Блейель был рад, что все пели — никто не требовал от него подпевать. До этого настроение ему подпортила игра–знакомство: все по очереди повторяли имена всех присутствующих, присовокупляя определение на ту же букву, что и имя. К концу Блейель не понимал почти ничего. И определения, и имена ему суфлировал Артём, и после продолжительных раздумий Блейель представил себя как «Матиаса мобильного».
Кроме водителя, они с Артёмом были единственными мужчинами в группе. Похоже, что в походы в Сибири ходили только розовые, молодые, болтливые девушки. Сбор был в пятницу вечером, перед изъязвлённым панельным домом, вывеска над первым этажом гласила «Городской клуб туристов», Блейель гордо прочёл её сам. «Туристы — у нас это те, кто ходит в походы с рюкзаком», — пояснил Артём. Он одолжил Блейелю выцветший рюкзак. А экскурсия, организованная клубом на этих выходных, называлась «Легенды Шории».
Окно задрожало ещё сильнее, кузов закряхтел и задергался — они явно проезжали незаасфальтированный участок. В следующую секунду автобус сильно тряхнуло, пассажирки взвизгнули, и девушка с коричневыми кудряшками (Наташка–неваляшка, если Блейель не ошибался) полетела с высокого заднего сиденья на пол. Гунн за рулём воскликнул что–то громовым голосом, ответом ему было единогласное «ура!».
— Он поздравил с первой достойной внимания колдобиной на дороге, — перевёл Артём.
С самого отъезда водитель поздравлял пассажиров каждые несколько минут — в том числе упомянув завод «Даймлер Бенц», где этот автобус был изготовлен несколько десятилетий назад, тут Блейель, как житель Штутгарта[19], тоже получил персональное «ура». После второго стакана вина его стали вместо Матвея называть «Мотя». Артём уверил его, что никакой ошибки в этом нет; он и сам теперь Тёма. Вопли после колдобины плавно перешли в следующий мультяшный гимн.
— Песня бременских музыкантов, — сказал Тёма, — ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету.
— Везде есть что–то лучше смерти, — ответил Блейель.
Соня тщательно промокнула салфеткой пролитую сивуху со свитера и заговорила. В своей спокойной манере, настолько тихо, что приходилось решать, слушаешь её или нет. Смотрела она мимо Блейеля, в тёмное окно, но обращалась именно к нему. Артём пригнулся и начал переводить. Вокруг всё пели про бременских музыкантов. Дорога снова выровнялась.
— Братец говорит, что ты заинтересовался не только загадочной Ак Торгу, но и здешними духами. Если хочешь, расскажу тебе то немногое, что сама про них знаю.
Времени на ответ Артём не дал.
— Есть духи добрые и злые. Те, которые живут в Среднем мире, например, хозяева гор, лесов, рек, как правило, относятся к человеку хорошо. Конечно, если их разозлить, то они накажут. Некоторые раздражительны, другие добродушные. Но если с ними не считаться, им всем это не нравится. Такие духи — такая же часть окружающего мира, как душа в теле, они появляются вместе с местом, где потом живут. Совсем другие — айна, духи Нижнего мира, и узют, которые перемещаются между Нижним и Средним миром. Новичку сложно разобраться с разными духами. А ошибки могут быть смертельными.
— Тогда на помощь придёт шаман, — перебил новичок.
— Или шаманка. Узют — это покойники в течение первых сорока дней после смерти. Чтобы не превратиться в айна, они пытаются войти в тело живого человека. Пока им это не удалось, они невидимы, но можно заметить их присутствие по ветерку или вихрю. Пока они не прокрались в дом, они летают в лесу или по краю поля.
В этом месте раздались аплодисменты, вероятно, знаменовавшие окончание хорового часа. Потом по сторонам зашуршала бумага из–под припасов.
— Айна тоже могут проникать в Средний мир. Они стремятся похитить человеческую душу и унести её с собой в Нижний мир. Ночью они особенно опасны. Когда ты спишь, душа вылетает из ноздри и летает вокруг. Лёгкая добыча. Если держать перед носом спящего уголёк, душа не может вернуться обратно.
Она замолчала и нагнулась за белым пакетом. Потом прибавила:
— Очень опасно спать во время заката. В это время духи особенно активны.
Она поставила пакет себе на колени.
— Тёма!
— Что, Мотя?
— Ты не всё перевёл, она ещё что–то сказала.
Артём вздохнул.
— Вижу, тебе неведома жалость. Ладно. Она принесла извинения за младшего братца, заносчивого болвана, которые предпочёл бессистемно профукать полдня в библиотеке вместо того, чтобы сначала спросить у неё.
— О-па.
Блейель не мог поверить, что Соня старше Артёма.
— А откуда она так хорошо знает про…
Он осёкся, брат с сестрой занялись кульком, и вместо айна, узют и разницы в возрасте на свет явились серый хлеб, копчёный сыр, огурцы и помидоры.
Поездка длилась ещё долго, и Блейель много и сладко дремал. Иногда они останавливались — на заправках, у замызганных придорожных кафе, за ними неизменно виднелась уборная, выкрашенная в яркий цвет. Неизменно все женщины предпочитали удалиться в кусты. А Блейель не выходил их автобуса. Только один раз он покинул своё место, когда народ, показывая пальцем в воздух, закричал: «Спутник, спутник!». Он отошёл от киоска, встал на заросший травой деревянный мосток над гремучим ручьём и поглядел на небо — черноты там почти не оставалось, из–за невообразимого количества звёзд и спутников.
— Ак Торгу, — прошептал Блейель и, закинув голову назад, застыл и смотрел на космическое мерцание до тех пор, пока не увидел в небе черты её лица.
В автобусе у него так разболелась шея, что он не мог откинуться на спинку кресла. Налево тоже никак, слишком дребезжало стекло. Справа Соня уснула на плече Артёма, тот склонился к ней головой. Блейель покрутился, попробовал и так и сяк, но пришёл к выводу, что другой альтернативы, как в свою очередь прилечь к Соне на плечо, у него нет. Из её глотки вырвался звук, похожий на протест, но тут же затих.
Он закрыл глаза и вернулся к духам, подумал об угольке под носом и порхающей душе. Но солнце давно уже село. Как могло такое благозвучное слово, как «айна», означать что–то злое? Точно так же, как «Ак Торгу» означало «Белый Шёлк».
Снова раздалось «ура» — пересекли границу Горной Шории. Дорога шла в гору среди густого леса. Пришлось остановиться во мраке, потому что девушка, упавшая на первом ухабе с сиденья, переусердствовала с алкоголем.
Глубокой ночью автобус встал на заасфальтированном холме. Наверху мерцала бетонная коробка голубовато–зелёного цвета, вокруг деревянные бараки. Квартира в доме, сложенном из толстых брёвен, две комнаты на первом этаже, выложенные матрасами.
— Не желаешь снять штаны? — спросил Артём с соседнего матраса, но Блейель притворился, что уснул, только прикоснувшись к подушке. Он снял только свитер и носки. На самом деле он уснул, только когда начало светать. Когда в десять утра все толкались у стола, он едва прикоснулся к тарелке, раздумывая о двух Матиасах Блейелях. Один высовывался из окна автобуса в ночь и шептал другому, стоящему в лесу: «En suite, en suite, en suite»[20]. Откуда взялось это слово? Было ли этому объяснение, вероятно, такое же дурацкое, как у сна про Людвига Карпорта? И кто из двух Блейелей настоящий? Тот, что был в лесу, послушал шёпот из автобуса и ответил: «спорим, я быстрее?».
Из Шерегеша, находящегося в долине, подъёмник доставил группу в горы Мустаг. Под ногами Блейеля полосы тумана стелились над отцветшими стеблистыми травами и кустами, над папоротниками и скрюченными кедрами, а сбоку над склоном возвышались высокие тёмные деревья. Артём наконец–то оставил попытки раскачать кресло.
— Видел внизу табличку? Влезать запрещено.
— Как бы я это понял?
— Это стояло на твоём родном языке.
— По-…
— Немецки, да.
По–немецки. Целый подъёмник, откуда–нибудь из Альгау, развинтили, привезли в Сибирь и снова собрали, вместе с запретительной табличкой. Тут затрепетало бы сердце любого логистика. Но только не теперь. Столкнуться с родиной в такой момент, всё равно как если бы из кресла перед ними ему помахал бы коллега Томас Хюнинг. Он сбежал, но его догнали. Именно здесь. Как тяжко. Ведь русские сами производят всё что угодно, так зачем было устанавливать здесь немецкий подъёмник?
