Только дошел я до этой мысли - вспыхнула сигнальная лампочка, завыла сирена, распахнулся люк самолета, и пошли мы пешком к земле... Небо вокруг - словно гигантский прозрачный агат, где звезды подобны золотой россыпи; река блещет под луной, а любоваться красотами некогда - примечаю на всякий случай огни поселков... Свалились на поле между рекой и лесом, мигом завели машину и полным ходом - к месту сбора. Батальон прямо с неба начал марш по земле. Сами понимаете, десантнику задерживаться после высадки - все равно что голову в петлю совать. Над нами уже воздушный бой завязался, глядишь, и по земле "противник" притопает... Вдруг сержант командует водителю:

- Стой! Поворачивай в лес - приказано нам работать по второму варианту.

Вот тебе раз! Батальон уходит за реку, через единственный мост, он вот-вот начнет громить стартовые позиции ракет "противника", а нам бездельничать? Мы ж ударная сила! Стоило ли нас тащить по небесам за сотни верст, чтобы потом в кустах отсиживались? Сказал об этом сержанту, а он этак зло спрашивает:

- Чем, ты думаешь, десантник воюет?

- Известно чем: пушкой, автоматом, гранатой, ракетой. Кулаками, на худой конец.

- То-то, что на худей! Головой сначала воевать надо. Остальное приданные средства. Вот батальон разгромит объект, где ж ему к своим прорываться, как не здесь? Здесь-то его будут меньше всего ждать! "Противник", конечно, не дурак - заслон у моста он на всякий случай поставит, а тот может помешать. Ну заслон - не главные силы. Как батальон подойдет к мосту и засада "противника" обнаружит себя, мы ее и возьмем в оборот с тыла.

Все это я уж и сам сообразил, однако же обидно, когда главная работа в бою достается другим. А с нею, разумеется, и главная слава. Что бы там ни говорили, я ни за что не поверю, будто солдат в мои годы к славе равнодушен бывает. Особенно наш брат - десантник.

Загнали мы свою машину в огромный куст боярышника возле опушки, так чтобы и мост и дорогу к нему держать на прицеле. Комбинезоны порвали, в кровь исцарапались, пока маскировку наводили, зато нас и сам леший не нашел бы. Да и кто подумает, что нормальные люди в старом боярышнике станут отсиживаться?.. Помалкиваем, слушаем, как самолеты вдали ревут, считаем, сколько машин "противника" через мост прошло, примечаем, где прикрытие моста расположили. Медленно рассветало, где-то взрывы послышались, а у нас - тишь, только охрана возле моста маячит.

Солнце встает, птицы проснулись, трава от росы сначала побелела, потом заискрилась; утро такое ясное, будто его к какому-то празднику ключевой водой отмыли, а у меня от напряжения радужные круги перед глазами расплываются. Размяться бы, лицо росой остудить, но мы в засаде, а в лесу могут быть и чужие глаза. Как ни следил за собой, все ж сон подкрался, подлый! Вижу вдруг: возникают из радужного кольца три "феи", в брючках, цветных кофточках и с лукошками в руках. Пропал десантник: кто же с таким сновидением захочет расстаться добровольно!

А они остановились возле куста и начали поверять друг другу сердечные тайны. Особенно одна, черноволосая и вертлявая: "...А он мне говорит... А я ему говорю... А он говорит... А я говорю..." Знали бы иные парни, как их нежные словечки, сказанные шепотком на ухо, назавтра разносятся по свету, словно из громкоговорителя!..

До того неловко стало подслушивать поневоле, что хотел уж тихонько кашлянуть, чтоб, значит, спугнуть говорунью, но тут вижу - сержант из-за пушки кулачище кажет: нишкни, мол. Эге, значит, действительно все наяву происходит: этакий кулачище ни в каком сне не привидится. Вдруг одна из "фей" тему переменила:

- Видели, девчата, солдаты у нас появились. За деревней, на опушке, окопы роют, а в логу танки стоят. Учения, видать.

Это уже информация. Сержант знак делает: запоминай!

- И самолеты летают, - заговорила, посматривая в небо, самая молчаливая девушка. Она стояла так близко, что веснушки на носу ее различались. Светленькая девушка, словно раннее солнышко. И вдруг говорит: - Вот бы солдатика завлечь! Милое дело - за солдатика замуж выйти: он и обед сварит, и в доме приберется, и шить и стирать умеет их командиры в армии всему учат.

Ах, конопатая тихоня, вон ты с какими замашками!

Черноволосая смеется:

- Тогда уж лучше командира поищи, а то ведь солдатика не каждый день в увольнение отпускают.

Третья съязвила:

- Ты, Оля, небось, соседке своей Анечке завидуешь, к ней на днях долгожданный десантник со службы воротился. Возьми да отбей - одни твои конопушки всей ее красоты стоят.

- Не-ет, - отвечает со вздохом, - я уж своего дождусь.

- Это откуда ж ты его дождешься? С неба, что ли?

- А хоть и с неба, - закрылась ладошкой от солнца, засмотрелась на далекий самолет. - Вот прилетит он на своем парашюте-одуванчике, опустится передо мной и скажет: "Здравствуйте, Оленька. Я все-таки нашел вас".

Она смеется, а у меня сердце так грохнуло о ребра, что, кажется, звон прошел по броне машины. Готов был из отсека выскочить, да сержант вовремя оба кулачища показал, я и опомнился. Тут как раз одна из подруг спохватилась:

- Пора, девчата. Пока мы про женихов, бабка Еремеиха все рыжики в бору соберет.

Вот уж точно: не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Только ведь стал понимать, что служба десантная мне по сердцу, что благодаря ей начал себя уважать и в себя верить, даже мысль шевельнулась - всю жизнь не сходить с небесных тропинок, а она, словно испытывая, подарила минуту радости и тут же отняла. Надо ж было попасть на эти учения, чтобы встретить девушку, лучше которой мне не надо, и вот она появилась на миг, теперь уходит, а я и слова сказать ей не могу.

Исчезли "феи", меня прямо вселенская тоска охватила. Найденов тоже вздохнул всей своей богатырской грудью, да так и не выдохнул. Потому что вышел из лесу... бывший наш старшина! В полной форме десантника, наглажен, словно для парада, знак парашютиста пронзительной голубизной сияет на тужурке. Я уж подумал, что он в армию снова призван, не усидел в части, добрался до района учений, нас разыскивает. Вот сейчас обнаружит, потом взгреет за плохую маскировку. Глаз-то у него за двести метров начищенную пуговицу от неначищенной отличает, а уж целую машину от него ни в каком лесу не скроешь. Но оказалось, глаза старшины другое высматривали - это нас и выручило. Появляется на опушке еще одна "фея", старшина сорвал ромашку - и к ней.

- Здравствуйте, Анечка, я уж боялся, что не придете.

Силы небесные, да наш ли это старшина? И чтоб он чего-нибудь боялся?! Стоило на самый край земли слетать, чтоб такое услышать... Девушка вежливо улыбнулась:

- Вы-то зря боялись, как видите. Мне вот тоже что-то боязно: как бы вы не заскучали со мной. Глаза у вас грустные, Вася.

Сбил Вася берет на затылок, вздохнул:

- Самолеты услышал, сердце не на месте. Прямо пешком бы и ушел на борт десантного корабля,

- Так-то вы, значит, мне обрадовались: едва пришла - убежать готовы.

- Да я бы, - отвечает, - и вас, Анечка, на руках в небо унес.

- На руках, пожалуй, не донесли бы - высоковато.

- Что там высоковато! Знаете, Анечка, я ваше имя аж на луне писал...

Ай да Вася! Каково загибает? Девушка притворно изумляется:

- Вот уж не знала, что вы космонавтом служили.

- Я и десантником до нашего земного спутника добирался. Летим, бывало, над облаками, луна рядом, прилипнет к иллюминатору - во все стекло. Я подышу на него и пишу ваше имя, как будто на самом ночном светиле. Конечно, так, чтобы никто не видел.

Ну, товарищ старшина! Меня за два инициала на какой-то деревяшке наказал, а сам готов целое небесное тело исписать именем своей возлюбленной. Вот тебе и "женоненавистник"! Прямо-таки утро открытий.

Однако от слов его Анечка расцвела, и быть бы нам свидетелями старшинского поцелуя, но тут наконец наш Найденов и выдохнул... Старшина только оком повел, как рысь, взял девушку под руку - и в лес по тропинке. Меня даже зло разобрало на механика-водителя. Тебе-то, дорогой, чего бы вздыхать? У тебя же и любовь давно запланирована, и невеста ждет - зачем на посторонних глаза таращишь? Не дал на чужое счастье полюбоваться, когда мое-то упорхнуло навеки. Где же искать тебя, Оленька?