Слепяще вспыхнуло красным, и, словно мелкое эхо среди перелесков, простучал пулемет, плотная волна прошла над окопом, толкнула в каску, бросила в лицо соринки...
Пора...
Упираясь ногами в земляной уступ, резко приподнялся над низким бруствером; танк надвигался неотвратимой стальной тушей, словно торопясь поддеть врага длинным бивнем ствола, лоснилась серо-зеленая краска брони, короткое пламя пульсировало в узком раструбе пулеметного пламегасителя, черно и непримиримо смотрели триплексы, - а рука, отведенная назад, еще не спешила, выдерживала миг-другой, и вдруг словно сама по себе сорвалась из-за плеча и разжалась, отпуская сырую ручку тяжелой гранаты.
Падая на дно окопа, почувствовал, как поплотнели, сжались, вибрируя, стенки траншеи, словно пошли на него, стремясь раздавить, в уши ворвались писклявые оттенки железного скрежета гусениц, померк свет, пахнуло резким, дымным запахом соляра и сладковатым машинным маслом.
Снова хлынул в окоп свет, Алексей резко встал, успев заметить кургузый, круто скошенный броневой лист танковой кормы, выдернул чеку из запала второй гранаты и, невесомо поднявшись над окопом, расчетливо бросил ее на трансмиссионное отделение...
На этом, собственно, завершалось начальное упражнение для молодых солдат, но Алексей попросил разрешения у командира показать и другие, более сложные приемы борьбы с танком. Офицер разрешил, экипаж был предупрежден, и борьба продолжалась.
С закинутым за спину гранатометом Ермилов ходом сообщения устремился на фланг оборонительной позиции, где должен был снова появиться танк.
Машина описала на поле широкий круг, и, когда двинулась обратно наискось к траншее по глубокой колее, Алексей уже лежал в ней, втиснувшись в сыроватую землю, неподвижный, почти неразличимый на серой земле. Танк шел стремительно, непрерывно извергая пулеметный огонь, словно водитель не видел (а может, в самом деле не видел), что в колее лежит человек. Алексей неотрывно следил за набегающей гусеницей. Ребристые гребни отполированных траков сверкали, от них рябило в глазах, но он не отводил взгляда, пока блеск металла не стал нестерпимым.
Пора...
Теперь он был в мертвом пространстве танковых пулеметов и, смело привстав, выбросился из колеи, кинул, вернее, подсунул гранату под бешено льющуюся гусеницу, стремительно покатился в сторону, спасаясь от крошева стали, которое должно было брызнуть от раздавленной гранаты и разбитых траков...
Возвращался танк другим путем, и Алексей, уже из окопа, встретил его выстрелом из гранатомета. Он видел, как инертный снаряд срикошетил от лобовой брони и, крутясь в воздухе, улетел в тыл учебного поля.
Мокрые волосы лезли из-под каски, когда бежал к полуразрушенной кирпичной стене, мимо которой теперь следовало пройти машине. Потяжелели противогаз, гранатомет и подсумки, но Алексей не хотел показать слабости и бежал легко, словно бегал всего несколько минут, и поэтому изрядно опередил танкистов. Затаясь в проломе кирпичной стены на высоте первого этажа, успел перевести дух. Танк приближался. Он стремился, как это бывает в бою, использовать разрушенную стену как укрытие, и стена дрожала, кренилась, готовая, кажется, рухнуть, но Алексей знал: так лишь кажется.
Под ногами прошел орудийный ствол, проплыла покатая, похожая на шляпку огромного гриба литая башня, и Алексей решительно спрыгнул на широкую крышку моторно-трансмиссионного отделения машины. Снизу сквозь открытое жалюзи дохнуло горячим ветром. Алексей рванулся к триплексам водителя, с размаху залепил бронестекла куском приготовленной сырой глины, затем бросился к командирским приборам.
Танк стал, и Алексей поднял автомат, готовясь принимать пленных.
Потом, когда возвратился в строй взвода, он не сразу понял, что произошло. И вдруг увидел глаза солдат своего отделения. Он никогда не видел их такими внимательными.
Пока Алексей докладывал офицеру о выполнении задачи, подошел командир танка.
- Ну, парни, - усмехнулся танкист, - не дай нам бог встретиться в бою с отделением, где найдется хоть пара таких, как этот ваш Ермилов.
- Подумаешь, пара! - услышал Алексей отчаянно веселый голос Сухорукова. - Да мы все, как наш командир! Даже Макухин наш покажет, что такое нынешняя пехота! А я так первым после командира покажу. Разрешите, товарищ старший лейтенант?
Алексей отер лицо, вопросительно глянул на офицера. Тот усмехнулся;
- Как командир, вам еще рано. Начнем с азов. Ну а сражаться с танками на равных Ермилов вас научит попозже. - И, перехватив благодарный взгляд младшего сержанта, с улыбкой добавил: - Непременно научит. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. У каждого свое небо
В Москве, в лаборатории исследований и разработки искусственного сердца, высокий незнакомец спросил:
- Вы, вероятно, ко мне?
- Нет, к Юрию Валентиновичу Козловскому.
Он засмеялся:
- Значит, не туда попали. У нас только один Козловский Юрий Валентинович - это я.
Стало неловко. Наше воображение склонно заранее создавать внешний облик человека по словам и делам его, которые дошли до нас, и чаще всего оно ошибается. Нам, во всяком случае, представлялось, что человек, пробившийся сквозь многочисленные заслоны смерти, в тридцать лет перенесший неимоверные физические и душевные испытания, должен выглядеть суровее, по крайней мере, старше, и уж, конечно, мы были уверены, что ходит Козловский, опираясь на палку. А он стоял свободно и прямо, стройный, красивый, приветливо улыбающийся и совсем молодой в свои неполные сорок. Лишь когда пошел впереди, стало заметно, что он прихрамывает.
О военном летчике Юрии Козловском писали "Красная звезда" и "Комсомольская правда" еще осенью семьдесят шестого года. Но и сегодня молодых читателей продолжает привлекать подвиг летчика, их интересует дальнейшая судьба его. Коротко напоминая историю, приключившуюся с Юрием Козловским, попытаемся заглянуть в источник необыкновенной духовной силы человека, нашего, советского человека, который в критические минуты жизни вдруг раскрывает свой необъятный характер.
Капитан Козловский катапультировался с аварийной машины над забайкальской тайгой в морозный мартовский день. В момент приземления купол парашюта, зацепившись за деревья, погас, и при ударе о каменистый склон сопки летчик сломал обе ноги. Оказалась разбитой и радиостанция аварийной сигнализации, на голос которой мог быстро прийти спасательный вертолет...
Старая поговорка о том, что беда в одиночку не ходит, скорее всего, обращена к мужеству и стойкости человека. Если тебя постигло несчастье, призови все силы души, готовься к суровой борьбе, ибо последствия начальной беды чаще всего хуже нее самой и цепь их может оказаться долгой. Человек, не способный мобилизовать собственную волю, а тем более нравственный трус, подобно страусу прячущий голову в песок от опасности в надежде, что она скоро рассеется, в таких случаях обречен. Но тут лицом к лицу с грозной бедой оказался летчик-истребитель, офицер, привыкший действовать, не теряя головы, в сложнейшей обстановке молниеносных воздушных боев, при огромных физических и моральных перегрузках. Еще потрясенный случившимся и оглушающей болью, он при первом звуке спасательного вертолета быстро зажег сигнальную дымшашку, но порыв ветра прижал дым к земле. Затем дым всосался в кроны, они поглотили его, и винтокрылый спасатель прошел стороной. Так изначальная беда потянула за собой зловещую цепь последствий...
Мгновенно оценивать всякую ситуацию - профессиональное свойство военного человека, летчика - в особенности. Козловский своими глазами видел безбрежие горной тайги, знал, как нелегко будет заметить его с вертолета на бесснежных каменных склонах, заросших деревьями. Еще сложнее окажется задача наземных поисковых групп - ведь он, беспомощный, не в силах даже разжечь большой костер, дым которого облегчил бы задачу людей, искавших его. Ждать? Но сколько продлится ожидание? И сколько может выдержать на тридцатиградусном морозе неподвижный, истекающий кровью человек? Он этого не знал. Он знал другое: жить - действовать. И в то время пока размышлял, руки его бинтовали открытые переломы ног.
