Однако медлительной Джулия была только в подборе слов: своих крабов она почистила вдвое быстрее остальных. Я спросила, как это ей удается. Она показала мне выступ на брюшке краба. За него надо потянуть, и тогда панцирь прямо сам сходит. Генри тоже наклонился и смотрел.

Отец спросил насчет издательства, где они работали с Генри. Джулия сказала: ее начальник – отменный редактор и истинный джентльмен.

Генри ехидно добавил:

– Каждое утро, когда мы проверяем почту, мистер Макбрайд заглядывает к нам и спрашивает: «Ну что, ребятки, нарыли сокровища?»

Я видела этого отменного редактора и истинного джентльмена, когда навещала Генри. И сейчас не удержалась:

– Он считает, что мой брат незаменим. А еще обзывает Тюдором.

Отец пробормотал себе под нос:

– Хэнк Тюдор.

– Мистера Макбрайда можно извинить, – сказала Джулия. – Он ревнитель британской истории и персона очень преклонного возраста.

Я подумала: «Гала-вечер посетят отменные персоны преклонного возраста и всяческие ревнители».

И поинтересовалась:

– А на работе в курсе, что вы пара?

Отец зыркнул на меня.

Генри сменил тему. Оказывается, его перевели из практикантов в ассистенты. Повышение. Он, похоже, ждал, что родители будут польщены. Однако весь папин вид указывал на отсутствие бешеного восторга. По маме определить всегда труднее: она следит за выражением лица.

Проблема была в учебе. Генри все еще не решил, начнет ли осенью занятия в Колумбийском университете.

Он уже четыре раза откладывал. Или пять, если учесть, что университет Брауна он отменял дважды. Причины переноса начала занятий всякий раз звучали вполне разумно и логично. Например, «необходимость тщательно выбрать специализацию».

Перед сном мама сказала Джулии, что поселит ее со мной, – и выразительно посмотрела на меня. При входе в спальню громоздился кошмарный двухъярусный комплекс: намертво прибитый к стене, не сдвинуть. Теоретически там было четыре спальных места, но тогда все бы друг другу мешали.

– Двухъярусная, – произнесла Джулия с умилением. – Как в скаутском лагере.

Нары, подумала я. Как в тюрьме.

Я спросила, где она хочет лечь. Она выбрала нижнее место; отлично, значит, мне надо забираться на самый верх. Я принесла Джулии чистое белье, оставила переодеваться и вышла. Через некоторое время постучалась в дверь, и мне ответили: «Входи!».

Она уже лежала под одеялом. Поэтому я выключила свет и полезла наверх. Стряхнула с простыней песок. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Через несколько минут громко хлопнула дверь, и мне пришлось объяснять, что в доме косяки плохо сбалансированы, и по ночам такое бывает.

И мы снова пожелали друг другу спокойной ночи.

Я закрыла глаза и постаралась представить, что за стенами дома – остров Нантакет.

У дома, который мы снимали там каждое лето, на крыше была широкая квадратная огороженная площадка. Обычно такие называют «вдовий дворик». Оттуда, по легенде, жены морских капитанов высматривали шхуны своих мужей. По ночам сверху доносились скрипы, стоны и плач. Однажды мне послышалось, что там кто-то ходит. Дом с привидениями, что может быть лучше?

Если в этом доме и есть привидения, то они не оплакивают сгинувших в морской пучине моряков, а скучно лупят дверями. И причины у них самые прозаические: как у детей, которых не отпустили погонять на водных лыжах.

Присутствие Джулии не давало мне заснуть, и я слышала, что ей тоже не спится. Мы молча лежали в темноте, отслеживая дыхание друг друга. Молчание было одновременно задушевным и враждебным, словно состязание, кто кого переглядит. Впрочем, Джулия просто ждала, пока я засну, – чтобы можно было уйти к брату.

В конце концов ее босые ноги прошлепали по полу; потом скрипнула дверь в комнату Генри. Открылась. Закрылась.

Отец позвал Генри сходить прицениться к парусной лодке – и, я подозреваю, чтобы поговорить о Колумбийском университете.

Мы с мамой и Джулией пошли на пляж. Я бродила за ними, в воде и на берегу, и искала красивые камни. Мама описывала выставку, на которую нам случилось попасть во время последнего визита в Нью-Йорк: посуда, столовое серебро, хрусталь – из него даже пили члены королевской семьи! Джулия тоже побывала на этой выставке, только не по случайности, а запланировав поход заранее.

Музей напоминал особняк богатой старухи, которая вовсе не рада гостям; и вот гости разговаривают шепотом и ходят на цыпочках, – и они здесь вроде бы лишние. Посетителей просили оставить отзывы в специальной книге, и моя мама, которая никогда не упустит возможность кого-либо похвалить, написала о том, как прекрасно здесь все организовано. Я бы написала: «Нудно до смерти».

Я заново испытала сейчас все это счастье, выслушивая, как они обсуждают сервировку. Им понравились одни и те же тарелки. Причины были одинаковы, испытываемое обеими воодушевление – тоже. И я подумала: «Генри завел себе вторую мамочку».

Когда я сказала об этом Генри, он хмыкнул.

– Моя сестренка – поклонница Фрейда? Ну-ну.

Джулия в кухне накрывала на стол вместо меня, помогая с ранним ужином своему старшему альтер эго – моей маме.

Я сидела у Генри на кровати. Он паковал вещи – ехать назад в Нью-Йорк. Он всегда занимался чем-нибудь еще, пока мы болтали: крутил настройки радиоприемника, листал журнал, настраивал гитару. А что ему на меня смотреть, – ведь я со своими вопросами и так никуда бы не делась.

– Серьезно, почитай Фрейда.

Он подошел к полкам. Ничего там не обнаружил, однако долго распространялся, какой великий человек Фрейд. Будто как раз об этом я мечтала поговорить, когда нам наконец выпала возможность без помех поболтать.

Я поблагодарила его за книгу, которую он прислал мне с работы; труд норвежского философа. Брат спросил:

– Ты хоть начала?

– Ну…

– А ты знаешь, что твой ай-кью скачет на пятьдесят баллов вверх и вниз в каждом разговоре?

Я не поняла, комплимент это или оскорбление. Впрочем, как он на меня смотрел, мне точно не понравилось: словно издалека, из своей новой жизни. У меня испортилось настроение.

– Мерси за дружелюбие и деликатность. И вообще, площадь круга пи эр квадрат, Земля вращается вокруг Солнца, Миссисипи впадает в Мексиканский залив.

Генри улыбнулся и выдвинул ящик. Рассказал, как ходил на лекцию этого норвежца. Все делали вид, что им все ясно, поэтому он тоже притворялся, что конспектирует.

– Представь – пробиваться к философии через кошмарный акцент. А у него еще и заячья губа.

И тут он умолк – нашел на нижней полке Фрейда. Пролистал книгу в поисках отрывка, который хотел мне показать.

– Вот, слушай: «Отправлять юных в жизнь с таким ложным психологическим настроем в отношении секса все равно что отправлять экспедицию на Северный полюс в летней одежде и с картой итальянских озер».

Он покачал головой:

– Это просто сноска. Сноска.

Я заметила:

– Со своей бородой ты как раз похож на полярного исследователя Роберта Пири.

Брат неосознанно тронул лицо – как все бородатые. Затем протянул мне книгу. Зигмунд Фрейд, «Недовольство культурой».

Я спросила:

– Слушай, а когда вы вдвоем, Джулия тоже обсуждает отменные тарелки?

– Ну ее можно понять. Это просто нервы – из-за знакомства с родителями. Посмотри на ситуацию ее глазами.

Нет уж, как-нибудь потом.

Он достал из шкафа бордовую рубашку. Протянул мне.

– Хочешь? Я купил ее в Беркли, в благотворительном магазине.

Генри проходил там стажировку в лаборатории бихевиоральной модификации, где учил муравьедов игнорировать муравьев.

Я сказала:

– Когда ты жил там, мы встречались чаще.

Он пообещал, что через несколько недель они с Джулией снова сюда приедут.

– Боюсь, я тебя совсем не узнаю. Заявишься такой в костюме с галстуком.

– С чего вдруг?