- Что преподает?

- Математику.

- Любит, наверное, свой предмет?

- Любит.

- Тогда жена твоя - четкий человек, потому что предмет, которому она учит детей, отличается точностью.

- Да, она такая.

- А ты тоже точен по отношению к ней?

Яверу и в голову не приходило, что Тигр так, окольными путями сообщит ему о завершении "сходки".

- Я?.. - он стал заикаться.

Тигр не стал продолжать начатый разговор, а обратился к прошлому, к далеким, давним временам:

- Не скажу, в каком веке конкретно, но знаю, что когда-то очень давно было у нас пять библиотек, назывались они то ли школой, то ли академией. Там хранились книги дороже золота, изучали все науки, а во главе всех наук стояла математика, из-за точности своей. Тот, кто не знал хорошо математики, считался безграмотным, даже если другие предметы знал наизусть.

- Я тоже забыл эту дату, но мне кажется, что это должен быть седьмой век, - в разговор вмешался Зверь, причем он не кичился, не хотел просто показать свою осведомленность. Воры очень много читают: их дело - есть и спать, так что без книги их не увидишь. К тому же у них крепкая память. Они никогда не забывают того, что видели хоть раз, их память, как архив, в котором слой за слоем откладывается все, что они слышат, видят, читают и, когда надо, быстро находят там необходимое. - И поэт Низами, знающий все тайны земли и неба, - продолжал он, - обогатился знаниями благодаря этой академии, только вот описательность и яркие краски - его собственные, от природы.

Помолчали. Когда в таких ситуациях вдруг замолкают голоса, человеку кажется, что даже воздух от страха прячется, а сам ты находишься в море, вцепившись в обломок погибшего корабля. Мрак окутал водную гладь, нигде в небе нет ни пятнышка света, из небесной дали слышны лишь звуки плача. Иногда на лицо, на голову тебе капают оттуда горячие слезы и, если бы не ветерок, выжгли бы они, как кислота, те места, куда падают. И уже как реальность воспринимаешь то, что свет перевернулся - небо на земле, а земля - на небе, не станут же люди оплакивать своих мертвых на небесах. Услышав рыдания, у тебя уже не остается сомнений в том, что когда матери, невесты и сестры, белыми руками убрав с лиц своих черные пряди волос, до крови расцарапали свои белые лица, мир перевернулся... Даже если увидишь все верно и точно, не осознаешь этого, решишь, что над головой у тебя, действительно, земля, и воздух ее не удержит, и она всей тяжестью своих гор и скал упадет на тебя...

Явер вдруг вскочил и кинулся не к двери, а к "северу", ударившись о стену. Он не упал, но зашиб колено. Боль иглой пронзила мозг, поворочалась там, как будто оттуда надо извлечь желтую колючку чертополоха, а пока ищут ее, колят и колят иглой, раздирая кожу и мясо.

Эта боль вернула на прежнее место небо и землю Явера, когда он увидел, что Тигр и Зверь смотрят на него сверху с легким удивлением, точно они знали и были готовы к тому, что некое высокое строение должно рухнуть и сравняться с землей. Видел он и то, как посмотрели они друг на друга все объясняющими взглядами, они не ускользнули от него, заметил также, как они однозначно смежили веки, как бы подтверждая одну и ту же мысль - "да, это так".

Явер немало встречал в преступном мире тех, кто под гнетом тяжести душевного состояния оказывался как бы не в себе. Скольких из них сгрызли думы, лишив душевного покоя. Неопытный шофер останавливает машину на спуске, она летит, разбивается и перед глазами - нескончаемым потоком гримасы погибших. Их не забыл Явер. Он понял, что теперь тоже находится вне реальности, не в себе, и верхние это почувствовали.

Он вернулся на свое место и сел, потирая колено.

Зверь, придвинувшись к краю, свесил ноги так, что голова Явера оказалась между ними:

- Ты точен?

Ответить было нетрудно, Явер уже пришел в себя и знал их реакцию, если он заявит, что "точен", поэтому он не стал кидаться вброд, а словно бы перекинул мост через это глубокое "ущелье":

- Не сказал я ей.

Вопрос "почему" в чьих-то устах, наверное, мог бы прозвучать достаточно тонко, но из горла Зверя он вырвался бычь ревом.

- Почему?

- Пусть живет в надежде, пока не услышит.

- Очень любишь ее?

- ... и детей и ее тоже...

- Третьего еще не назвал?

- Нет, она заподозрила бы неладное, разволновалась, беременна ведь...

Через "кормушку" бросили еще одну "ксиву". Явер поднял ее без приказа и отдал Зверю. Тот прочитал, откинувшись назад и передал Тигру.

Явер же в это время лихорадочно вспоминал, что еще такого он совершил, что приписалось к его грехам, и пытаясь заранее найти лазейку для оправдания. Но, услышав, что они собираются писать в ответ, облегченно и глубоко вздохнул, ему хотелось дышать так еще и еще, как будто воздух в камере вот-вот кончится, и каждому достанется лишь то, что он успеет вдохнуть.

Он поспешно проговорил "и детей тоже", но ничего не сказал про жену, она сразу же, безусловно, подразумевалась. Слова его прозвучали так, как будто это было очень важно для всей его последующей жизни и ничего дороже и необходимее в ней он уже не найдет. Теперь он будет жить отдельно от Мирасты, бесенка-дочери Шафаг, от только-только научившегося ходить сына Афага и пока еще безымянного третьего, что явится для них подталкивающей силой к тому пределу, за которым борьба за выживание беспрерывна и ежечасна. Явер должен был вытащить их из своей грязной жизни, должен беречь и лелеять в себе все, связанное с ними, хранить, как богатство, которое может быстро истаять из-за большой нужды в нем, его не трогаешь, а только разглядываешь, любуешься красками, насыщаешься вкусом, тем и бываешь сыт. Этим он будет дышать с петлей на шее, готовой затянуться в любую минуту...

Тут Явер почувствовал, что мозг его остывает, леденеет лоб, и все существо его покрывается холодным потом. Он ощущал, как где-то далеко, в темноте, во мгле, что заполнила его изнутри, сверкнула, заиграла молния, оставив за собой слабый желтоватый отблеск. Он превратился во флаг, который поначалу затрепетал, заволновался, как флаг на едва показавшейся вдалеке мачте корабля. По мере того, как корабль приближался, стал виден сверкающий, залитый светом плот, который он тянул за собой. Плот этот, с движением корабля, светлыми волнами растекался по морю мрака, смерть меняла свой цвет, яркими складками разливаясь по миру, пела песни счастья. Явер видел, что в мире том есть села и города. Все реалии реального мира присущи и ему. И самому Яверу видится он не отсюда, не с конца своей жизни, не со своего заката. Он находится там, на плоту, в то свое время, когда Мираста вышла на улицу из соседнего двора в коричневом школьном платье, белом фартуке и красном галстуке. На ней были белые носочки, виднелись коленки, при каждом шаге подпрыгивала грудь, толстая коса поигрывала между лопатками. У нее такие густые брови, такие длинные ресницы и большие глаза! Белки их как сметана, как блюдца со сливками, а зрачки - как ягоды черного винограда.

- Ты чья дочь?

Мираста, стараясь сдержать смех, улыбнулась:

- Агабаджи.

- Какой Агабаджи?

Верхняя губа ее дрогнула, она опустила голову, словно чего-то стесняясь, и ответила:

- Дворнички Агабаджи.

- Ты - хорошая девочка... Очень хорошая!.. Лучшая из лучших!..

Она подняла голову. Лицо ее сияло, как подрумянившаяся на огне кукуруза.

- Да? - спросила она и пошла, помахивая сумкой, потом оглянулась и добавила: "А я тебя знаю..."

- Эй! - крикнул ей вслед Явер, так как не знал ее имени.

Она остановилась, вертя сумкой то туда, то сюда. Явер догнал ее и спросил:

- Тебя как зовут?

- Мираста.

- Какой класс?

- Десятый.

- Вечером буду ждать тебя.

Мираста засмеялась и пошла, снова остановилась, словно хотела, чтобы Явер прочел ответ у нее на лице.

- Я никогда не видел тебя, Мираста!..

Мираста с врожденным кокетством повела глазами, чуть склонив набок голову, перекинула косу на грудь, опустила веки, стыдливо прикрыв зрелость и привлекательность глаз.