Происходившее в голове Датаева можно было бы сравнить с одновременным звучанием сразу трех мелодий. Ни одна из мелодий не была отчетлива из-за того, что все три звучали одновременно. Датаев напрягся и, сосредоточившись сначала на одной из них, стал невольным наблюдателем и почти что соучастником событий жизни Семена Шумского.

Планы Семена на предстоящие выходные, состоявшие по большей части из вопросов по уходу за жильем и воспоминаний о прошедшей неделе, заинтересовали Датаева.

Не смотря на сильный испуг от происходящего, Датаев с любопытством человека подглядывавшего в замочную скважину следил за размышлениями Семена. Мысли были чужие, но чувства, которые возникали под их влиянием, ощущались как свои собственные.

Любопытство вызывали не столько сами размышления Шумского, сколько возникавшие от них эмоции. Сознание Семена стало доступным Датаеву. Оно виделось необычным и особенно приятным из-за того, что мир, который в нем отражался, был не так жесток и резок как тот, который привык видеть Датаев.

У Семена Шумского не было того непоколебимого чувства собственного превосходства над всеми окружающими людьми, которым был заражен Датаев, а следовательно, не было и язвительного чувства своей ущербности от осознания ложности этого превосходства.

Датаев наблюдал за людьми и ситуациями, с которыми приходилось сталкиваться Семену, и в каждой из ситуаций ему хотелось побыть подольше, чтобы посильнее прочувствовать мир Семена Шумского. Этот мир не был лентой сплошного позитива - в нем было много неприятных, конфликтных и тяжелых ситуаций, наверняка, сильно испугавших бы Датаева, попади он в них самолично. Но все эти ситуации в конечном итоге исчерпывались, а волны переживаний, идущие от них, ударялись о какой-то невидимый волнорез и стихали. Приятные же переживания - напротив, не имели абсолютно никаких препятствий на своем пути и освещали ярким светом настоящее, прошедшее и будущее. Эхо чужой жизни казалось Датаеву сказочным миром, чем-то напоминавшим мир детства, который ему самому был уже недоступен.

Чем дольше Датаев смотрел в замочную скважину чужого сознания, тем больше ему становилось жалко себя от того, что в его мире все было не так. Комок высокомерных слез самолюбия подтягивался к горлу и он, не контролируя своего порыва, решительно ворвался в мысли Семена, за которыми до этого просто наблюдал. Датаеву захотелось отравить этот стройный мирок чувствами своей реальности. Он вмешался в одну из представляемых Семеном жизненных ситуаций с четким намерением выкрутить из нее что-нибудь гадкое и отвратительное.

Сознание Шумского, до этого не замечавшее Датаева, в секунду встрепенулось и одним сильным порывом отреагировало ну чужеродную частичку. Все мыслительные потоки будто вышли из своих русел и направились в сторону незваного гостя с намерением избавиться от него. В порыве своей злобы Эдуард пытался сопротивляться и отстоять право на присутствие в чужой голове, но это только усилило ответную реакцию. Датаева с силой выбросило прочь. Он чуть было не потерял сознание от полученного пинка и какое-то время находился в замешательстве, как после сильного удара. Когда Эдуард опомнился, то был уже погружен в другой поток - поток стремительных и хмельных переживаний Ксении Люфочкиной.

Все в голове девушки происходило с ужасающей для Датаева скоростью. Кроме того, он чувствовал сильное алкогольное опьянение Ксюши. Когда же в ее кровь попал и начал действовать амфетамин, Эдуарда будто втиснуло в кабинку сумасшедшего аттракциона. Эта кабинка неслась с огромной скоростью по гигантским крутым виражам, резким поворотам и бесконечно длинным спускам, но выйти из нее было совершенно невозможно.

В мире Ксении все шумело и переливалось разными цветами. Одна картина стремительно наплывала на другую, не давая возможности хоть как-то разобраться в событиях.

Из-за своей психологической слабости и малодушия Эдуард ощущал все происходящее с Ксенией, возможно, даже сильнее, чем она сама. И когда Ксюша оказалась в туалете один на один со своим новым неизвестным кавалером, Датаев задрожал от ужаса и на его лбу проступил холодный пот. Как девушка из последних сил пыталась снова заполучить контроль над своим ослабевшим телом и предотвратить надвигающуюся ужасную ситуацию, так и Датаев из последних сил надеялся оторваться от сознания Ксении. Будто птица, попавшая в капкан, он трепыхался и пытался вырваться, но его попытки ни к чему не приводили. В конце концов, он надеялся, что вот-вот упадет в беспамятство и очнется уже в трезвом уме, но какая-то неведомая сила, связавшая Датаева с Ксюшей, держала его в сознании и заставляла переживать все то, что происходило с девушкой в эту ночь. Только в момент, когда Ксения начала засыпать на лестничной площадке у дверей квартиры своей подруги, сознание Эдуарда снова стало только его сознанием.

Датаев был покрыт липким потом и тяжело дышал, казалось, всеми клетками своего тела. Он заснул почти сразу, но сон не принес ни забвения хотя бы на пару часов, ни отдыха, и Эдуард проснулся в том же жутком состоянии, в котором заснул.

Все выходные он провел в попытках убедить себя в том, что видел ночной кошмар или просто стал жертвой собственного воображения, но картины пережитых событий были слишком яркими и реальными. Они периодически возникали перед глазами и настолько оживляли чувства, что Датаев время от времени замирал и вытягивался всем телом. Мысль о том, что какая-то высшая божественная сила для чего-то испытывает его, постепенно становилась единственным объяснением тому, что он пережил.

Проведя в безделии и беспрерывном волнении все выходные, Датаев вышел в понедельник на работу.

Пугливый и медлительный, он имел весьма специфическую репутацию в среде своих коллег, но теперь поведение Датаева стало необычным даже для него самого и не могло не обратить внимания сослуживцев.

Офисный менеджер Аркадий, как обычно, начинал утро рабочей недели с сигарет и кофе.

Протискивая пухлые губы между фильтром только что подкуренной папиросы и пластиковой ложечкой, он маленькими глотками отпивал горячий кофе из бумажного стаканчика. Просыпающийся город откашливался гулом еще немногочисленных автомобилей и поднимал в воздух облака пыли, которые сразу же попадали под расстрел солнечных лучей. Струи света ярко рикошетили от окон высоких зданий, отскакивая все выше и выше, дойдя до самого верха, срывались вниз огромным ослепляющим водопадом. Аркадий, глядя по сторонам, чувствовал себя в исполинском калейдоскопе, стекла которого отражали кадры жизни мегаполиса и его собственной жизни. Лучи били прямо в глаза, и Аркадию приходилось щуриться, но, несмотря на это, ему было приятно чувствовать на себе утренний солнечный свет. Он как будто заряжал энергией. Кофе с сигаретой усиливали эффект пыльных лучей и все в целом приводило Аркадия в хорошее расположение духа.

Под его плечом задрожал кофейный автомат и, не отстраняясь от своего ритуала, Аркадий протянул толстую руку туда, где, по его предположению, она должна была встретиться с рукой Мурата.

- Видел уже Эдика? - спросил Мурат, сжимая ладонь Аркадия в своей.

- Нет, а он уже на месте? Обычно Датаев приходит позже. - Аркадий отвечал равнодушно, но по интонации товарища понял, что тот хочет рассказать что-то его очень заинтересовавшее.

- На месте. Сегодня он, видимо, пришел намного раньше обычного, и выглядит тоже как-то уж очень необычно.

- Только не говори, что у него выросли заячьи уши.

- Ушей нет, но поверь, сегодня он слишком странный. Сидит и смотрит в одну точку, а когда я с ним поздоровался, он что-то промямлил себе под нос, будто и не мне ответил вовсе.

- С ним такое часто. - Все так же коротко и безразлично ответил Аркадий, никак не желая углубляться в разговор о мало интересовавшем его Датаеве, и через завесу выпускаемого табачного дыма продолжал задумчиво вглядываться в яркие блики на окнах соседних зданий.

- Да говорю тебе! - Мурат немного повысил тон, будто насильно вытягивая собеседника из его размышлений в свои. - С ним сегодня что-то не так. Он серый весь, может хворь какую подхватил, гляди, весь отдел заразит, надо его надоумить, чтоб к начальнице пошел, отгул взял и полечился.