Часто атаковала вражеская авиация, но в отличие от предыдущих дней в воздухе появилось много наших самолетов - истребителей и бомбардировщиков. То и дело вспыхивали групповые воздушные бои,
Гитлеровские танки шли в атаку только после ударов авиации. Тактика немцев поразительно монотонна. Впереди - группы "тигров", за ними танки T-IV. Попадая под сильный огонь, "тигры" уходили в укрытия и вызывали авиацию для новых ударов. Иногда пытались атаковать в другом направлении.
29 октября более двадцати немецких танков попытались обойти наш левый фланг, но напоролись на артиллеристов Деревянко. Сильнейший бой продолжался около часа. Двенадцать горящих факелов у противника и шесть разбитых орудий в артдивизионе. В разгар этого поединка по флангу гитлеровцев ударили танкисты 54-го гвардейского танкового полка, и враги откатились за железную дорогу. От воздушных налетов полыхали пожары в Шаровке, Митрофановке и Аджамке. Над полем боя висели тучи дыма.
30 октября поступил приказ отойти за Ингулец. Авиация противника буквально висела над нами. Близ Дубовки наши зенитчики сбили за день около десятка самолетов. Мы ловили спускавшихся с парашютами гитлеровских летчиков. Один "мессер" упал недалеко, причем было видно, что летчик в кабине. Подошли на танке поближе. Самолет горел. Я решил вытащить летчика из кабины или хотя бы снять с него сумку с картами и документами. Но едва сделал несколько шагов, как весь самолет внезапно охватило пламя.
К исходу дня мы отошли за Ингулец и заняли оборону по окраине села Недай-Вода. Установили контакт с соседями. Оказалось, что справа от нас - пехотинцы из армии генерала Шумилова, а левее - подразделения корпуса генерала Руссиянова.
Враг между тем наседал. Примерно три десятка гитлеровских танков T-IV пытались форсировать Ингулец у села Недай-Вода. Два из них тотчас загорелись от наших выстрелов, но остальные открыли сильный ответный огонь, продолжая движение к реке. Было время, когда казалось, что враги вот-вот ворвутся в село Недай-Вода. Однако за нашей спиной раздался залп дивизиона РС, и гитлеровские танки поглотила стена разрывов. Когда завеса из дыма и пыли рассеялась, вражеские машины были уже далеко. Они отошли, не выдержав. У реки горели еще два танка.
В пылу боя я не заметил, что осколок впился мне в щеку. Лишь после отхода гитлеровских танков Безуглов сказал мне о ране, финским ножом извлек осколок, наложил повязку. Но, видно, во время этой операции в рану попала инфекция, и скоро мое лицо распухло так, что почти закрылись глаза. На следующий день полк был отведен в район села Зеленого для передышки и пополнения. Подполковник Журавлев приказал мне отправиться в полковой медпункт, где я пробыл двое суток. В эти дни мне исполнилось 18 лет.
3 ноября в небольшой рощице у Зеленого были собраны все офицеры бригады. Многие в бинтах, с повязками. Здесь я впервые увидел командира бригады - гвардии полковника Борисенко. Звание Героя Советского Союза ему присвоили еще в 1939 году за доблесть в боях на Халхин-Голе, где он командовал танковым батальоном. За бои под Прохоровкой Борисенко был награжден орденом Суворова II степени. Высокого роста, худощавый, улыбчивый, комбриг подкупал простотой в обращении с подчиненными.
Выступление гвардии полковника Борисенко было посвящено разбору боевых действий частей бригады в последних числах октября. Оказывается, гитлеровское командование сосредоточило большие силы против 5-й гвардейской и нашей танковой армий, наступавших на кировоградском и криворожском направлениях. Контрударом фашисты рассчитывали сбросить наши войска в Днепр и восстановить свое положение на всем правом берегу Днепра. Однако план врага был сорван. Немцам удалось продвинуться лишь до Ингульца, и то ценой огромных потерь.
Комбриг особо отметил боевые дела нашего полка и артиллеристов капитана Деревянко. В заключение гвардии полковник приказал через два дня быть в полной готовности к новым боям.
Эта беседа открыла мне очень многое. Я не только услышал обстоятельный разбор наших тактических действий, но и словно приподнялся, увидел много дальше того, что до сих пор мне открывалось из танка. Я понял, что впервые участвовал в одном из крупных сражений Великой Отечественной,
"Швейк постарался бы оказаться подальше..."
"Товарищ гвардии младший лейтенант! Вас вызывает командир полка!" доложил мне башенный стрелок с танка подполковника Журавлева. "Зачем?" - "Не могу знать!" Солдат запыхался - видно, бежал. Значит, дело срочное.
Наскоро вытерев ветошью замасленные руки (я как раз проверял танковую пушку), надел шинель, подтянул потуже ремень и побежал к командиру. Он стоял недалеко от своего танка, отдавая распоряжения начальнику штаба. Выждав, когда подполковник закончит разговор, доложил о прибытии. Он протянул мне руку, внимательно посмотрел в лицо. Вид у меня, наверное, был настороженный, и в глазах командира мелькнула улыбка. Но заговорил он серьезно: "Вот что, дорогой товарищ. Пойдешь в штаб полка, получишь предписание и сегодня же явишься в распоряжение начальника штаба бригады. Рекомендуем тебя на должность офицера связи. Звонил комбриг и приказал, чтобы я выделил хорошего, сообразительного офицера. Остановились на тебе".
У меня екнуло сердце, я готов был умолять командира изменить выбор, но он сделал категоричный жест, как бы напомнив, что приказы не обсуждаются. Затем взглянул на мою шинель, покрытую пятнами солярки и солидола, и приказал: "Сходите к заместителю по тылу и передайте, чтобы вам выдали обмундирование поновее". Это официальное "вам" не оставляло никакой надежды. Проглотив горький комок, я ответил: "Слушаюсь!" и повернулся кругом...
Когда доложил о своем новом назначении Филимонову, тот улыбнулся, дружески похлопал по плечу: "От-то хорошо. На виду у начальства короче путь в генералы! А если без шуток - дело ответственное. Поддержи марку танкиста, да нас не забывай".
Мы обнялись. Не без грусти попрощался с Безугловым, Семеряковым и Хабибулиным, взял вещевой мешок с парой белья, пайкой хлеба, пачкой галет да банкой тушенки и пошел к зампотылу. Впервые узнал, как тяжело расставаться с людьми, с которыми в одном танке ходил в бой.
Выдали мне шинель-маломерку - полы выше колен - и шапку-ушанку, которую без усилий можно было натянуть на ведущее колесо тридцатьчетверки. В штабе получил предписание. Помощник начальника штаба шепнул на ухо: "Торопись, есть работа".
Штаб бригады находился в двух километрах, и через полчаса я был в его расположении. У шлагбаума - часовой и регулировщик. Направили к машине начальника штаба. В невысокой роще рассредоточенно стояли в окопах замаскированные "виллисы", несколько броневиков БА-12, "студебеккеры" с утепленными будками (по-солдатски - "коломбины"), пикапы с тентами и другие машины. Около будок - пары автоматчиков. Часовой прочитал мое предписание и сказал: "Начальника штаба нет. Здесь его заместитель майор Кривопиша".
Представился. Приземистый, широкий в плечах, майор Кривопиша протянул руку, как давно знакомому. "Сейчас готовимся к маршу. Времени у меня нет. Отыщите старшего лейтенанта Фесака, пусть ознакомит вас с обязанностями офицера связи бригады. На марше будете со мной. Задачи вам будут ставить командир, начальник штаба бригады и я. Все".
Старший лейтенант Фесак объяснил мои обязанности, сообщил звания и фамилии должностных лиц в бригаде и корпусе, с которыми имеет дело офицер связи. Предупредил, чтобы я все это держал в голове, ничего не записывал.
С наступлением темноты бригада свернулась в колонну и подошла к исходному пункту. Выдали горячий ужин, чай и сухой паек. Приказано в каждой машине иметь дежурных наблюдателей за сигналами командиров. Свет запрещен. Только внутри крытых командирских и штабных машин при чтении карт и документов можно пользоваться карманными фонариками. С началом марша майор Кривопиша сообщил, что бригада готовится войти в прорыв в направлении Константиновка, Чигирин. Рубеж ввода на линии железной дороги Кременчуг - Александрия. Утомленный событиями этого дня, я уснул, сидя в машине, и открыл глаза только утром, разбуженный резким торможением.
