— Ну, ты же знаешь, в моих жилах течёт кровь жестоких кочевников.

— Всё равно.

— Ты, наверное, думаешь, что я такой, как другие из наших? Я цивилизованный абориген. Просто у меня в голове сумбур.

— Захотел казаться интересным?

— Может быть.

— Зачем вам овцы, вы ведь мясо не едите?

— Для брынзы и шерсти, а вам — продавать баранину.

— Нам продавать? Это ведь грех по–вашему, не боитесь?

— Волка бояться, овец не держать.

— Ладно! Не зевай! Клюёт у тебя снова.

В манерах Ва сквозила дамская странность, которую некоторые склонны называть придурью. Я же считаю проявлениями нерастраченной энергии, застоявшейся жидкости любви. И не будь этого совершенно страстного какого–то желудочного голоса, пожалуй, с такой девицей было бы интересно пофлиртовать. Легкая тень будущих усов по–своему очаровательна. А тёмные глаза и грива слегка курчавых волос, падающих на лоб в юношеских прыщиках, не могут быть помехой подобному общению.

На ярко–синем, как пасхальное яйцо, небе стояли сверкающие, просто ослепительно сверкучие облака.

— А теперь, Вовс, я вовсе не шучу. Такие дела, милый Вовсе!

— Нам пора находить общий язык, — прошептал он.

И она показала ему язык.

— Я люблю тебя.

— Я тоже.

— То есть ты любишь себя?

— Но тебя сильнее и крепче.

Вовс решил показать её родителям. Он жил в большом доме, где в каждой комнате, называемой кабинетом, день и ночь горели настольные лампы под кепками абажуров цвета морской волны. А по двору ходили куры и разговаривали, возвышая голоса на последних нотах фразы.

Вовс:

Я вдыхал аромат её тайны. Нежное золотое руно щекотало мне лицо. Какого бы цвета ни было руно, оно всегда золотое.

Надевая его, мы, хоть на несколько мгновений, забываем наши невзгоды. Оно согревает нам сердце, очищает его от горечи, а уму и телу даёт новые желания.

Лодочный сарай настежь. По разбросанным по песку валикам и следам толчеи Семивёрстов понял, что катера нет на месте.

— Когда это случилось? — спросил он Терентия, сразу же нарисовавшегося во дворе, едва хозяин ступил в калитку.

— Дак, ничего такого, — подслеповато глядя, говорил старик — одно плечо выше, другая нога короче, худенький и коричневый, как бондарная доска. — Валя это. Дочка твоя. Я для неё открыл дом и всё такое.

Семивёрстову более не хотелось разговаривать. Положил руку на плечо соседа. Постоял в молчании. Буркнул:

— Иди себе. Потом пообщаемся.

Сам пошёл в незапертый домик.

В тамбуре валялись зелёный рюкзачок, мужские кроссовки.

«Что ж это такое деется, милашка?! — занервничал Семивёрстов. — Никак экзамены завалила и теперь прячешься от родительских охов и ахов? Ругаться не будем. Никаких резких движений. Сама она, похоже, не в духе. Лодку взяла, решила проветриться. Она воду любит, катер тоже. А я тут пока соображу, что поесть приготовить…»

Семивёрстов поставил чайник. Открыл погреб. Принёс и залил водой кусок солёного балыка — пускай вымокнет. Уж очень, видать, крутой. Накопал затем картошки. Чистить не стал. Помыл и стал варить в мундирах.

«Значит, не поступила. Ну, ничего, только семнадцать. На следующее лето сдаст. Надо бы Таму остепенить: пусть дочке помогает. У неё же в университете всё свои люди. Нечего играть в объективность. Теперь без руки не прорваться. Пусть у тебя хоть семь пядей во лбу».

Послышался знакомый гуд. Из–за мыса, круто накренясь, вышел белый, с красной строкой номера на борту катер. В катере двое — отметил Семивёрстов.

Семивёрстов скрылся в домике, решил явиться полной неожиданностью для дочери.

Всё было сделано, как надо: мотор был заглушен загодя, винт поднят. Катер по инерции выскочил на песок. Спутник Ва — щуплый парень, словно что–то почувствовав, робко оглянулся на двор. Дернулся было вытаскивать лодку на берег. Ва беззаботно махнула рукой, мол, оставь, пусть будет пока там. По жестам её Семивёрстов понял, что она распорядилась об улове, который, видимо, был хороший, и побежала домой.

Рослая, сильная, словно жеребёнок, стуча пятками (Семивёрстов сам всегда, когда босой, стучит пятками) ворвалась в коридорчик, припала к кувшину с квасом, словно пчела к цветку.

«Шляпа! Питья, как всегда, не взяла с собой в море!»

Семивёрстов смотрел на дочь из полумрака хаты и не знал, как отозваться. Не мог придумать, как обнаружить себя.

Ну, конечно, он кашлянул. Ва поперхнулась. Резко поворотилась. Лицо у неё вытянулось.

— А я думал, ты сдаёшь экзамены, — как можно спокойнее проговорил Семивёрстов.

— Папка! Ты приехал?!

— Для тебя неожиданность!

— Я всё равно рада!

— Охотно верю. Но почему ты не дома?

— Я тут готовлюсь. Два уже сдала. Остался последний. В городе тошно. Душно. А здесь что надо.

На пороге появился парень. Бьющее ему в спину солнце не позволило сразу разглядеть гостя Ва.

— А это кто такой?

— Мой друг. Познакомься.

Парень вошёл. И когда очутился около Ва, Семивёрстов испытал нечто сходное с раздражением. Друг был ниже её ростом. Смуглый, тонкий, со слегка изогнутыми ногами.

— Вовс! — отрекомендовался тот с нарочитой небрежностью.

— И что ты тут забыл, Вовс? — с неожиданным для себя недружелюбием спросил Семивёрстов.

— Это я его привезла, — испугалась отцовского тона Ва, — мы вместе поступаем.

Она хорошо знала, как может повернуться дело. И потому забеспокоилась.

— Ты меня хотела обмануть?

— С чего ты взял, папа?

— Ты не к экзамену здесь готовишься, а к…

— Мы тут оба готовимся. Он мне математику помог. А я ему — английский.

— Что без его помощи ты бы не обошлась?

— Возможно.

— Значит, мы должники?

— Ну что вы, что вы! — обрёл дар речи подрастерявшийся от такого приёма парень. — Я сделал это бесплатно.

— Зачем ты так, папа!?

— Я говорю так, как счёл нужным.

— Но ведь ты не прав, папа! Ты делаешь мне больно! — сквозь слёзы прошептала Ва.

Эти проклюнувшиеся слёзы доконали Семивёрстова:

— Даю тебе двадцать минут на сборы. А с тобой, Ва, я разберусь чуть позже.

Семивёрстов вышел. И, переступив низкий штакетник, очутился в соседнем дворе.

Там у летней кухни маялся наготове Терентий.

— Что ж ты, старый, позволяешь такому твориться, а?! — набросился Семивёрстов на соседа.

— Ни здрасте вам, ни привету, а сразу ругаться! — засуетился Терентий.

— Ты должен был сразу же дать мне знать, что тут делается. Мы же уговорились.

— А что такого! Ничего особенного.

— Ничего!? — затрясло Семивёрстова. — Около моего ребёнка крутится какой–то абориген, а ты ещё потрафляешь этому. Лодку дал, дом открыл.

— Она ж не чужая тут. Приехала. Гостеприимство. По всему, влюблённая пара.

— Ты что несёшь, старый! Что глаголешь! А если бы это была твоя внучка?!

— Хватит с меня дочки! — тут же нашёлся Терентий.

А Семивёрстов осёкся:

«Выходит, знает про его, Семивёрстова, роман с молодой соседкой…»

Семивёрстов как–то приехал сюда в одиночку. А она зашла. Муж как раз был на переподготовке. Ну и заварился кофе. Две недели кайфовали.

— А где теперь Настя? — спросил Семивёрстов.

— На Урале. Вторично в замуже. Первого она отшила–отбрила.

— Так, значит!

— Небойсь! Она у меня чёткая. Не пропадёт. С большим секретом деваха, — с весёлой уверенностью говорил Терентий.

В этот момент из домика вышел Вовс: в голубых шортах с рюкзаком на руке.

— Уезжает! Вижу, погнал ты жениха, — сощурился Терентий. — Не дал ты ему передохнуть с дороги.

— Не бубни, старый!

— Они ж тока утром как приехали. Сразу в море ушли. А тут как раз ты. Сырпрюзом заявился и всё поломал.

— Утром, говоришь?! — Семивёрстов почувствовал облегчение, как в тот, первый раз. Тоже с утра надъехали. После первого экзамента. Тогда для меня сигарет привезли и шампанского вина.