Андреевич будет спать до полудня, а потом протрезвеет. На несколько часов.

— Он солдат. — Блейель только теперь это понял. Дурацкий орден на груди горлодёра.

— Был. В сорок шесть с почётом вышел в отставку в чине майора наших непобедимых войск и теперь пожизненно находится под командованием генерального секретаря Водкина.

— Вы сдаёте ему комнату.

— Да, вот так ты объясняешь себе мировое устройство. Что после отлёта дивного супруга моей чудной матушке могло заблагорассудиться выйти замуж за такую скотину, об этом и речи быть не может.

Блейель промолчал. Они брели по Советскому проспекту, солнышко припекало, но не настолько, чтобы снять куртку.

— Матвей, ты море любишь?

— А что?

— Скажи.

— Да. Море я люблю.

— Другого города, который был бы так далеко от моря, в России нет. Во всей России, ни одного. То есть, ни одного во всём мире.

Руки дрожали, он уже полчаса сидел над парой слов и боролся со страхом. Hi, it's matthias. Thank you, thank you so much for taking me to chuvashka and to arzhan! I would love to see you again. I am in kemerovo.[61]

Хорошо ли получилось, стояло ли там главное? Словно нужно было с одной–единственной попытки найти волшебное заклинание, без которого дальше никак. Может, стоило бы — место ещё оставалось — приписать свой номер? Или Ак Торгу подумает, что он считает её ограниченной?

Когда он наконец отослал сочинение, стало ещё хуже. Он остался сидеть по–турецки на кровати. Перед тумбочкой на полу красовались новые ботинки, источавшие лёгкий запах клея. Сначала он на десять раз перепроверил, отправил ли он сообщение, на тот ли номер, который стоял на бумажке, правильно ли он разобрал цифры на записке, не ошибся ли при наборе номера. Значит, интернациональный код России — 007. Как шутка времён Холодной войны. Кто вообще устанавливает коды стран? Но нет, отвлечься не получалось никак. И поехало, по полной программе — а вдруг она в спешке ошиблась и написала неправильный номер, вдруг она потеряла телефон, вдруг он настрочил не то? Он ещё раз перечитал сообщение. Никаких «I love you»[62] он сознательно не допустил. Только не навязываться. С другой стороны, это «Thank you, thank you so much for taking me to chuvashka and to arshan!»,[63] как будто он, как турист, благодарит проводника. Thank you so much for singing with me.[64] Вот что следовало написать.

Но теперь он не мог даже просто послушать её диск, даже на покупку батареек мозгов не хватало.

А что, если всё изменилось, если после выходных скобка закрылась, вставка закончилась? Вставка, во время которой новый Матиас Блейель, проклюнувшийся из штутгартского логистика, откомандированного к чёрту на кулички, насладился моментом огромного счастья. Моментом, на котором навсегда зависла его жизнь. Моментом, после которого ему, в свою очередь, оставалось только повеситься? Что, если в Мысках или где там ещё, прямо сейчас, малышка Кинэ сидела на коленях матери, а в дверях, ослепительно улыбаясь, с букетом степных цветов стоял тувинец, с напомаженной косичкой, добродушно покачивающейся на лысом черепе, и торсом, словно изваянным из мрамора античным скульптором нетрадиционной ориентации? Торс, обертон. Ночи таёжной любви. Что навоображал себе рохля с небритыми подмышками?

Но нет, духи, нет, не может быть, чтобы для Матиаса Блейеля на этом всё закончилось! Два поцелуя, два самых важных в мире поцелуя — но Матиас Блейель давно не подросток. Матиасу Блейелю для счастья нужно намного больше, чем два поцелуя, нужно противоядие от позорного воспоминания о сортире на краю глуши и волосатике с берёзовыми розгами, проехавшемуся ему по руке не сказать какой частью тела!

Потом его трижды вспугивали звуки. Свист из ванной, из трубопровода. Посвистывание из коридора, за которым последовало восклицание, покашливание, брякнул ключ в замке. Звякнули оконные стекла, когда по улице проехал грузовик. Всё это время Блейель просидел по–турецки на кровати.

После шести, наконец–то, долгожданный стрёкот.

I come kemerovo. day 25. see you? *AT[65]

И всё перевернулось. Встало с ног на голову. И всё стало хорошо. Жизнь продолжалась, следующая отметка — day 25.[66] Он нажал «ответить» и осмелился сочинить в рифму: Tell me when, tell me where — i'll be there! Love, m.[67]

И на улицу, на воздух. Сначала шашлык в парке чудес. А потом — пиво на набережной, в полном одиночестве. Пока солнце садилось за индустриальную романтику. Куртка не нужна. Вечер обещал быть тёплым.

— Герр Фенглер, какая удача, что вы сами взяли трубку! Простите за ранний звонок. У вас только полдевятого утра, не так ли?

— Кто это?

— Блейель — Матиас Блейель.

— А-а, герр Блейель. Как ваши дела?

— Хорошо. Отлично. Только что отправил вам посылку. Мёд из таёжных цветов и шорский тотем.

— Вы благополучно воротились домой?

— Нет, я — я ещё… мне нужно…

— Откуда вы звоните?

— О, — он не вполне справился с хихиканьем, — нас по–прежнему разделяют почти семь тысяч километров.

— Как? Плохо вас слышу.

— Я из Кемерово.

— Из Кемерово? Что случилось?

— Нет, ничего не случилось. Всё прекрасно. Я только…всё ещё… и возможно, что задержусь ещё, довольно надолго.

— Когда вы вернетесь?

— Не знаю.

— Герр Блейель…

— Герр Фенглер, я… вполне возможно, что я…

— Что? Вас плохо слышно.

— Да, приём плохой. Я стою у реки. Но что я хотел сказать: вполне возможно, что я вообще больше не вернусь в Германию.

— Нет самолётов? Вы попали в беду?

— Нет, нет, вы не так поняли.

— Мы вас обязательно выручим!

— Нет, нет. Нет, нет, мне здесь правда очень хорошо.

— Вы захворали?

Блейель растрогался. Старикан, его выражения, всё эти мелочи. Вы захворали.