На улице Джулия призналась:

– Я бы что-нибудь выпила.

Я знала, куда можно пойти. Она вздохнула.

– Как интересно. Ты отправляешься со мной в бар. Родители вряд ли придут в восторг.

– Вот уж да. Хотя это не просто бар.

Я сбегала в дом и попросила у Генри ключи от его машины.

– Нам с твоей девушкой надо выпить и склеить кавалеров.

Он просто указал на полку с ключами.

Дождь прекратился, и мы опустили верх автомобиля. Сразу стало похоже на начало Чудесного приключения Джулии и Джейн. А потом я взглянула на нее и увидела угрюмо сжатый рот. Джулия достала из бардачка шифоновый шарф, накинула на волосы, дважды обмотала вокруг шеи – словно героини кинофильмов. Интересно, как она это делает? Надо обязательно спросить, – когда Джулия не будет так расстроена.

В ресторане я достала из рюкзака сигареты, и она попросила закурить. Вид у нее при этом был виноватый – словно взрослый подбил ребенка на нечто неподобающее.

Она заказала себе бокал вина; и пока пила мелкими глотками, я спросила, что случилось.

– Сама не понимаю. Был огромный прием. – Там были все, вся ее родня, все друзья дома. – Хэнку, похоже, никто не пришелся по вкусу.

Возможно, ему было некомфортно знакомиться с ее семьей.

– Они другие, на ваших совсем не похожи. Каждый разведен не по разу; полно всяких сводных и единокровных родственников, вообще непонятно кого.

Ее родители разошлись, а потом заново поженились. Напоминает отношения Генри с университетом Брауна.

– Они вечно на грани то развода, то воссоединения.

– Вечно?

– Первый раз, когда мама ушла, мне было меньше, чем тебе сейчас. Мы только что переехали в Коннектикут, в этот замечательный дом. Там бассейн выкрашен в черный цвет, а фонарики развешаны так, что в воде отражаются деревья. Когда родители устраивали вечеринки, я подглядывала из окна своей спальни. Было ощущение, что гости скользят над подводным лесом.

– Здорово, – сказала я.

– Волшебство. – Джулия покосилась на мои сигареты, взглядом спрашивая разрешения. Я кивнула: жми. – Мама ушла в сентябре. По вечерам папа спускался к бассейну, даже если было холодно. В бассейн падали листья, но он плыл прямо сквозь них. Я стояла на бортике и пыталась до него докричаться, уговаривала пойти домой. К тому моменту, когда он все-таки выбирался на берег, на поверхности воды оставалась пробитая его телом полоса чистой, без листьев, воды, и в ней отражались голые ветки деревьев.

Джулия не плакала, она только закрыла глаза рукой.

Мало ей истории с родителями, подумала я, теперь вот Генри. И я пересказала ей все хорошее, что брат говорил о ней, все комплименты, которые только могла вспомнить; все реплики, которые хоть как-то можно было принять за комплимент. Потом перечислила все ее достоинства, все, что у нее хорошо выходит.

– Без толку, – вздохнула она.

И я понадеялась: сейчас Джулия объяснит мне, от чего есть толк.

Возможно, она тоже это поняла – и продолжила:

– Иногда тебя любят за твои слабости. То, что ты чего-то не можешь, иногда действует сильнее, чем когда можешь.

На минуту я обрадовалась. Это мне подходит! Только любить за слабости – это ведь тоже слабость?

– Думаю, Генри тебя действительно любит, – сказала я и тут поняла, что и сама не знаю. – Разве может быть иначе?

Она казалась опустошенной.

Я нисколько не соврала: с ней он вел себя совсем иначе, чем с другими девушками, которых прежде приводил домой. С ними он держался так, словно они попали к нам домой случайно. И тут я вспомнила, как за десертом он ушел из-за стола, а не остался с ней рядом. Точно так же, как раньше, с теми.

Джулия взглянула мне прямо в глаза:

– Генри ничего не говорит про любовь.

Она словно спрашивала: а тебе, тебе он говорил, что любит меня? И мне стало ее жаль.

– А ты сама когда-нибудь ему говорила?

Я даже удивилась, как рассудительно прозвучал вопрос. Словно я что-то такое знала; словно и впрямь могла что-нибудь посоветовать.

Однако у Джулии разгладилось лицо.

Я хотела снова свести разговор к знакомым вещам. Поведала о девушке, которую брат привозил из Корнельского университета. Я тогда спросила: «Это твоя подружка?» – а он ответил: «Определения ограничивают».

Джулия улыбнулась, словно бы жалея ту, другую девушку.

Казалось бы, все сказанное мной должно убедить ее в несерьезности проблемы. Однако я все-таки беспокоилась. И поэтому добавила:

– Если не получится с Генри, всегда есть Уголек.

Она засмеялась моей горячности и ответила, что Уголек давно умер.

– Ну, – утешила я, – есть куча других лошадей.

Когда мы вернулись, горел только свет в холле. Джулия сказала:

– Я ненадолго. Поговорю с Генри – и все.

– Удачи, – пожелала я.

В этот момент в холл вышла бабушка, и Джулии ничего не оставалось, как отправиться к нам на нары.

Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.

– Она не захотела тебя будить, – объяснила мама. – Ей надо в Филадельфию. На вечеринку.

– Бабушка – звезда вечеринок, – хмыкнула я.

Мама улыбнулась:

– Жаль, ты не посмотрела, какую красоту она навела. Просто королева!

Я вспомнила бабушкину фразу о том, что я, может, стану не такой страшной, если сильно постараюсь. Эта мамина готовность всех прощать, незлопамятность…

– А разве красота – не врожденное, не вопрос везения?

– В ее случае – вопрос тщательной сборки. – И мама начала расписывать плиссированную юбку, высокие каблуки и белые перчатки собравшейся на выход бабушки.

Я ее не перебивала. А потом спросила, где Генри и Джулия.

Только что ушли играть в теннис, сказала мама.

– Давай, возьми ракетку, составь им компанию.

Я удивилась. Играть в теннис вместо серьезного разговора? Впрочем, может, они уже все обсудили. Может быть, уже все хорошо. Будем надеяться.

Я сунула в велосипедную корзину ракетку и поехала к кортам.

Эти двое только готовились к игре и меня не видели. Джулия, в теннисном платье, казалась посвежевшей и очень загорелой. Генри, в коротких шортах и высоких ботинках, выглядел на корте чужеродно.

– Играем! – крикнул брат.

Джулия крутанула ракетку.

– Мягко или пожестче?

– Пожестче. – Генри отвечал словно бы в шутку.

Тут они увидели меня, и Генри спросил:

– Поиграешь?

– Лучше посмотрю.

Подавала Джулия. Она была в прекрасной форме: в каждом ее ударе чувствовались годы занятий. Генри учился играть сам и просто отбивал мяч: как мог – открытой ракеткой, вбок, по центру, с подрезкой. И его это совершенно не волновало. Его подачи было или невозможно отбить, или они уходили в аут: один мячик вообще улетел за ограду куда-то к лагуне.

Первый гейм он проиграл, и Джулия подошла к сетке.

– Что? – спросил он.

– Меняемся.

– Ладно.

Они прошли мимо друг друга, и он хлопнул ее по попе ракеткой, слегка, – не очень-то ласково.

Генри так и не научился держать одновременно два мячика, поэтому положил один у ног. Подача получилась смешная: он согнул колени и в тот же момент отвел ракетку. Вышло неожиданно сильно, и Джулия еле отбила.

Этот гейм он выиграл и пошел к сетке, даже не собрав разлетевшиеся мячи.

– Мы не меняемся, – напомнила она.

– Ты же сама сказала!

– На нечетных геймах.

В этих правилах не было ничего нового для Генри, и я посмотрела на него с удивлением. Что он творит? Видеть такое было неприятно, поэтому я влезла в разговор.

– Вы и на старом месте отлично смотритесь.

– Хочешь поиграть? – предложила Джулия.

Я поблагодарила, помотала головой и села на велосипед.

Дома папа читал книгу, которую ему подарила Джулия.

– Интересно? – спросила я.

– Очень.

Папа поинтересовался, как теннис, и я рассказала, как здорово играет Джулия.

– А Генри?

Я изобразила его подачу, и папа засмеялся.