– Это, наверно, она. Доброе утро, юная дама.

– Доброе утро, юная дама.

– Что-что?… Ах нет, хотя я и польщен.

– Разве вы не юная дама?

– Не юная и ничуть не дама. Меня зовут Пьетер Велтесери. Насколько я понимаю, ваше имя вам может быть и неизвестно, но…

– Неизвестно.

– Так и есть. Что ж, позвольте мне приветствовать вас на нашей земле и в нашем доме – и то и другое называется Дженабилис. Прошу вас, садитесь… То есть я хотел… Может, все же лучше стул? Вон там, за вами. Видите? Вот так.

– Ах, не на пол – на стул.

– Ну вот, хорошо. А теперь… вы меня извините?… Джил, я вижу срам этой молодой дамы, и, несмотря на мои преклонные года, я смущаюсь, хотя возбуждает это скорее воспоминания, нежели плоть. Можем мы дать ей еще какую-нибудь одежду? Что-нибудь прикрывающее побольше, чем твой пиджак, который не прячет вообще ничего?

– Извини, дядя.

– … Что это ты на меня так смотришь?

– Брось, Лючия, можешь ты ей дать что-нибудь свое?

– Мочь-то могу. Но она еще даже не помылась, и вообще. Видели, какие у нее подошвы? Ну ладно, хорошо…

– … Подружка моего племянника принесет вам что-нибудь из одежды. Я подумал, может, она отведет вас… хотя бог с ним. Может быть, хотите подойти к окну, вот сюда? Вид английского сада в особенности приятен для глаза. Джил, может быть, наша молодая гостья хочет что-нибудь выпить?

– Я займусь этим, дядя.

Второй мужчина – конечно, не дама, ведь дамами называют женщин, таких, как она сама (ей пришлось поискать слово, чтобы передать то, что она теперь чувствовала; слово нашлось – смущение), – второй мужчина, пожилой и слегка сутулый, с морщинистым лицом, кивнул на одно из окон, и они оба направились туда, а первый мужчина, молодой, на секунду закрыл глаза. Из окна открывался вид на сад камней и цветов, разбитый в необычной манере – частью живописно-беспорядочный, частью геометрически правильный. Небольшие гусеничные машины резво ползали между клумб, подрезая кусты, удаляя завядшие бутоны.

Чуть позже в комнате появилось нечто на колесиках: оно тихонько жужжало и везло поднос, на котором стояли четыре стакана, бутылки и невысокие графины с чем-то внутри. Потом появилась Лючия Чаймберс с одеждой и отвела ее в боковую комнату, где показала, как надеть шорты, трусики и рубашку.

Несколько мгновений они смотрели на свои отражения в высоком зеркале.

– Совсем улетела? – тихим голосом спросила Лючия Чаймберс.

Она взглянула на Лючию Чаймберс.

– Потому что если да, то я хочу знать, на чем именно.

– Улетела, – повторила она, нахмурившись (и глядя на себя, нахмуренную, в зеркало). – Залетела, ты имеешь сказать? То есть я хочу сказать, ты хочешь сказать?

– Оставим это, – вздохнула другая женщина. – Давай-ка выкатывайся отсюда. Может, старику удастся из тебя что-нибудь выудить?

– Я думаю, что она, наверно, асура, – сказал за ленчем Пьетер Велтесери.

Целое утро он терпеливо задавал девушке вопросы, пытаясь выяснить, какие у нее есть воспоминания. Ему удалось узнать, что она появилась из клановой усыпальницы несколькими часами ранее. По всей видимости, ее искусственно возродили тем способом, каким возрождают члена семьи, если ко времени его запланированного воссоздания среди членов клана не обнаруживается беременных. Она родилась внезапно, в одиночестве и сразу во взрослой форме, и потому, на его взгляд, представляет собой уникальное явление. У нее обширный словарь, но она, похоже, не уверена в том, как им пользоваться, хотя впечатление такое, что ее лингвистические навыки значительно развились всего за два часа их разговора.

Джил и Лючия какое-то время поприсутствовали на этом мягком допросе, потом им это надоело, и они отправились купаться. На ленч все собрались снова, но если Пьетер рассчитывал произвести впечатление на племянника и Лючию нововыявленными языковыми навыками их гостьи, то его, похоже, ждало разочарование. Большое количество пищи словно вышибло из ее головы все мысли о разговорах.

Они сидели в одном углу обеденного стола. Окна были раскрыты на веранду, и занавеси слегка раскачивались.

Пьетер и молодые любовники расположились друг напротив друга, а их чудаковатая гостья – во главе стола. Под воротник ее блузки засунули огромную салфетку, другую положили на колени. Она хмурилась, вздыхала и опускала голову чуть не вровень со столом, пытаясь орудовать ножом, вилкой и ложкой для поглощения еды с тарелки.

Джил и Лючия обменялись взглядами. Пьетер посмотрел, как молодая женщина за столом старается расправиться с клешней омара, действуя не тем концом тяжелой ложки, и вздохнул.

– По зрелом размышлении, дары моря, видимо, были ошибкой.

Кусочки красно-белого панциря разлетелись по столу. Гостья издала довольное урчание и, понюхав показавшееся из-под панциря мясо, высосала его, потом откинулась к спинке стула; жуя открытым ртом и счастливо улыбаясь, она поглядывала на трех остальных сидящих за столом. Зажужжал и включился сервитор под столом, принявшись убирать остатки еды, что уронила девушка. Она посмотрела на сервитор и скинула на пол со стола новые куски омара.

– А что именно означает этот самый ажур? – спросила Лючия Пьетера.

– И я тоже не могу найти это слово, – сказал Джил, улыбаясь Лючии и сжимая ее руку. Как и та, он ел одной рукой.

– Асура, – поправил ее Пьетер, втайне довольный, хотя и недоумевая: неужели эти двое молодых не смогли найти это слово в своих инструментариях или они просто хотели показаться вежливыми? – Это слово на хинди прежде означало «демон или гигант, противостоящий богам», – сказал он.

Лючия напустила на себя раздраженный вид – Пьетер уже знал, что такова ее реакция на все, что не выражено через импланты, хотя, по ее мнению, должно бы. Те, кто впервые переживает лихорадку увлечения, вожделения или любви, почти всегда предпочитают безмолвный обмен мыслями через импланты, отказываясь от живой речи, которая кажется им физически отталкивающей и неуклюжей. И хотя Пьетер не думал, что Лючия ревнует к гостье (тем более что Джил уделял девушке лишь мимолетное внимание), ей определенно были не по душе ее появление и тот факт, что Пьетер предложил им общаться живой речью из уважения к девушке, судя по всему, начисто лишенной имплантов.

– На хинди, гм, – сказал Джил; ему явно пришлось обратиться к импланту в поисках этого слова. – А что же «асура» значит сегодня? – Он улыбнулся Лючии, снова сжав ее руку под столом.

– Это нечто вроде… непосредственности, можно сказать, – ответил Пьетер (подумав с озорством, что и это им обоим придется проверить по имплантам). Он подцепил на ложку немного мяса омара и принялся задумчиво его жевать, наблюдая, как девушка расшвыривает скорлупки все дальше и дальше по полу, играя с сервитором, который, описав зигзаг, направился к окнам. – Нечто созданное полубеспорядочно базой данных или какой-либо отдельной системой по внутренним соображениям, – продолжил он, промокая губы салфеткой. – Обычно для содействия необходимым изменениям, обеспечить которые изнутри невозможно. Непредсказуемая переменная. Бесхитростность.

Лючия бросила взгляд на девушку.

– Почему она появилась здесь? Пьетер пожал плечами.

– А почему нет?

– Она ведь не имеет никакого отношения к клану, да? Она не принадлежит ни к одной из наших семей, – сказала Лючия, понизив голос, хотя девушка, казалось, и не слушала, продолжая бросать кусочки омарова панциря, которые падали все ближе и ближе к окну. – Так зачем же ей понадобилось возникать из нашей усыпальницы? Немного бесцеремонно, а?

– Я думаю, это дело случая, – сказал Пьетер, немного нахмурившись. – Но как бы то ни было, она здесь, и нам надо решить, что делать с ней дальше.

– А что обычно делают с… асурами? – спросил Джил.

– По-моему, дают кров и не препятствуют им, когда те захотят уйти, – сказал Пьетер. – Как и с любыми гостями.