– А если жертвой окажется Сергей, – добавляет Люч, – это сделаю я. И лучше выкинуть из мозгов даже теоретические размышления о том, что кто-то успеет выстрелить дважды.

– Минуточку, – сказал Дершог. – Кроме вас двоих, оружие на станции есть только у меня. Вы что, действительно меня подозреваете?

– Тебе не кажется, что в сложившийся ситуации лучше отдать жог? – спросил я. – Кого тебе здесь бояться?

– Я никого не боюсь, – ответил Дершог. – Забрать у таркара его жог можно только в одном случае. Если он мертв.

– А зачем оружие Сергею и Лючу? – спросил Патакон.

– Я согласен, – поддержал его Взбрык. – Ситуация щекотливая. Нужно все оружие, которое есть на станции, выбросить в открытый космос.

– Хорошо, – говорит Люч. – Мы выбросим все оружие.

В кают-компании повисла тишина. Забрать жог у таркара… Чем не повод, чтобы открыть стрельбу. Не со зла. Нервы…

Смотрю на Дершога.

– Только не нужно намекать, что ты заберешь жог у трупа, – сказал Дершог и бросил на стол свой трехствольный обрез. Бросил с такой легкостью, что у меня даже закралось подозрение: нет ли у него еще одного?

Я не стал обдумывать эту идею. Просто забрал жог и мы все пошли к мусорной камере, после чего было решено устроить внеплановый прием пищевого белка – единственного съестного, что у нас осталось. Это помогло немножко сбить градус напряженности.

О сытости говорить не приходилось, но все-таки пища в желудке. Настроения общаться не было вовсе, и я почти сразу ушел в свою каюту.

Кусок пространства площадью в восемнадцать квадратных метров и потолком два тридцать… Я так привык к нему, что он стал мне родным. Здесь я чувствовал себя почти так же комфортно, как в своем двухэтажном кирпичном доме в Рыбинске, на берегу водохранилища. Стоя у иллюминатора, долго смотрю на бездну, усыпанную мириадами звезд. Я готов расцеловать того, кто предусмотрел иллюминаторы в жилых каютах. Если бы их не было, в замкнутом пространстве космической станции можно запросто сойти с ума. После катастрофы… Когда надежда на спасение так мала… До ближайшей обитаемой планеты четырнадцать парсеков, но расстояния не имеют значения. Стоя у иллюминатора и вглядываясь в звезды, чувствуешь себя причастным к огромной Вселенной, а не джином, законопаченным в бутылке, выброшенной в океан.

Я лег на кровать, заложил руки за голову и закрыл глаза. От голода болела голова. Не сильно, но противно.

Странный в кают-компании получился разговор. Болтали ни о чем, а через минуту все поверили, что астрофизик может съесть химика. Умные и образованные, а поверили. Голод не тетка.

«Так что же теперь, каждый сам за себя?»

В дверь каюты постучали.

– Заходи, – крикнул я и открыв глаза повернул голову. Дверь отползла в сторону и через пару секунд закрылась за спиной Дершога.

Я прилетел на станцию шесть с половиной месяцев назад. Дершог был здесь уже более двух лет.

– Я помешал? – неуверенно спросил Дершог.

– Нет.

Я сажусь на кровати, Дершог, перетащив вертящееся кресло от стола на середину каюты, сел в него.

Он баламут и весельчак. Я в меру смурной здоровый циник. Мы почти сразу же стали приятелями. Возможно, от того, что как две противоположности прекрасно дополняли друг друга. А может, потому что оба ненавидели политкорректность, возведенную на станции почти в ранг закона, считая ее обычным лицемерием. Если Взбрык был кузнечиком, пусть очень здоровым, а Люч – комком биомассы, мы их так и называли: комок и кузнечик.

– Как-то по-дурацки вышло в кают-компании, – сказал Дершог, оттолкнулся лапой от пола и начал медленно вращаться. – Сколько раз говорил себе: с чужими о блюдах из инопланетных существ не разговаривать…

– Ты своих-то когда последний раз видел?

Дершог запнулся.

– Значит вообще не разговаривать. Одни едят букашек, другие на них молятся. Запросто можно перепутать первых со вторыми.

– Не бери в голову, – я попытался его успокоить. – Просто все на взводе. Мы можем и не дождаться спасателей. С голоду не умрем, так жилой модуль рассыплется.

– Ты думаешь? – насторожился Дершог.

– Внешняя антенна повреждена осколком взорвавшейся станции. Глупо надеяться, что он был единственным. Значит, где-то есть еще повреждения. Могут быть.

– Ты прав. Станцию не мешало бы обшарить.

– Заодно Взбрык успокоится. Ему просто необходимо чем-то заняться.

– Этот не успокоится. По определению неспокойный.

Я усмехнулся. Он был прав.

– Я чего пришел-то… – Дершог остановил кресло и чуть подался вперед, – Был тут на станции один из ваших, из землян. Моисеич. Отвечал за снабжение станции. Лет пять здесь кантовался. Полтора года назад умер от инфаркта. Страсть у него была. Библиотека.

– Я так и думал. Подборка хорошая. Языков много. Чтоб такую библиотеку собрать – нужно душу вложить.

– У него была книга… – продолжил Дершог, – грязненькая такая… купленная им давно, кажется где-то у Сириуса… В этой книге на галактическом языке были описаны практически все рецепты всех разумных существ в галактике.

– Не может быть, – я качнул головой. – Ты представляешь сколько в галактике форм жизни? А сколько разумных? А сколько у них своих рецептов? Только на Земле томов десять наберется. А мы, заметь, не самые чревоугодники.

– Я неправильно выразился, – сказал Дершог. – Рецепты приготовления разумных существ.

– Все равно не понял.

– Там написано как приготовить разумное существо, чтобы со вкусом его сожрать. Гуманоиды, парнокопытные, артулунки, рыбы, птицы. Один и тот же вид, обитающий в созвездии Цефея и Телескопа может отличаться уровнем своего развития. Так уж получилось, что в одно время один вид ел другой на одной планете, в другое – второй ел третий на другой планете. Факт в том, что в принципе все и всех когда-то ели.

– Идиотизм, – только и смог сказать я. – Зачем ему была нужна эта книга?

– Он считал ее очень важной для воспитательных целей. Чтоб не зарывались. Уважали друг друга. В том смысле, что когда-то и где-то, как он говорил, каждый из нас может быть едой, а потом и дерьмом.

Я молчал. Эта новость не дала мне никакой мысли. Скорее всего, книга была кем-то просто выдумана от начала и до конца. И в ней не было ни слова правды.

– Да нет, я не думаю, что в ней есть какая-то полезная информация.

– Не скажи, – протянул Дершог. – Сейчас они, – он показал лапой на дверь за спиной, – ошарашены возможным развитием событий. И больше всего их пугает не то, что их может кто-то сожрать, а то, что жрать придется им. Воспитанным и образованным. Жрать другого воспитанного и образованного. А вот когда они очухаются и обдумают все трезво, начнут искать информацию, кому кого можно сожрать и при этом не умереть. Из чувства безопасности они это сделают или из-за голода – вопрос десятый. Но если они найдут книгу… тут такое начнется…

Дершог замолчал.

И самое смешное, я ему поверил. Если эта книга есть в библиотеке и кто-то из ученой братии о ней знает, он непременно вспомнит и попытается ее отыскать. Хотя бы для того, чтоб убедиться, что в ней написана полная чушь.

– У меня осталось по глоточку граппы, – говорю я.

– Было бы неплохо, – как и прежде весело отозвался Дершог, потирая лапы.

Я поднялся с кровати, выдвинул нижний ящик стола и достал практически пустую бутылку. Окинув каюту взглядом и не отыскав ничего даже близко похожее на стакан, я махнул рукой, открутил пробку и протянул бутылку Дершогу. Он запрокинул голову, отлил ровно половину в пасть, сделал глоток, закрыл глаза и передал бутылку мне. Я допил граппу, закрутил пробку и, положив бутылку на место, вернулся на кровать.

Пустой желудок отреагировал на алкоголь почти мгновенно. Мы молча сидели и думали каждый о своем. Дершог снова начал медленно вращаться в кресле. Опьянение будет очень коротким, но сейчас это неважно. Хотя бы на полчаса, хотя бы на пять минут вырваться из тисков безысходности.

– Когда я неосторожно ляпнул о тушеном артулунке, – говорит Дершог, – мне было даже стыдно. Как будто я пришел в гости и сказал хозяину, что у него некрасивая жена. Понимаешь… Я уже шестьдесят лет не охотился. Я ничего не забыл, инстинкты невозможно забыть. Я просто отвык убивать.