– Может, и тянет. Я должна во всех своих мыслях отчитываться?

– Счастье мое, давай потом поговорим, – Алексей посмотрел на часы, не имея в этом необходимости.

– Хорошо.

Анфиса встала и пошла одеваться.

Торопкий сидел за столом, ждал.

Она вышла – в бежевых брюках и темно-красной футболке, короткой, обнажающей талию.

– Пограничников собралась дразнить?

– Перестань, не смешно.

Торопкий понял, что сейчас произойдет то, чего в их совместной жизни никогда не было. Он этого не желал, боялся, но одновременно ему этого хотелось – как подтверждения того, что началась новая жизнь. Непростая, да, нелегкая, но надо быть мужественным. Надо приготовить себя к противостоянию и борьбе. Придется иногда быть жестким, а может, даже жестоким. Но только так победим и никак иначе.

Алексей встал и сказал:

– Никуда не пойдешь.

– Уже иду, – улыбнулась Анфиса.

Взяла сумочку, открыла, посмотрела что-то там, защелкнула и пошла к двери.

Муж встал перед дверью.

– Пусти, – сказала Анфиса, с наслаждением представляя, как сейчас ударит его, сделает то, что не раз хотелось сделать. И в идеале хорошо бы получить сдачи. Чтобы ударил до боли, до крови, чтобы наконец выкрикнуть ему всю свою ненависть, которая в этот момент представлялась Анфисе намного сильнее, чем была на самом деле.

– Нет, – сказал Торопкий.

Анфиса попыталась все же пройти, обогнув его, Торопкий передвинулся. Анфиса пошла с другой стороны, он опять передвинулся. Она толкнула его руками в грудь. Он схватил ее за руки, но не сильно и неумело, потому что никогда этого не делал. Анфиса вырвала руки и правой рукой ударила его по лицу. Ладонью. Подумала при этом, что надо было кулаком. Торопкий обхватил ее, поднял и понес в спальню. Она извивалась, вырывалась, он держал крепко. Повалил на постель. Тело Анфисы изгибалось с мускулистой силой, подбрасывая Торопкого. Никогда раньше он не чувствовал в ней этого. Так и весь их народ, подумалось мимолетно: в решающие моменты становится силен, ловок, гибок, хотя и без этих моментов достаточно энергичен, но в повседневности, намаявшись и наголодавшись за предыдущие тысячелетия, бывает расслабленным, к тому же очень уж любит сладость жизни в ее прелестных мелочах: вкусно покушать, понежить себя хорошими вещами, неосмотрительно похвастаться талантами и умом…

Анфиса рвалась, он не пускал. И вдруг поцеловал ее. И она ответила, впилась в его губы. Они начали срывать друг с друга одежду, словно боялись, что куда-то опоздают.

В это время зазвонил телефон Торопкого. Они замерли. Звонок напомнил им, что, кроме того, чего они сейчас очень хотят, есть другое – есть внешний мир, а в этом мире существует не только настоящее, но и прошлое, и будущее. В ближайшем будущем, думал Торопкий, после того, что произойдет, он уже не сможет остановить Анфису, если она захочет уйти, не сможет встать перед нею, не сможет удержать. Анфиса же думала, что она свободу, возможность ухода приобретает не совсем честной ценой – тем, что называют женской хитростью, а она это в женщинах как раз и не любит.

Момент был упущен. Анфиса поправила полуснятую футболку, Торопкий встал, пошел к телефону. Но он уже умолк. Перезванивать Алексей не стал. Сказал:

– Давай больше не будем.

– Иди на работу, тебе уже звонят!

– А ты?

– И я пойду.

– Опять все заново?

Торопкий еще не остыл от схватки и чувствовал неудовлетворенность тела, не завершившего начатое действие. Тело хотело продолжения.

Перед глазами была дверца в подвал – именно в подвал, а не в подпол, как в большинстве грежинских домов, где можно пробираться только пригнувшись или вовсе на четвереньках и где, на сухом песке, по давнему местному заведению, хранятся банки с маринованными огурцами, помидорами, яблоками. Торопкий лет пять назад решил углубить подпол, сделал дренаж для отвода воды, гидроизоляцию, выложил пол и стены керамической плиткой, хотел сделать что-то вроде зимней мастерской, можно также поставить бильярдный стол, можно просто оборудовать уютную комнату отдыха для жарких летних дней, но что-то отвлекло, а потом интерес не возобновился, и подвал понемногу стал заполняться старой мебелью, домашним инвентарем, запасными колесами для машины и другими не срочно нужными вещами.

Пока не исчезло окончательно желание действия, Торопкий подошел к Анфисе, схватил ее за руку и потащил к подвалу. Открыл дверцу, сделанную из толстых досок, толкнул Анфису – на площадку, с которой начиналась лестница. Анфиса чуть не упала, схватилась за перила, а он захлопнул дверь и задвинул засов.

И крикнул:

– Остынь, ясно? – Крикнул с должной злостью, оправданной его, мужа, справедливым гневом. Он понимал, что Анфиса эту злость вполне слышит и в свою очередь тоже злится на него. И это хорошо. Остаться запертой в состоянии злости лучше, чем в состоянии обиды. Обида болезненна, злость намного здоровее, скучать Анфисе не даст.

Торопкий, ни в чем не сомневаясь, вышел из дома, направился к машине. Оглянулся. В подвале два окошка, одно со стеклом, маленькое, другое вентиляционное, еще меньше. Выбраться невозможно. Сел в машину. Подумал. Вышел, пошел в дом. Вышел оттуда с бутылкой воды и свертком, где были хлеб, колбаса, сыр. Сунул все это в вентиляционное окошко, крикнул:

– Возьми!

Анфиса не взяла.

Он бросил пакет на пол. Мягко упало. Бросил и пластиковую бутылку. Упала с пружинистым тяжелым звуком. Разбиться не должна. На крайний случай в подвале есть какие-то банки с овощами и фруктами, с соком – сами они не делают, но соседи регулярно угощают.

Анфиса просидела в подвале около часа, когда услышала звонок – телефон был в сумочке, которую она успела схватить, когда муж волок ее. Удивилась, что сама не догадалась никому позвонить. Может, не надеялась, что в подвале есть сигнал? Да нет, просто забыла о телефоне, как ни странно. Сидела и решала, как поступить, когда вернется Торопкий. Вариантов возникало много, фантазия разыгрывается, если некуда девать время. Это как гадание на ромашке с бесконечными лепестками, только не на любовь. На самом деле решение возникло сразу же, как только муж запер ее. Уйти. Как только откроет, собрать вещи и уйти, уехать из этого проклятого места, где она заживо умирает вот уже который год.

Сообщение от Аркадия было очень кстати.

Анфиса честно ему все написала – зачем придумывать, если реальность сама по себе хороша? Он сообщил, что придет. И сразу же стало невмочь оставаться в заточении. Это как в очереди: когда знаешь, что еще долго, томишься терпеливо и почти спокойно, а когда совсем близко, кажется, что время остановилось, очередь замедлилась, застыла, когда же это кончится?

Меж тем у Аркадия возникли трудности. Выйдя к улице Мира, он увидел, что она не только разрыта посередине – там появились пограничники через каждые сто метров, причем с обеих сторон. Видно было, как они вполне спокойно переговариваются, но, как только Аркадий вознамерился перепрыгнуть траншею, несколько голосов и с той, и с другой стороны закричали:

– Куда? Нельзя!

– Я журналист! – закричал в ответ Аркадий.

– Никому нельзя! Через КПП!

КПП, официальный контрольный пограничный пункт, был возле вокзала, и Аркадий пошел туда. Заодно узнать, действует ли он, как бывало раньше.

На самом деле, имея громкое название, КПП был всего лишь деревянным настилом через рельсы, с двух сторон шлагбаумы, рядом с ними – солдаты. Обычно двое-трое, сейчас не меньше десяти. И никакого движения – не едут машины, не идут люди.

Столпившиеся людт шумели и возмущались.

Кричала женщина:

– Мне маму из больницы забрать надо, вы чего творите тут?

Кричал старик:

– Ей забрать, а мне лечь, у меня операция плановая!

Кричал мужчина, хрипло и сердито:

– У меня там грузовик с товаром, вы соображайте, пропадет же все!

Громче всех кричала симпатичная женщина лет тридцати в нарядном не по-утреннему платье: