Дики Наяккар подъехал к самому дому, словно козырьком, укрытому скалой. Они вылезли из машины, и Дики указал на тропинку, начинавшуюся за домом и уходившую на вершину горы.

— Там у нас наблюдательный пост. Оттуда видно все. Зато нас никто не может увидеть.

Маленький домик был удивительно чист, и. все там было готово для жилья. Пока Дики зажигал керосиновые лампы, Нкози изучал правила поведения, висевшие на внутренней стороне двери. Разжигать огонь не разрешалось ни днем, ни ночью — могут заметить дым; запрещалось выезжать на машине засветло; перед уходом в горы надо было непременно захватить с собой ружье и рюкзак с неприкосновенным запасом.

Вскоре к нему подошел Дики Наяккар.

— А где ружья? — спросил Нкози.

Дики подвел его к буфету в углу, открыл его и поднял повыше лампу. Там стояло полдюжины сверкающих ружей. Над каждым из них висели патронташ и маленький рюкзак.

— Вы не боитесь, что кто-нибудь может набрести на этот дом? Ну хотя бы случайно?

— Дом постоянно охраняется, сэр.

— Да, но эти люди далеко отсюда. Если вы имеете в виду селение, где мы сели в «лэндровер».

— Нет. Есть другие.

— Поближе?

Наяккар минуту колебался, потом сказал:

— Совсем близко, сэр; поэтому не беспокойтесь. — Наяккар закрыл буфет, повесил на него огромный замок и снова поднял лампу, чтобы Нкози мог еще раз взглянуть. — Чертовски трудно взломать этот буфет, сэр.

Буфет был частью бетонной стены, и на массивных дверях висел невероятно большой замок.

— Но если паче чаяния сюда кто-нибудь забредет, это объявление у входа…

— Его повесили специально для вас.

— Понимаю, — пробормотал Нкози и вспомнил, с какой горечью говорила Ди о муравьином существовании, которое принуждены вести индийцы в этой стране.

И сейчас, находясь в тщательно охраняемом и хорошо укрепленном убежище, Нкози понял и в полной мере ощутил это горькое чувство, неизменно звучавшее в речах Ди и Найду. Что бы они ни делали, какие бы огромные жертвы ни приносили, сколь бы много ни отдавали, власть африканцев может оказаться для индийцев не слаще власти белых. Возможно, они ничего не получат, более того, утратят то немногое, чем располагают сейчас. Африканцы знают, что принесет им уничтожение белого расизма. Индийцы же не могут быть уверены даже в том, что перестанут испытывать на себе расовую ненависть.

— Скажи, — обратился он к Дики, — что будет с индийцами, когда мы разгромим расистов?

— Не знаю… А что вы имеете в виду?

Дики Наяккар сразу насторожился. Будь осторожнее! — сказал себе Нкози.

— Я вот о чем спрашиваю, надеется ли ваша организация — индийская организация, — что индийцы выиграют от того, что мы свергнем власть белых?

— Пойдемте, сэр, — сказал Дики Наяккар и повел Нкози в кухню. Он показался Нкози сразу повзрослевшим.

Дики жестом пригласил Нкози к столу, поставил перед ним тарелку с сандвичами, согрел на примусе и подал чай.

Несколько сандвичей Наяккар положил себе, напил чаю и сел, прислонившись спиной к кухонному столу, на котором стояли три примуса. Нкози так устал, что совсем не хотел есть, зато горячему чаю обрадовался. Он уже раскаивался в том, что завел с Дики этот разговор, — надо было подождать немного, но уж слишком велик был соблазн.

— Я устал. Где я буду спать?

Наяккар поставил стакан и поднялся.

— Да ты просто скажи. Я сам найду.

— Дверь рядом с буфетом, сэр. Это внутренняя комната. Лампу возьмите в большой комнате, — Наяккар помялся и вдруг сказал:

— Мы знаем, что все хорошо не будет, может стать даже хуже.

— Это понимают все участники движения?

— Наш долг, сэр, быть организованными и дисциплинированными. Нас не так уж много. Я имею в виду только участников движения, они это понимают. Понимают это и остальные индийцы, которые здесь живут, вот почему они и стоят в стороне от движения. Стоит ли бороться, говорят они, если может стать еще хуже!

— И что же вы им отвечаете на это?

— Сэмми — мистер Найду — мисс Ди и доктор ответили бы на этот вопрос

лучше, чем я.

— А ты разве не можешь?

— Ну, могу.

— Тогда ответь!

— А сами вы не знаете?

— Я могу лишь предполагать.

— Да все сводится к одному — цветной барьер давит на нас с обеих сторон, и иногда бывает так трудно! Если африканцы поверят, наконец, что мы на их стороне, тогда, быть может, хоть потом станет легче.

— А может, и не станет.

— Конечно. И все же мы верим в это. Иначе нам не на что было бы надеяться.

— А жить без надежды нельзя, — очень мягко заметил Нкози.

— И еще, — продолжал Дики Наяккар, слегка смущаясь, — все предрассудки плохи… Так говорит Сэмми.

— А Кисеи говорит, что мы рождаемся с предрассудками и что избавиться от них невозможно.

Дики Наяккар поджал губы, ссутулился, наклонил голову чуть вправо и поднял обе руки ладонями кверху. Это один из самых характерных индийских жестов, отчасти просительный, отчасти оборонительный и, безусловно, выражающий покорность.

— Я не знаю, кто из них прав: Кисеи или Сэмми; может, предрассудки и в самом деле никогда не исчезнут. Не знаю. Может, просто очень плохо быть «головешкой» в этой стране.

— «Головешка»? А что это значит? — не понял Нкози.

— «Головешка»… кули… индиец.

— Но мы должны продолжать борьбу, — сказал Нкози.

— Да, сэр. То же самое говорят доктор и Сэмми. Вы думаете, что когда-нибудь этому придет конец?

— Когда-нибудь, да, — ответил Нкози.

— Я хочу сказать: и для нас тоже. Вы поняли меня, сэр?

— Думаю, что и для вас.

— Знаете, сэр, я впервые вот так разговариваю с…

— С черным?

— Да. А там, в Англии, неужели можно вот так?

Надо переменить тему, решил Нкози.

— Да, там черные свободно общаются со всеми другими. Однако там есть свои предрассудки.

— Значит, Кисеи права?

Мы никак не можем уйти в сторону, подумал Нкози. Но ведь сейчас и здесь этот разговор смешон.

— Кисеи не права, Дики. Все на свете меняется. Решительно все. Жизнь — это вечная перемена.

— То же самое говорит Сэмми.

— Но перемены могут быть к лучшему и к худшему.

— Я знаю, что вы имеете в виду, сэр, — молодой индиец мыслил трезво. — Я ведь вам уже сказал, что мы говорили об этом между собой и все понимаем.

Да, думал Нкози, ты все понимаешь, хотя не всегда умеешь выразить свою мысль словами. Он поднялся и отправился спать. Было довольно свежо, и Нкози с наслаждением забрался под одеяло. Будто короткая вспышка на экране сознания, мелькнула мысль о том, как было бы хорошо, если бы вторую раскладушку в этой комнате занимала Ди, но тут же он уснул как убитый.

Дики Наяккар перемыл посуду, подлил керосину в примусы и тщательно их вытер. Потом достал чистую скатерть и накрыл стол на одну персону. Когда со всеми делами было покончено, он проверил, хорошо ли заперты окна и двери и только после этого отправился спать. Но он не сразу заснул, а еще долго лежал на спине, глядя в маленькое окошко. Он видел только часть склона горы и по тому, как постепенно исчезали окутывавшие ее тени, мог лишь догадываться, каким было небо. Целая вереница видений и мыслей проносилась в его сознании, громоздясь и обгоняя друг друга, словно не в меру расшалившиеся дети. Мисс Ди крепко сжимает руки маленького африканца. Сэмми Найду смотрит на нее, а она — на маленького африканца, а мозг у этого африканца работает точь-в-точь, как те часы, которые он однажды раскрыл, чтобы полюбоваться их механизмом. Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так… Ровно и четко. Часы и маленький африканец слились в один образ… тик-так, тик-так… Мисс Ди и он… а все потому, что она… тик-так, тик-так… И лицо Сэмми, который смотрит на нее с такой же страстью, с какой она смотрит на Нкози… Тик-так… Жизнь — это вечная перемена.

Наконец, выкристаллизовалась одна очень ясная мысль: если бы этот человек руководил подпольем, а потом, после белых, стал у власти, положение непременно изменилось бы к лучшему… Утешившись этой мыслью, Дики решительно прогнал все видения, повернулся на бок, закрыл глаза и стал терпеливо ждать, когда придет сон.