Ему не по силам вспоминать и одновременно напряженно искать выход, на пустом месте, из ничего, возводить выдумку, чтобы она своей логичностью и эмоциональностью так подействовала на сознание человека, что охладила бы пыл его к дальнейшему разбирательству. Тяжело все это.

Мысленно раздвоиться, на время забыв о том, что одна часть твоего существа живая, то есть представить, что ее нет вообще - это редкая особенность немногих людей. Но настроить чувства и ощущения на воспоминания прошедших дней, которые чередой движутся у тебя перед глазами и в то же время придумывать нечто фантастическое, так же невообразимо, как пытаться не упустить ни одного кадра, ни одного тонкого намека персонажей двух фильмов, которые одновременно идут на двух экранах, один из которых у тебя перед глазами, а другой - за спиной...

- Пока не надо, - сказал Прошляк.

- Так, да или нет? - разозлился Тигр.

Прошляк запросил пощады, как воин, споткнувшийся в бою и уронивший свой меч.

- Пока не нужно. Позже я скажу "да" и "нет", все расскажу. А сейчас я плохо себя чувствую.

Воры понимали так, что Прошляк не станет намеренно тянуть время, он, видно, и вправду еще не пришел в себя. Ведь куда бы он не отправился, "хвост" пошлют следом, тамошние займутся им, так что наказание неотвратимо. Даже если вдруг прямо сию минуту его отпустят на свободу с "желтой карточкой", без наказания он все равно не останется.

"Больного не трогают, больного не мучают, болен - значит упал, упал значит беспомощен, а беспомощного и лежачего не бьют..."

Воры не могут выходить за рамки своих законов, поэтому и отпустили пока Прошляка.

- Когда будет нужно, скажешь сам, - каждое слово примирительной фразы Зверя словно швырялось в голову Прошляку.

- Явер устроился на "своем месте" и снова оказался во власти прошлого. В этом прошлом не было нынешней безысходности, в воспоминаниях умещались все дни от юности до пятидесяти лет. Он всегда считал детство, которым кичился, и юность нерушимым фундаментом своей жизни, и всегда ему казалось, что живет он в величественном дворце, выстроенном беспорочностью тех дней, недель, месяцев, что такой дворец в воровском мире не каждому выстроить по силам. Дворец этот - самая высокая вершина в мире, предмет особой зависти. Но сейчас те времена, которые он полагал неувядающими и нестирающимися из памяти, которыми он гордился, представились ему грязными до омерзения...

Отец его вернулся из "дальней". Явер знал его лишь по фотографии. Она определяла ему в отцы худого, усатого мужчину в надвинутой на глаза серой кепке, с папиросой в углу рта и четками в руках. В открытом вороте рубашки были видны крылья орла, в когтях несущего ягненка. Один из рукавов рубашки закатан по локоть. На руке тоже наколка: по пояс в бокале - девушка, в одной руке у нее - "казбек" с анашой, карты, в другой - водка. Под всем этим надпись: "Вот что нас губит!"

К отцу приходили такие же, как он сам, высохшие, вечно кашляющие "друзья". Раз в неделю собирались они в подвале, где до утра играли в карты и дышали папиросами. Иногда их "заметал" участковый, обдирал, как мог, и отпускал. Если ночью отец не приходил домой, Явер знал, что они поменяли место. Бывало, отец набивал карманы, рукава Явера пакетиками с анашой, оставлял на углу за несколько улиц от дома, а сам стоновился поодаль. Он наставлял сына, чтобы тот был настороже; как увидит кого в погонах, чтобы не стоял, а шел, будто по делу, только в дом пусть не заходит. Если же какие-то молодчики задержатся рядом и попросят "пакет", пусть осторожно передаст из рук в руки - "это хорошие ребята, они не подведут".

Явер и сам научился "дымить". Как-то раз отец был занят картами, он попробовал тайком и ему понравилась эта "вкусная штука". Он получал от этого огромное удовольствие.

Вернувшись однажды вечером домой, отец сказал жене Беюкханым, чтобы отдала ему кольцо, серьги, часы, медальон: до двух часов ночи он должен вернуть долг, иначе ему лучше не показываться на люди и не жить на свете.

Беюкханым молча завернула все в платок и отдала. Потом она плакала, гладила Явера по голове и приговаривала: "Ты, сынок, хорошо учись, учись сынок".

Беюкханым работала в хорошо знакомой Яверу редакции машинисткой. Иногда и домой приносила папки с бумагами, перепечатывая их допоздна. То, что она отдала отцу, было куплено на заработанные ею самою деньги, потому что золото, подаренное к свадьбе, он уже давно проиграл.

Явер знал и чувствовал, что мать уже не любит отца, но по каким-то не понятным причинам не уходит от него. Что ее вынуждало к этому? Этого Явер так и не смог узнать.

В ту же ночь отец, вернулся домой, зажимая рукой рану у сердца. Кровь сквозь пальцы текла вниз по груди, по руке. Свободной рукой он достал из кармана брюк золото, что взял у матери накануне, бросил его на кровать, а сам повалился на другую.

Мать хотела закричать, поднять шум, но он не дал, тяжело прохрипев:

- Рану крепко перевяжи... Никому не говори!.. Я в долгу не останусь... Вот поднимусь,.. тогда посмотрим...

Кто его ранил и за что, он не сказал. Это так и осталось тайной для Явера, не узнавшего имени убийцы отца. Мать, конечно, знала, но сыну не говорила, чтобы снова не пролилась кровь.

Пока жив был отец, у матери постоянно чесалась кожа между пальцами рук, на запястьях и ногах. Беюкханым до крови расчесывала эти места, чуть ли не до ран раздирала их. Расчесанные места краснели, сочились и, в конце концов, почернев, подсыхали. Потом все начиналось сначала. Врачи чего только ей не выписывали: и мази, и таблетки, - но ничего не помогало. Некоторые говорили, что это неизлечимо, корни болезни - в сердце. Однако стоило пройти сорока дням после смерти отца, как мать перестала чесаться, болезнь ее больше не беспокоила. К тому же она поправилась и похорошела, все, кто знал ее при муже, теперь вряд ли вообще узнавали. Замуж она больше не вышла. Явер сам слышал, как мать говорила старушке-соседке, что в этой жизни все, что у нее есть - это Явер, он заменяет ей и мать, и отца, и брата, и сестру, ей уже больше ничего не надо.

Но Явер обернулся для нее непредвиденной бедой, отнял у нее жизнь в один миг.

Беюкханым возвращалась с работы, когда заметила суету у своего двора, куда сбегались взрослые и дети. Кровь отхлынула от лица, она остановилась и спросила у кого-то, что случилось.

- Явера ударили ножом!

Беюкханым упала и больше не поднялась. Откуда ей было знать, что старик Явер, снимавший в их дворе комнату, напился и пристал к какой-то девушке, сказал ей что-то; та девушка в дочери ему годилась, шедший следом брат возьми да ударь его ножом.

Явер, единственный ребенок Беюкханым был арестован тем же вечером. О смерти матери он узнал на суде. Явер учился во вторую смену, заканчивал десятый класс. После уроков вместе с товарищем пошел к нему домой. Оставив портфели, они вышли в город. Была зима, темнело рано. Уже несколько дней они ходили "без кайфа". Где им было каждый день доставать по пять-десять рублей на одну-две щепотки анаши? Они придумывали для матери-отца разные байки, чтобы выудить у них деньги. То "учителя везут нас в кино", то "в музей", то "встреча с выпускниками" или с "ветеранами", то у кого-то день рождения. Но сколько это могло продолжаться? Уже не знали, что и придумывать.

Они долго шатались по городу. Собрались сесть в такси, приставить нож к горлу шофера, забрать у него выручку и снять часы. Но вдруг на остановке увидели блондинку. По всему понятно было, что вышла она на "охоту" и словно бы говорила: "Где ты, клиент, бери меня!"

Без головного убора, коротко подстрижена, журавлиная шея открыта, плащ расстегнут, и золотой медальон на груди раскачивался туда-сюда.

В секунду Явер сорвал его и побежал, но далеко уйти не удалось, навстречу шли милиционеры, и на крик этой "птички" из всей толпы схватили того единственного, кто пытался скрыться.

Срок Яверу дали небольшой, один потянул он его, товарища не выдал. Как семечки, отщелкал он этот срок и сразу же оказался в розыске. Совершил налет на квартиру одного "богача", получив эту "наколку" еще в колонии.