Потом звук сирены оборвался, и опять стало тихо.

— К Ивану Леонтичу врачи поскакали… Из района, — пояснил шофер.

Юлька перед тем, как сесть в машину, отозвала Варю в сторону.

— Посмотри внимательно — синяк будет?

— Уж есть. Под глазом.

— Вот сюрприз…

Снова мчались узкой лесной дорогой.

Впереди газика мелькнул долговязый, тощий заяц. Ринулся вдоль расчищенной грейдером дороги, потом испуганно метнулся в сторону на снежный освещенный солнцем гребень и скрылся.

«Заяц дорогу перебежал — к недоброму», — подумала Юлька. И неожиданно громко расхохоталась.

— Ты с чего? — спросила Варя.

— Я представляю — приду к Вадиму Николаевичу в гостиницу вот с этаким синячищем. Хороша, нечего сказать…

Варя тоже рассмеялась.

Шофер оглянулся.

— Вот это другое дело. А то как на поминках.

Машина вырвалась на тракт. Шофер прибавил газ. Стрелка спидометра прыгнула за цифру 100. Варя подалась вперед, прищурив глаза, и вся напряглась. Хотелось крикнуть шоферу: «Еще, еще!» Первый раз в жизни она испытывала такое наслаждение от быстрой езды.

РАССКАЗЫ

Школа наша помещалась в центре города, далеко от моего дома. Ходить каждый день одной и той же дорогой было скучно. Поэтому обычно я шел не прямым путем, сворачивал куда-нибудь. Я бродил по улицам, подолгу простаивал у витрин магазинов, застревал возле какой-нибудь стройки или там, где чинили канализацию. Становился на край ямы и, не отрываясь, наблюдал, как работают внизу водопроводчики в высоких болотных сапогах по колено в глинистой воде, смотрел, как заливают асфальт или ломают старую церковь, подбирал и приносил домой осколки цветных стекол.

Мой одноклассник Женька жил недалеко от меня. Так же, как я, он ходил по Часовенной до самого Глебучева оврага. Мы могли бы ходить вместе, но Женька уходил из школы всегда один. Нет, мы с ним не ссорились, просто мы были очень разные.

Моя жизнь протекала совершенно обыкновенно, а Женька казался мне человеком особенным. Во-первых, он был безрассудно смел: никому никогда не давал спуску, нисколько не раздумывая, ввязывался в драку с любым старшеклассником и потому редко ходил без синяков и царапин. Во-вторых, он никогда не готовил уроков и довольствовался тем, что запомнит в классе. В-третьих, у него на левой кисти было выколото имя «Вера» и рядом — синий голубь. Такого ни у кого из моих одноклассников не было.

В школе Женька не завтракал. Он приносил в кармане ломоть черного хлеба да иногда кусок или два сахару. Но чаще всего он приносил воблу, несколько вяленых мелких рыбешек с отломанными головами. Женькин отец держал бакалейную лавочку около Привалова моста. Из всей бакалеи была почему-то только вобла, причем самого низкого сорта — по копейке штука. Когда я зимой шел утром в школу, мой путь лежал через Привалов мост, и я заходил в лавочку. Иннокентий Захарыч, отец Женьки, молча пододвигал мне несколько рыбок и смотрел куда-то мимо меня, в темноту улицы. В лице его было столько презрения и к рыбешке, и ко мне, что я с опаской клал копейку на прилавок, брал рыбу и поскорее уходил. Рыбешки эти, несмотря на свою цену, были почему-то удивительно вкусными. Такими вкусными, что я никак не мог донести их до школы и съедал, обмораживая пальцы, на ходу, прямо на улице.

Фамилия Женькина была Пичугин. В лице его и впрямь мелькало что-то птичье, острое. Живые, быстрые, как у синицы, глаза, нос, заостренный, как клюв, и движения, нетерпеливые, порывистые. В классе Женька ни с кем из мальчишек не дружил.

В школьной бригаде нас было четверо: я, Витька Бутузов, Женька Пичугин и Вера Веденяпина — веснушчатая и тихая, та самая, имя которой было вытатуировано у Женьки на руке. Вере Женька подсказывал во время диктантов. Учились мы все вместе, а отвечал чаще всего Витька Бутузов. У него была хорошая память, и он умел говорить солидно и обстоятельно. Отвечал он, а оценку «оч. хор.» ставили всем, кто был в бригаде.

Начало нашим близким отношениям положила книга Конан Дойла «Баскервильская собака». Когда Женька увидел ее у меня, глаза его загорелись. Он протянул грязную, в цыпках руку.

— Дай почитать!

Я дал ему книгу на один день, вернее, на одну ночь. Он вернул мне ее на другое утро, бледный от бессонницы.

— Во книга! — оттопырил он большой палец. Мы разговорились, и я вдруг обнаружил, что он читал почти все, что я называл. До этих пор из наших ребят я считал начитанным только Витьку Бутузова. Ему-то сам бог велел, у него отец писатель, а от Женьки я этого никак не ожидал.

В ту пору мы учились не так, как учатся теперь: мало сидели за книгами, мало писали и читали. Да и вообще в классе бывали редко. Это были годы первой пятилетки. Мы собирали металлолом, макулатуру, бутылки. Ходили с экскурсиями по заводам города, на берег Волги, на строительство. В наши обязанности входило выявлять неграмотных, разносить частным хозяйчикам налоговые квитанции, сажать деревья, расчищать строительную площадку новой электростанции от мусора. Всего не перечесть. Занятия в классе, особенно весной, проходили редко, поэтому мы нисколько не удивились, когда в классе однажды появился незнакомый мужчина с бородкой и молча поднял руку, призывая нас к вниманию. Дождавшись тишины, он сказал:

— Сегодня занятий не будет.

Мы одобрительно загудели, а незнакомец добавил значительно:

— Все вы пойдете на психоанализ.

«Психо-анализ» — новое слово. Псих — значит сумасшедший. Лиз — видно, лизать. По частям понятно. А в целом? В целом получалось явно что-то не то.

Внешность мужчины и его манеры поразили нас своей необычайностью. Борода у него была аккуратная, ровным клином. И лицо тоже аккуратное, клином. Лоб большой, а рот маленький, совсем женский. Он носил очки в роговой оправе с толстыми выпуклыми линзами, отчего глаза казались очень большими, словно смотрящими из-под воды.

Он походил на фокусника или гипнотизера. Наш учитель труда Деревягин кричал на нас, даже стучал кулаком по столу — мы не слушали его, а этот пришел, поднял руку, и мы замолчали. Может быть, от удивления.

Мужчина вывел нас на улицу, построил парами и пересчитал, как считают цыплят, поклевывая пальцем воздух. Когда нас водил куда-нибудь Деревягин, то обязательно предупреждал, чтобы никто не убегал, что тех, кто убежит, будут разбирать на учкоме. Этот же ни о чем не предупредил, и никто почему-то не убежал.

Стоял ясный майский день. Мы пришли в университет, поднялись в коридор со множеством одинаковых дверей. Мужчина с бородкой подвел меня к студентке в красной кофточке. Она усадила меня за стол, сама уселась напротив и, посмотрев мне в лицо веселыми серыми глазами, спросила:

— Как звать тебя?

— Алексеем.

— Вот хорошо, — кивнула девушка. — А меня зови товарищ Маша. Ладно?

Я заметил, что у товарища Маши губы пухлые, слегка подкрашенные, а волосы пышные и солнечные.

Она достала чистый бланк, записала мое имя, фамилию, год, месяц и число рождения, стала задавать всякие странные вопросы и загадки. Все это было похоже на игру. Она показывала картинку с котятами, давала мне посмотреть на нее несколько секунд, затем закрывала и спрашивала:

— Сколько ты видел котят?

Рисовала на бумаге месяц и предлагала разделить его двумя прямыми линиями на шесть частей. Кое-что я сумел выполнить или отгадать, а кое-что — нет. В комнате сидели со студентами еще двое наших ребят. У них тоже не все получалось.

Товарищ Маша пододвинула мне листок бумаги, остро очиненным карандашом, зажатым в маленьких нежных пальцах, начертила прямоугольник.

— Представь себе, что это поле. Где-то здесь… — карандаш мелькнул неопределенно туда-сюда над бумагой, — где-то здесь потерян мячик. Как бы ты стал ходить, чтобы найти его? Начерти свой путь по полю.