- А я тебя видела много раз. Ты - Явер. Тебя все боятся, а я - нет.

- Где тебя ждать?

- У нас дома!.. - ответив, Мираста опять, откинув голову, рассмеялась и голубем полетела прочь, смешиваясь с толпой сверстников....

Только в то утро Явер и видел мир зеленым, цветущим, с реками и родниками. Он был совсем другим, мир без стариков, и живущие в нем не ждали ни смертей, ни потерь. Здесь на болезни, несчастья, нужду, голод был наложен запрет. И казалось, что мир этот никогда не изменится, всегда будет оставаться таким зеленым-презеленым...

Уже три дня, как Явер был в "отпуске". Только этой ночью ночевал он дома, и то придя пьяным после полуночи. После трех лет отсутствия это было первое утро, когда Явер вышел на свою улицу: кого-то нужно было просто увидеть, кое-скем свести старые счеты, кому-то намять бока (тем, кто в его деле дал лажные показания). Они же, откуда-то узнав, что Явер стоит на улице, не выходили. Им в тот день повезло, потому что Явер пошел за Мирастой и до самого вечера потом у него уже и в мыслях не было сводить с кем-то счеты. Вечером, не пробыв на улице и пяти минут, он вошел во двор Мирасты.

Здесь было три квартиры. Те, что по бокам, были вдвое больше средней. Это и была квартира Мирасты.

Во дворе дети помладше играли с мячом, а постарше сидели рядом с родителями. Кто читал, кто слушал, о чем говорят взрослые. Двор недавно был полит, и на почерневшем асфальте поблескивали небольшие лужи. В каждой из них отражался свет лампы, висевшей над дверью Мирасты.

Когда Явер вошел во двор, то свободно, кто как, сидевшие мужчины подобрались, женщины схватились за сердце, а дети замерли, глядя на их побледневшие лица.

Не постучав, не спросив разрешения, Явер отодвинул белую простыню, которой была занавешена дверь, и вошел в дом Мирасты. Соседи тут же разбежались по своим квартирам, женщины увели детей, нашептывая им, что это "головорез". У одного из соседей была одышка, так он, прикрывая рот рукой, тоже быстро убрался восвояси, чтобы в его кашле Яверу, не дай бог, не почудилось бы: "Эгей! Что ты там делаешь?" Явер бросится тогда наружу, и кто тогда перед ним устоит, даже с пистолетом и ножом, не говоря уже о безоружных.

Дети в ожидании крика, который должен был поднять в доме Мирасты "головорез", приросли к месту, а соседи, каждый шаг которых обычно был слышен, теперь точно съехали отсюда.

В этой тишине Явер спросил у Агабаджи: "Как дела?" Она поняла это как "Где работаешь?" и отвечала: "Дворником на Коммунистической."

- Довольно далеко отсюда, - сказал Явер.

На лице Агабаджи не было ни морщинки. Когда она улыбалась, на щеках ее появлялись ямочки. У Мирасты были такие же, только материны словно прятались в тени, а у нее сияли, как небольшие чашечки с медом.

- Меня не так дорога утомляет, - говоря, Агабаджи посмотрела на дочь, указывая ей на что-то, - как те ненасытные утробы, что чужое поедают, от них и грязь на улицах, а у того, кто ест свое, откуда столько, чтобы еще выбрасывать.

В небольшой их комнате стояло две кровати. Над одной из них было прибито старое, но еще не выцветшее одеяло. В углу - тростниковая полка, тесно заставленная книгами, в основном, учебниками. В другом углу стоял шкаф, как будто из общежития. У одной из его неоткрывающихся дверок стояла тумбочка. Большое окно, занавешенное белым тюлем, выходило во двор.

Мираста подала матери с Явером чай.

В маленькой кастрюле был приготовлен обед, на крышке ее лежала ложка и пахло мясом. Видимо, Мираста после школы зашла к матери на работу, взяла у нее денег и сходила на базар. В неглубокой тарелке на тумбочке лежали фрукты, несколько груш и яблок. Фрукты были отборными, без единого пятнышка, видимо, продавец, глянув на девушку, постарался ей услужить.

Явер привык пить чай горячим, делая сперва маленький глоток, как бы пробуя его и готовясь выпить весь стакан. Но теперь он проглотил его в два глотка и поднялся. Вынув из бокового кармана пачку сотенных купюр, он оставил себе одну из них, остальные бросил на стол и собрался уходить. Агабаджи встала.

- Сынок... - она осеклась, когда Явер оглянулся, не стала продолжать начатое, а перевела разговор на другое, - Мираста к твоему приходу приготовила обед, поешь с нами...

Явер понял все, что она хотела сказать, все, что не договорила, все, что укрылось за этими словами, что было у нее на сердце: "...Забери свои деньги! Кто ты такой, чтобы давать мне их? А может, на сохранение даешь их мне? Но с каких это пор ты хранишь здесь деньги? Знаю, почему ты это делаешь. Мирасте ведь всего шестнадцать, а тебе - тридцать, она чуть ли не в дочери тебе годится. Боится она тебя, вот и заискивает перед тобой, а ты уж решил, что нравишься. Сам - бродяга, из тюрьмы не вылазишь, хочешь и дочь мою несчастной сделать? А девушка - что цветок, вдохнешь его аромат он и увянет, а увянет - кому уже нужен? Найди себе ровню, они, вон, на базарах, вечерами перед гостиницами крутятся. Ну, какой из тебя семьянин?! Повторяю: девочка от страха так вьется перед тобой, а тебе кажется, что любит она тебя. Во-первых, Мираста в этом пока еще ничего не понимает и к тому же она столько наслушалась о тебе от соседей."

Явер глянул на Агабаджи, она стояла молча, то переплетая пальцы, то потирая ладони, как от холода.

Не попрощавшись, он вышел.

На следующий день Явер преградил Мирасте дорогу, когда та возвращалась из школы:

- Пойдем со мной.

Мираста, важничая и гордясь тем, что у нее такой защитник, оглядывалась по сторонам, словно демонстрируя это посматривавшим на них одноклассникам.

- Пойдем, - ответила она, - пойдем, куда хочешь, я только маме скажу. Теперь я ничего не боюсь.

- Зачем говорить маме? До вечера еще далеко.

- Нет, я должна сказать, - капризно возразила она.

- Ты все рассказываешь маме?

Они шли рядом, шли туда, куда хотела Мираста. Девушка была очень довольна: на этой узкой улочке никто не задевал их, не преграждал им дорогу, наоборот, все сторонились или сворачивали на другую сторону.

- У меня только мама и еще... Я в жизни от них ничего не скрою.

- Кто это "и еще..."?

Мираста загадочно улыбнулась :

- Не знаешь?

- Откуда мне знать, если ты не говоришь?!

Мираста прыснула от смеха:

- Не скажу, сам догадайся.

Явер не стал больше настаивать, выспрашивать, почувствовав, что речь идет о нем самом.

Тогда на улице, среди людей, он дотронулся до ямочки у нее на подбородке. Ему показалось, что руку его обожгла горячая капля меда, ничего подобного он не встречал и не испытывал до сих пор, и никогда больше не встретит, ищи он хоть сто лет.

Они не нашли Агабаджи на работе, и какая-то женщина с балкона пятого этажа сказала им, что она давно ушла, нездоровилось ей. Мираста потянула Явера за руку:

- Пойдем к маме.

Явер промолчал.

Мираста положила руку ему на плечо, которое было гораздо выше ее головы, прислонилась к нему и прошептала:

- Пойдем.

Явер не стал говорить ей, что мать твоя видеть меня не может, она и заболела из-за того, что я приходил к вам вчера. Человек, который глотает свои слова, не высказав их, ест себя изнутри.

Он снова достал из кармана денег и, положив их в сумку Мирасте, сказал:

- Я провожу тебя до дома и вернусь.

Мирасте подумалось, откуда у него столько денег, ведь вчера он себе почти ничего не оставил. Она была уверена, что будь у него с собой эти деньги вчера, он отдал бы и их. Значит, это заработано сегодня. Мираста не спросила, где он работает, ей и в голову это не пришло, она даже не представляла, насколько опасен его промысел. Конечно, она была наслышана о его прошлом, о том, за что он был арестован, но сейчас ни за что не поверила бы в то, что он взялся за старое: разве станет бросаться в огонь человек, который вчера только вышел из тюрьмы?! Может, это его сбережения, что хранит он у себя дома?

Мираста и сама не понимала, почему так легко и просто, как по праву ей принадлежащие, берет она эти деньги, даже не сказав "спасибо". Она даже не задумывалась над этим "почему?", не искала на него ответа, предполагая, что поступает правильно. Ведь те, что поступают правильно, никогда об этом не думают. Человек задумывается над тем, что его беспокоит, а если он не задумывается, значит, и беспокоиться не о чем.