Как-то в выходной день он стал прогуливаться у пятиэтажки, где жил прокурор. При шляпе, при галстуке на шее, словом, шикарно был одет! Иногда он останавливался, вытягивал руку, как регулировщик вытягивает свою полосатую палку, смотрел на часы и снова шагал туда и обратно. Неделей раньше он здесь уже был, знал, что семья прокурора в Кисловодске и приходит сюда светловолосая девушка, поднимается на третий этаж, звонит, встав прямо перед глазком, тут же ей открывают дверь.
В прошлый выходной Явер поднялся следом за девушкой. Он был точно также одет, равнодушно обогнал ее и поднялся выше, мол, живет на верхнем этаже и его не интересуют мелкие дела соседей. Однако для себя успел определить, как встречают гостью, как быстро открывается дверь и поспешно закрывается. Здесь был еще и расчет - в следующий раз девушка не почувствует опасности в том, что он идет следом.
На этот раз Явер пошел впереди нее. У площадки второго этажа он остановился, прислонившись к перилам, словно для того, чтобы отдышаться. Когда между ними оставалось несколько шагов, он двинулся дальше. Девушка остановилась у двери прокурора, он услышал звонок и на звук открывающейся двери кошкой бросился назад. Вместе с девушкой он влетел в квартиру и, успев ногой захлопнуть за собой дверь, уперся дулом пистолета в грудь прокурора. В другой руке у него был нож.
Светловолосая помертвела, а прокурор, хоть и побледнел, но заговорил глухим голосом и с застывшей на лице улыбкой так, словно давно уже ждал этого:
- У нас в доме ничего не запирается, все открыто, где деньги и золото, я вам скажу, забирайте... Берите все, если окажется мало, договоримся, завтра принесу еще. Я не из тех, кто жизнью жертвует ради добра. Деньги грязь на руках, придут и уйдут. Я зарабатываю их, а не они меня. И потом, раз вы пришли, значит, вам это нужно.
Пожалуйте в эту комнату, здесь осмотритесь. Даю вам слово мужчины: Вы - Явер! Давно хочу с вами познакомиться. И раз уже вы пришли сами, находитесь в моем доме, не ждите от меня коварства. Если вы согласитесь, то есть захотите жить по-мужски, давайте сядем, поговорим. Я нужен вам, но вы мне еще нужнее, так поработаем рука об руку. Все останется между нами. Мы сможем дружить, самое малое, двадцать лет. За эти годы ты заработаешь столько, сколько и за двести и не заработал бы. Где я, там будешь и ты. Встречаться будем, когда и где ты захочешь. Разве моя работа и твои старания не для того, чтобы жить?
Прокурор, действительно, не похож был на человека, который даст убить себя из-за добра. В его словах, голосе, в выражении лица чувствовалась мужская цельность, решительность человека, который привык держать слово, и верилось, что нет в нем коварной фальши тех, кто просто старается высвободить свою шею из веревки.
По мере того, как он говорил, бледность отступала, уступая место прежним краскам, мужской суровости, внушительности, строгости человека, привыкшего приказывать.
Направленные на него нож и пистолет были словно игрушки, а сам он главный тренер, проверяющий готовность спортсмена к состязаниям и передающий ему хитрости своего мастерства. Обе руки он опустил в карманы, грудь его, которая несколько мгновений назад напоминала уснувшие кузнечные меха, теперь подалась вперед налитыми мышцами так, что, казалось, он свалит стоящего перед ним, не касаясь его руками. И этот "редкий экземпляр", созданный для того, чтобы защищать вверенные ему законы, поклявшийся и на пороге неминуемой гибели, всегда и везде личное приносить в жертву общественным идеалам, даже сейчас, под страхом безвременной кончины, не изменит своим убеждениям.
Об этом Гара Кялязе (Черном Ящере), брившем голову наголо каждые пятнадцать дней, потому что, как он сам говорил, если он опаздывал с "лужением" хоть на день, она у него начинала неимоверно чесаться, Явер был наслышан. О нем говорили: "Если поймает - конец, не вернешься, но если отпустит - гуляй себе, шапку набекрень, все для тебя сделает, перед начальством ответит, но посадить тебя в КПЗ не даст, слово у него стоящее". Еще говорили, что мужик он, не обижает тех, кто работает аккуратно, а наоборот - привечает. Где бы ни работал он, поручает начальнику милиции того района присылать получивших "вольную". И присылают. Гара Кяляз сажает его напротив, расспрашивает, слушает, присматривается, потом звонит руководителю какого-нибудь предприятия: "У меня тут хороший парень, посылаю к вам, дайте ему работу, чтобы подняться ему помогла. Отстал он немного, надо сделать так, чтобы догнал он своих сверстников. Здоровый, ловкий, толковый парень...".
Слышал Явер, что Гара Кяляз таким еще и деньги в карман кладет, говорит, - нужны будут деньги, ни у кого не проси, приходи ко мне, дам, сколько нужно, а вернешь по частям, по возможности. Однако, если возвращают, не берет.
На его застольях порой можно встретить и вульгарных представителей преступного мира, он решительно не стеснялся таких знакомств. Поэтому у него не бывает нераскрытых дел, поэтому в свои небольшие годы он за пять лет ступенька за ступенькой поднялся от обычного следователя до прокурора. И здесь он не остановится, пойдет дальше, займет одно из самых высших мест.
А Явер разве не шел на смерть ради того, чтобы жить? Если бы у него было образование, неплохая специальность, и он мог бы зарплатой обеспечивать себя, конечно, не стал бы он зариться на чужое добро. Не идти же ему теперь учиться, в эти годы. Да и с какой головой стал бы он постигать науки? У него в жизни одна дорога: грабить "богатеев" или государство, не оставляя следов, не попадаться, так и жить. В то же самое время он осознавал невозможность такой жизни. Он знал, что даже если станет обладателем богатства, равного состоянию большого государства, тратить его он не сможет, даже проводя, развлекаясь, пять дней здесь, десять - там, месяц в одном городе, два - в другом.
Рано или поздно, попадется, ведь он в розыске, фотография его у каждого постового. А не узнают по фотографии, так поинтересуются, кто это сорит деньгами и к тому же нигде не работает? Спросят: "Откуда?" - "Свои" "Дай-ка трудовую книжку, посмотрим, кем ты работаешь, если у других и на десять дней не хватает месячного заработка, а ты в день тратишь больше, чем иные с положением и должностью в месяц получают..." - "От отца, от деда перепало, трачу потихоньку..." "Если бы дед твой что-то оставил отцу, он бы не тыкался туда-сюда, как бездомная кошка, которую отовсюду гонят, не связывался бы с анашой, живя в постоянном страхе быть пойманным. Достать один пакетик - все равно что умереть. И так раз за разом. Разве так живет человек, у которого что-то припасено?" - "И дед мой так жил. Он копил для отца, а отец - для меня. Какой отец не оставляет сыну на черный день?" "Ладно, если у вас такое богатство было припасено, почему же мать после смерти отца день и ночь печатала на машинке? Неужели она ничего не знала об этом, а ты знаешь? Нет, не дело это! Да и что мы здесь с тобой бьемся? Ты ведь, оказывается, в розыске!.."
А как жить ему в этом мире? Где найти такой приют, чтобы никто ни о чем не спрашивал? Может, свернуть с этой дороги? Ведь куда бы он ни ткнулся, "братва" узнает, их почта, работающая лучше сыскной связи, тут же разнесет во все концы, что Явер - сука, и его не оставят в покое! Или ты должен распрощаться с воровским миром, или, оставаясь там, работать на этот мир, но у тебя должно быть что-то, на что можно было бы опереться.
Ты, как рыба, Явер, из озера должен попасть в море, океан, а останешься на суше - кончена твоя жизнь. Одному ведь нельзя, женишься, дети пойдут, и одной крохой пяти ртов не прокормить. У тебя должна быть неиссякаемая река доходов, полноводная и непересыхающая. Удобный представился случай - зарабатывай, собирай, потом трать понемногу, ни от кого не зависим, ни в чем не нуждаясь. Ты уже сварился, столько кипишь в этом котле! С Гара Кялязом будешь работать так, что никто не узнает об этом. Он никогда не станет ставить на тебя капканов, чтобы расправиться с тобой с помощью твоей же "братвы". Он будет пользоваться тобой как ключом. Сколько закрытых дел он откроет с помощью этого ключа! И делает он это не только для того, чтобы занять более высокую должность. В живет дух преданности своему делу, профессии. Он не представляет для себя в этом мире более высокого служебного поста, чем тот, что доверен ему. Его идеи, убеждения не могут диктовать ему, приказывать ничего, кроме верного служения.
