Разве может музыке не нравиться живопись, а поэзия не любить прозу?!

Люди, творя искусства, учатся у своих произведений. Учатся и не могут никак научиться.

Дискуссия на симпозиуме филологов:

— Язык будет развиваться от сложных построений, от прихотливой фразы до односложной простоты, понятной во всех концах земли. Так мы идём к полному отсутствию речи, то есть к телепатии.

— В английском языке так много лишних букв.

— Со временем человечество вернётся к латыни. А почему бы нет?! Звучный с достаточно разумной грамматикой язык! Возникнет общечеловеческая империя. И чтобы никому не было обидно, языком, во всяком случае официального общения, станет латынь.

Мой роман с исторической прозой — этой довольно «трудоёмкой» дамой — был кратковременным и закончился (как это бывает у простаков с умными женщинами) дружбой. Эти отношения, ставшие для меня весьма плодотворными, продолжаются до сих пор. А успевшее родиться дитя, которое я с чувством назвал Мистико — Фантастика, радует моё неугомонное сердце всё новыми, с каждым разом — как мне кажется — всё более прелестными откровениями.

У Достоевского страдают, у Солженицына страдают, но как по–разному! Первый видел и предсказал страдания, которые пережил и описал второй. Но в этом ли причина разницы?

Пишите, писаки! Но не пророчьте, хватит! Видите, к чему приводит ваш дар! А страдает кто? Ведь в центре горя, которое вы предполагаете, оказывается и ваш брат, то есть, в сущности, вы сами. Поскольку вы ведь сами — страдательный залог. Накликанный на вашу голову вашими же коллегами–предшественниками. Остановитесь, братья!

Жизнь моя выше морали! Параскева.

Хакхан — высокий, седой, по–старчески сутулый и, как бывает в таком возрасте, легкий — походит на профессора, хорошо напуганного жизнью, отрёпанного карьерой. Внешне и в манере общения Хакхан — сама предупредительность, интеллигентность. Однако проницательный взгляд мог бы в нём если не разглядеть, то хотя бы заподозрить глубоко спрятанный, так никогда и не преодолённый страх. Хакхан знает чего бояться. И он боится этого, и всегда и весьма искусно прячет свой страх, потому что ещё больше боится, что эту его тайну узнают те, кто считает его бесстрашным, кто верит в него, рассчитывает на него.

— А у тебя каренькие глаза! Значит, отзывчивый ты. Вы только посмотрите: слушает внимательно! — говорил раскосый блондин с головой, перевязанной черной лентой.

— Наверное, из аборигенов, — вторил за лидером круглолицый чернявый коротун.

— Лучше не приставайте! Я знаю вас! — сказал продавец книг. И не скрыл страха, просквозившего в голосе. Подвязанные хвостом жидкие длинные волосы, казалось, стали совсем серыми.

— Ничего удивительного! Слава всегда впереди героя бежит, — включился в беседу худосочный в чёрных очках.

— Ты сам сейчас побежишь отсюда, — справился с ознобом продавец книг и полез в карман.

— Ладно! — сказал узкоглазый. — Нечего тут рассусоливать, — Денег давай.

Продавец вынул свисток и поднёс к губам.

— А флейту убери, не то нечаянно проглотишь ещё. А потом живот будет болеть, — рассмеялся круглолицый.

Продавец убрал свисток.

— Нету у меня денег.

— А как же ты бесплатно, что ли, товар отдаёшь?

— Сегодня пока ничего не продал.

— За полдня ничего? — не поверил блондин.

— Книги мало покупают.

— А на кой тебе такой бизнес тогда?

— Из любви к литературе.

— Ха! — рассмеялись все.

И продавец окончательно убедился, что эта троица — хорошо спевшийся коллектив.

— Ладно, торгуй. Мы подойдём попозже, — миролюбиво произнес предводитель.

— А если кто начнёт приставать, скажи, что тебя охраняет Яков — Лев, сразу отвяжутся.

— Понял! — ответил книголюб.

И троица пошла прочь походкой негра.

— А сколько? — понеслось ей вслед.

Остановились.

— Берёте за услуги?

— Мы берём, сколько подают!

И снова хором миролюбиво рассмеялись.

А я им позавидовал. И, впрямь: не сеют, не жнут, а нос в табаке.

И победителей побеждают. После чего их судят.

— Неужели всем даётся?

— Бог одаривает каждого без исключения.

— Но люди ведь не знают об этом.

— Знают. Другое дело, знание это проявляется только у тех, кто хочет знать, хоть что–нибудь знать. Хотя бы пустячок какой–нибудь. С мелочи начинается познание себя, а потом всего мира, и того, главного знания.

Основное — это контролировать себя, то есть свой страх. Тот, кто струсил и показал это, пропал. О, сколько людей и народов сгинуло от испуга!

Дискотека:

— За кем ты стреляешь?

— Я хочу сразить вон того, кучерявого. Выше всех выпрыгивает.

— Он же абориген!

— А! Лишь бы красоту мою ценил!

— Какая ты легкомысленная. Говорят, он причастен к убийству, вроде бы это из–за него погибла Ва и её мать!

Пиза:

Что значит самоутвердиться? Ты для них готовишь свои блюда. Перед тобой нелёгкая задача — приучить их к своему вкусу. И со временем, если ты упорен, они привыкают к этой пище. И тут начинается самое трудное — поддержание престижа. Тебе надо удержаться на высоте, которой достиг. Чтобы они ели и хвалили тебя и удивлялись притом, что только в твоём заведении ничего не меняется, то есть у тебя кормят по–прежнему вкусно.

Только так ты сумеешь справиться с любой конкуренцией.

Сердце — это часы, заведённые на всю жизнь. Гений.

Ему нравится, когда спичка, догорая, обжигает пальцы.

Иная женщина так вот трепещет в иных руках, нанося своим огнём сладостную боль тому, кто её крепко держит.

Автор — Пизе:

Не надо никакой борьбы. Не надо больше крови. Минует время, и никто не вспомнит этот эпизод. Ты полагаешь, брат, что я говорю о борьбе аборигенов за Цикадию?! Вовсе не о том речь. Даже не о судьбе земли вообще. Я веду речь о масштабах Вселенной, где и звёзды — пыль.

После этого я увидел сходящего с неба иного Ангела. Земля озарилась его великолепием. Облечённый великой властью, он вскричал: «Пал Вавилон — великая блудница, став обиталищем бесов, убежищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечисти и отвратительных птиц, ибо все нации напоены вином гнева Божия.

Цари земные любодействовали с ней. Купцы разбогатели благодаря роскоши её».

Тут же другой голос небесный сказал: «Выйди из этого города, народ Мой, чтобы не соучаствовать в грехах её и чтобы не пострадать от напастей, посланных на неё.

Грехи блудницы вздымаются до самого неба. И Бог помнит все её преступления.

Воздайте же ей так, как поступала она с вами, отплатите ей вдвойне за то, что она сделала. Приготовьте для неё вино вдвое крепче, чем то, которое она приготовляла для других. Сколько славилась она и роскошествовала, столько же мучений и горестей воздайте ей. Ибо и сейчас она продолжает говорить о себе: сижу царицей на престоле, я не вдова, чего мне бояться. В один день постигнут её всякие бедствия — великий голод, горькие рыдания, казнь. Сгорит она в огне, ибо могуч Господь Бог, судящий её.

И восплачут, и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие с нею, когда увидят дым от огня, в котором она сгорит. Держась от Вавилона на расстоянии, ужасаясь её муками, они скажут: «Горе, горе тебе, великий город Вавилон! О город крепкий! В один час постигло тебя наказание!»

Восплачут и возрыдают о ней все торгаши мира, потому что без неё никто у них товаров больше не купит. Товаров золотых и серебряных, камней драгоценных и жемчугов и виссона (полотна), и шёлка, и багряницы (красных тканей), и всякого благовонного дерева и всяческих изделий из слоновой кости, и дорогих пород дерева и меди, и железа, и мрамора.