— А вас как величать позволите, херр Скальд (так значился он на Афишах)? — На «херре» я, разумеется, споткнулся — слишком уж двусмысленно звучало это на русском.
Он явно это уловил и усмехнулся:
— Фенрир, сын Локи я… Зовите просто Фен…
— Удобно ли?
— Вполне! Функционально…
— Тогда я — Пьер для вас, — кивнул я.
— Иль лучше сразу Пер? Норвежцу это более привычно.
— Почту за честь, но только лишь для вас.
— Вам «Хенесси» иль «Скотч», иль вашу водку? — гостеприимно повел рукой в строну встроенного бара.
— Не пью, — решительно отказался я.
— Что так?
— Примеры есть…
— И я не пью, — улыбнулся он довольно. — Ни смысла нет, ни жажды. Но держу, чтоб жажду приходящих утолять. Несть им числа, когда спектакль закончен.
— Черт! Вы опять на ритмику зовете!..
— Я предлагаю лишь… Размер всегда за вами… Но к делу — вы хотели интервью?
— Попробую, сумятица в душе.
— Не торопитесь, — улыбнулся Фен. Дурацкое, однако, сокращенье.
— Но почему «Пер Гюнт»? — выстрелил я вопросом, давно меня мучившим. — Кто знает нынче Ибсена, хоть слабо?!
— Единственным вы были, добрый Пер, сегодня и последнюю неделю.
— Вот именно! Почему тогда?
— Да потому что для вас это пьеса, а для меня жизнь… Эпизод жизни, имеющий глубокий смысл, до которого невозможно докопаться, потому что затуманили его и замусорили.
— Кто? — удивился я.
— Сначала я рассказал все Асбьёрнсену, а он засунул мои рассказы в «Норвежские волшебные сказки и предания». Кто же это всерьез примет? И не приняли. Позже я поведал все Генрику Ибсену — очень разумным человечком он мне показался. Так оно и есть, но и у его разума оказались пределы. В результате история воспринимается как угодно, только не так, как надо.
— Кому надо? — быстро спросил я.
— Мне, — так же быстро ответил он.
— А кто вы?
— Я же представился — Фенрир, сын Локи.
— Не слишком информативно.
— Для вас должно быть достаточно информативно, — усмехнулся он. — Если не лениться думать.
Я воззрился на него. Сначала меня бьют по лбу, потом требуют мыслить. Логика большого начальства.
— Я думаю, что вам стоит потрудиться сообщить мне свою историю, чтобы мы могли понять друг друга. Уж будьте снисходительны к моему тугодумию.
— Ну, если вы не спешите, — пожал он плечами.
— Теперь уж не спешу, — заверил я. — Кстати, сколько же вам лет? Или разговоры об Асбьёрнсену и Ибсене — фигура речи?
— Я видел их, как вас, херр Пер, — ехидно усмехнулся Фен.
— Вы продолжаете спектакль? — хмыкнул я.
— Нисколько, — ответил он серьезно. — Мы — бессмертны… Каждое перевоплощение — регенерация на квантовом уровне, а мы перевоплощаемся постоянно. Жизнь заставляет.
— Да, жизнь — театр, и мы в ней все актеры, — кивнул я понимающе.
— Скорее, цирк, в котором мы — зверушки, — улыбнулся он.
— Еще б понять, кто вы?.. — вопросительно посмотрел я на него.
— Мы — тролли, — ответил он без тени улыбки, как нечто само собой разумеющееся.
— Нет, все-таки начните все сначала, — помотал я головой, отказывающейся впускать такую дикую информацию. Одно дело — цирковое представление, совсем другое — интервью с актером.
— Сначала — нам не хватит вашей жизни, — иронически глянув на меня, заметил он. — Ну, что ж, смотрите эту жизнь… пунктиром… Все так почти, как мне Она когда-то показала…
В комнате суета. Три женщины — мать и две дочери — заняты примеркой.
— Ох, не лежит у меня душа к этому походу, — вздыхает мать. — Дитя ты еще, Сольвейг, хоть и конфирмацию прошла. Тебе и шестнадцати нет. А на свадьбах взрослые забавы.
— Ну, вы же и Хельгу берете, а она совсем ребенок, — возразила девушка, любуясь собой в зеркале. То так повернется, то этак. — Ах, хороша! Не правда ли, мама?
— Слишком! — ворчливо подтвердила мать. На такую олениху охотников немало найдется… Да и волков тоже… А Хельга именно ребенок.
— Ну, хочешь, я останусь дома, — потупила взгляд Сольвейг.
— Ох, не к добру ты так покорна… В пещере тихой тролли троллят…
— Мама!.. сверкнула взглядом Сольвейг.
— Да ладно-ладно, я знаю — ты у меня добрая дочь, но тревожно что-то. А не пойти нельзя. Мы здесь переселенцы, чужие, надо осваиваться, врастать в жизнь. Да и, как ни боязно, а пора тебя родителям женихов показывать…
— Вот еще! — фыркнула девушка, моментально покраснев. На ее снежно-белом лице это было сразу заметно даже при тусклом освещении из маленького окна с двойными рамами, притененного заоконной елью.
— Если покраснела, стало быть, поспела… Если покраснела, стало быть, поспела, — запрыгала на одной ножке, хлопая в ладошки, Хельга, распевая дразнилку, привезенную с собой из покинутого Хекса. — Ягодка из леса спелая невеста!
— Это ты родную сестру так дразнишь? — сразу побелела от обиды Сольвейг.
— Так это ж радостная дразнилка, как же ты не понимаешь? — отскочила от нее на всякий случай сестренка. — Ты у нас самая красивая! Вот пойдем на свадьбу, и все увидят, что я правду говорю!
Эй, женщины! — послышался с улицы голос отца семейства. — Вы скоро там? Народ уже мимо пошел. И нам бы хорошо пристроиться, а то не найдем этого хутора, гномы да лешие любят тропы путать, особливо у чужаков под ногами.
— Идем-идем, — откликнулась мать. — Пошли, дочки. Сольвейг, молитвенник не забудь, чтоб все видели, сколь ты богопослушна, ангел мой.
— Главное, чтоб Бог знал, — пробормотала под нос девушка.
— Ты мне? — оглянулась шагнувшая за порог мать.
— Нет-нет, молитву я читаю на дорогу.
— Да, молодец ты, — кивнула мать. — Помощь бога не бывает лишней. Хельгу за руку возьми.
— Вон глянь — как молодой олень промчался мимо! — показал рукой отец на пробежавшего чуть ниже их тропы высокого парня в драной куртке. — Видать, на свадьбу навострил копыта и держит нос по ветру.
— Таких не подпускай! — строго напутствовала мать. — Зачем нам голодранцы, когда своих заплат не перечесть.
— Не видела его, — соврала Сольвейг, сама не зная по какой нужде. Сказалось так, как будто так и было, хотя с красавца не спускала глаз, но рваной куртки и не углядела. Исчез он вмиг. И, правда, как олень.
— А вон еще с подарками идут, — обрадовался отец. — Степенные, они не убегут. К ним и пристроимся.
Каменистая тропа вихляла по склону меж невысоких скал и редких перелесков, большей часть еловых, но и листва весело перешептывалась яркими зелеными язычками над головами прохожих, видимо, обсуждая их достоинства и недостатки. Хотя какие могут быть достоинства у тварей без корней?.. Отсюда хорошо видны некоторые вершины Довре, покрытые льдом и снегом, так похожие на инеистых великанов, что Сольвейг временами становилось не по себе. С моря, у которого они жили прежде, их не было видно, и потому великаны казались чужими и злобными. Да и в «Эдде» говорится, что весь их род был очень злой. С этих вершин слегка дул холодный ветер, даром, что стояло лето, но девушка прохлады не ощущала, пылая ожиданием.
Наконец, все тропинки сбежали вниз к небольшому холму, поросшему кустами и вереском, и уперлись в плетень. Впрочем, в плетне имелся проход-проезд, с которого начиналась хорошо уезженная каменистая дорога к хутору Хэгстед. По ней семья и направилась на уже слышные звуки свадьбы. Так и вошли по двор: впереди Сольвейг и Хельга, держась за руки, следом родители.
Сердечко забилось, как весенняя капель — тюк-дзинль, тюк-дзинль…
— Эй, Солли! — пискнула сестренка. — Ты мне пальцы сломаешь! Не жми так!..
— Ой, прости!
— О, переселенцы, пожаловали, — услышала она тихий говор двух мужчин.
— Откель?
— Из Хекса, вроде.
— А, стало быть, из западных земель.
Переселенцы шествовали, притворяясь, что ничего не слышат. Родители тоже робели, хоть вида не показывали, но со стороны по напряженной поступи и неестественно выпрямленным спинам и устремленным строго вперед взглядам это было хорошо видно.
