Воры думали, что Прошляка пугает предстоящая сходка, мерещится разное. Эти видения своей тяжестью и непреложностью обрушились на него, потрясли, и он закричал.

Прошляк догадывался об их предположениях, не то они так легко не оставили бы его в покое.

Может, они еще вернутся к этому? Может, они связали это с тем, что у Прошляка поднялась температура?

Во всяком случае, утверждение "Бывает... да... бывает" было небезосновательным. Прошляк подумал, что такие утверждения диктуются опытом, ведь только опыт позволяет нам заранее определить горечь и сладость, вкус фруктов, опыт наполняет память, ум, и слова на язык уже идут от ума.

Не хотел он возвращаться к тем дням, но его снова затянули воспоминания, обвившись вокруг него, как африканские змеи, затянули, как лебедка медленно, но верно, прижимает паром на речной переправе к причалу.

...Из дома Гара Кяляза он ушел около полуночи. Как договорились, все, что Явер взял у прокурора, он принес домой и спрятал в шкатулке под половицами, накрытыми старым ковром. Потом отправился на заранее обговоренную улицу. Он прошел по проспекту, тянущемся почти во всю длину городу, свернул на пересекающую его короткую улочку, в одном конце которой стоял один милиционер, в другом - другой, как было условлено, и подошел к шедшему ему навстречу человеку.

- Давай деньги! - Явер наставил на него нож.

Крик этого человека заполнил всю округу. Милиционеры кинулись к нему. Явер заметался, бросился туда, сюда, растерялся и его схватили.

В ту же ночь его отправили в следственный изолятор. Когда он выходил из "воронка", заметил смотрящие на него из "одиночки" машины глаза. Это была та самая светловолосая девушка из квартиры прокурора. Значит, она была "сеткой", ее везли в женский корпус. Она работала на Гара Кяляза, впрочем, как и Явер теперь. В эти несколько мгновений он не мог сказать, что тайну о том, что он - "сетка", она должна унести с собой в могилу, не смела нигде и никому говорить об этом ни слова.

Впопыхах он только и успел прокричать ей через плечо:

- Смотри-и!

Ему казалось, что этим словом все было сказано, как если бы они, стоя друг перед другом, говорили полчаса. Девушка ничего не ответила, хоть бы кашлянула, мол, будь спокоен. Но Прошляк и так был уверен в том, что она будет держать язык за зубами, ведь она была в такой же опасности, они были связаны одной веревочкой, один обязательно потащит за собой в колодец другого, если проговорится...

Явера не стали держать на карантине, а вроде бы "случайно", "по ошибке" подсадили в камеру тех, кто сидел в первый раз.

Он со всеми перездоровался, прислонился к двери и закурил.

Шеф подозвал его, чтобы ознакомить с "камерным положением".

Явер стоял, жадно затягиваясь сигаретой, так втягивая в себя дым, словно шли соревнования по тяжелой атлетике, он должен поднимать штангу и очень нервничает перед выходом.

Его нерасторопность разозлила шефа: он сел на своей верхней полке, свесил вниз ноги и вытянул одну из них в направлении Явера.

- Эй, ты!

Явер смерил его взглядом снизу вверх.

Шеф, поигрывая в зубах папиросой, сказал:

- Это беспредел!..

Тут звякнула дверца кормушки, показалось лицо надзирателя, сделавшему шефу глазами знак подойти.

- Ну, чего тебе? Мне идти к тебе? Говори так, что надо!

- Надзиратель, выставив в окошко губы, проговорил: "Это важно!"

Шеф, подняв руку, ответил: "Положил я на твою важность! Что значит "важно"?!"

Потом приказал одному из сидящих рядом: "Пойди, посмотри, чего он там нудит".

Спрыгнувший сверху, как саранча, кинулся к двери, подставил ухо надзирателю и, одним прыжком вернувшись на место, что-то прошептал шефу. Потом прыгающим ртом, словно в наперсток вытянутыми губами, он произносил на ухо всем сидящим наверху "тринадцатым" - тем, кто принял воровскую жизнь, "чистым ребятам" - одно лишь слово. Все остальные, следившие за ними, видели, как вздрагивают они от него словно их спросонья опускают в ледяную прорубь.

Пока шеф суетливо одевал рубашку, приводил себя в порядок, всполошились и уже стояли на ногах все "идеалисты". Шеф достал чистые наволочку, простыню и поменял их на своей постели, высокой и удобной. Потом он спрыгнул вниз и все "тринадцатые", как резвая саранча, следом. Они выстроились перед все еще сидевшим на корточках, прислонившись спиной к двери, Явером.

Дым в камере стоял коромыслом. Это и не мудрено, потому что из шестидесяти - семидесяти человек из почти постоянно кто-то курил, одни смолить заканчивали, другие только прикуривали. Камера постоянно полнилась сизым дымом. Да еще со стороны "севера", где готовился чифирь, шло какое-то зловоние, что-то горело, плавилось, потрескивало, и едкий дым разъедал глаза.

И "мужики", и фраера почувствовали, что явился, если не шах-падишах, то человек не последний преступного мира, поэтому все с застывшим изумлением и горячим интересом ждали, когда он взойдет на "трон". Явер же, пока не докурил свою сигарету с фильтром, не встал, а это продолжалось довольно долго. Все это время камера, которая, обычно, весь день гудит, грохочет, не умолкая, словно опустела, или будто у всех одновременно отнялась речь. И вдобавок прозвучала команда "Не двигаться!" все застыли, словно статуи или манекены.

Явер на руках подтянулся на приваренной к верхним и нижним нарам лесенке из трех ступенек и оказался наверху, на приготовленном шефом толстом матрасе. Саранча поднялась по другой лесенке, потому что не смела проходить мимо него и, молча, кто как, разместилась вокруг.

Явер прилег, опершись на локоть, и спросил:

- Ну, как, братва, не обижают вас здесь?

- Какое они имеют право нас мучить? - заерзав на месте, проговорил шеф, напоминавший рассохшуюся бочку, с глубокими морщинами на лице, несмотря на небольшой возраст, с редкими усами, доходившими до синеватых губ.

- Как у вас, всего хватает?

Шеф, не переставая ерзать, как борзая, увидевшая мясо в руках хозяина, ответил:

- Отравы нет. Заказал на вечер. Обязательно будет!

Явер прикурил еще одну сигарету, выпуская дым изо рта и ноздрей:

- Постучать в кормушку!

Один из саранчи, что сидел позади всех, бросился вперед и кулаком забарабанил в дверь. Когда в окошке показалось лицо, он отодвинулся, чтобы они могли видеть друг друга.

- Что надо?

Явер достал из кармана пятидесятирублевку, протянул шефу и рукой показал, чтобы тот сам отнес деньги, объяснив там. что к чему.

Надзиратель от двери не отходил, стоял и ждал. Шеф же, словно желая вернуть уходящего, позвал:

- Эй! Эй! Одну минуту!

Потом, просунув в окошко свою продолговатую, как дыня, голову, он долго что-то говорил надзирателю, чего никто не слышал. Однако деньги передал и стало понятно, что он все уладил.

Оповещая о своей победе, он, повернувшись, вскинул руку:

- В порядке!

- Свежую заварку подавай! - приказал шеф чайханщику, довольный собой.

Толстый парень с алюминиевым чайником, не заставляя себя долго ждать, поднялся по лесенке к лампочке и повесил его на деревянный гвоздь, вделанный умельцами в бетонную стену, проверил его на прочность, потому что крепость этого гвоздя на первый взгляд внушала сомнение. Подсоединив электрический кипятильник к проводке, он ополоснул стакан "армуды", вылил воду в парашу, и стал протирать его тряпкой.

Стояла тишина, все молчали, как будто чего-то ждали. Словно не Вор пришел в камеру, а волшебник и все ждут, что сейчас начнутся чудеса. А Вор продолжал молча всех разглядывать.

- Твое имя? - спросил он вдруг у шефа.

- Беюкага. Из Маштагов. Племянник цветочника Рзы.

Явер так махнул рукой, точно хотел отделаться от чего-то назойливого.

- Я спросил только имя. Откуда ты, не имеет значения. Здесь все узники, все - равны.

Беюкага несколько раз качнулся вперед-назад, что должно было означать "ясно, все понял..."

- Камерное положение? - спросил Явер у Беюкаги, не сводившего с его рта взгляда прищуренных глаз и сидевшего рядом, как переводчик.