– Ну как месяц? Вот недавно же было.

– Как же недавно? Еще до восьмого марта схоронили.

– Ну ты еще будешь со мной спорить! – не унималась бабка.

– Да что с тобой говорить? – махнул рукой дед и хитро подмигнул. – Наливай, сынок.

И взяв стопку, громко запел:

– Ну ты тише, дед, не шуми, – успокаивала жена.

– Да отстань ты от меня, не видишь, сын с внуком ко мне приехали. Могу я хоть один раз в жизни посидеть спокойно?

– Не к тебе, а к нам, – возмутилась жена, – ну вы кушайте, кушайте, не обращайте на него внимания.

– Мам, спасибо. Все было вкусно, мы больше не хотим, а ты не уделяй ему слишком много внимания.

– Бабка, тащи еще одну, – не унимался Петрович. – Сын выпить хочет.

– Хватит тебе, старый, совесть имей, перед внуком не позорься. Иди лучше поспи.

– Ну что, сынок, грустный сидишь, давай стопку налью, – глаза его осоловели окончательно.

– Спасибо, батя, мне хватит, да и тебе тоже, – твердо сказал Владимир.

– Ты супротив отца шибко не петушись. Не будешь? Ну ладно, тогда я пойду.

Губы его обиженно затряслись. Царапая ногтями по лысой голове, смотрел то на бабку, хлопочущую у печи, то на довольных, улыбающихся сына с внуком, сидящих напротив за столом. Не найдя в их глазах ни понимания, ни сочувствия, медленно поднялся и, держась за крышку стола, потом за печку, вышел из кухни.

– Пусть поспит. Вот видишь, Вовка, человеку восемь десятков, а пьет так, что молодые не угонятся. Да я тебе вот еще что расскажу.

Она вышла в коридор и крадучись заглянула в спальню. Убедившись, что муж лежит на кровати, продолжила почти шепотом:

– Всю душу вымотал… тут я его с женщиной прихватила.

– Да что ты?!

– Да, да, ты не думай, что он старый, он притворяется. Ушел давеча в магазин – и с концом. Нет и нет его. Ну, думаю, дай погляжу, где он потерялся. Дохожу до проулка – стоит. Какая-то баба с ним, не знаю. Да так улыбается ей, так разговаривают тихо, как два голубка. Я кричу деда, чтобы домой шел, а она поворачивается, злая такая и на меня: «Ты что за нами следишь тут, поговорить не даешь?» Я оторопела, не знаю, что и делать, что сказать. А он нет, чтобы за меня вступиться, одернуть ее, стоит, смеется, как дурачок. Во придур какой твой батька.

– А женщине-то этой сколько лет? – подивился Владимир.

– Да лет пятьдесят, наверное. Ты завтра поговори с ним по-трезвому. Обязательно поговори.

Владимир замялся, не зная, что и сказать, отвел глаза в сторону, боясь неосторожной улыбкой или жестом обидеть мать, сожалеюще пожал плечами и задумался: вот так задача… И мать жалко, и отца обижать не хочется. Обычно родители детей воспитывают, а здесь наоборот получается.

Мать доверчиво и смущенно смотрела на него, украдкой смахнув нечаянно набежавшую слезу.

Выручил Саша:

– Пап, мы сегодня пойдем к тете Любе?

– Да сидите вы, отдохните с дороги, – засуетилась она, вставая, – они тоже только с работы приехали.

– Да уж отдохнули. Пойдем сходим, – настаивал Саша.

Владимир глянул на часы.

– Ладненько. Можно и сходить. С Анатолием заодно пообщаемся, давно не виделись, – рассудил он.

Смеркалось. Дул порывистый ветер, изредка пробрасывал снег, потом повалил крупными хлопьями. Минут за двадцать дошли до кирпичного двухквартирного дома. Постучали в занавешенное окно. Залаяла собака. В воротах показался хозяин. Невысокого роста, в черной кроличьей шапке, темно-синей рубашке, расстегнутой на животе, и тапочках на босу ногу. Это был Анатолий. Поздоровались, быстро вошли в дом, пока Анатолий держал рвавшуюся с цепи в ярости собаку.

– А мы вас завтра ждали, – обрадовалась Люба. – Давно приехали?

– Днем, на поезде.

– Проходите. Молодцы, что пришли.

– Мы уже с дедом пообщались, – подхватил Саша, – они с папой подарки обмыли.

– Что же я стою, – спохватился Анатолий. – Вот тут Любовь Васильевна зарплату получила за разработку методической литературы в школе. Вот, посмотри.

Владимир заглянув за печку увидел там в грязно-сером пластмассовом ящике бутылки, на черной этикетке которых большими буквами было написано «Господа офицеры».

– Не может быть, – удивленно улыбнулся он.

– Люб, скажи?

– Правда, правда, Вов, денег нет, вот нам и выдают по взаимозачету водкой. Теперь методическую литературу в стеклянной обложке муж мой изучать будет, – проговорила она.

– Люб, соловья баснями не кормят, что же мы прохлаждаемся, давай гостей потчевать.

– Ой, я не хочу, – замотал головой Саша и уставился в телевизор.

– Может, обождем? – поддержал его отец. – Мы ведь только из-за стола.

– Ни в коем случае, – с нахально плавающей на губах ухмылкой протянул Анатолий. – Люб, накрывай.

Сидели с зятем долго, заполночь. Каждый раз, налив очередную стопку, Анатолий, хохоча, выпучивал глаза, смотрел на этикетку, вставал и, выпятив округлое брюшко, выпивал до дна, жмурясь и выдувая трубочкой воздух.

– Слушай, Анатолий, сегодня мать обижалась, что деда с какой-то женщиной видела. Переживает, чуть не плачет. Ума не приложу, что и делать.

Анатолий задумчиво повертел в руках пустой граненый стакан, внимательно посмотрел на собеседника:

– Да, я в курсе всего этого. Выбрось из головы. Дед у нас мужик серьезный, глупостями не занимается, а то, что теща тебе сказала, – это так, лишь бы поговорить. У деда нашего устои прочные, что тут думать, девятый десяток завтра пойдет.

Выпитое растекалось теплом по всему телу, но разум еще справлялся с дурманом, пьянящим голову.

– Слушай, Вовка, вот смотрю я на эту водку, армию вспоминаю. Я же сапером в Германии служил. Потом на три года на сверхсрочную остался. А теперь молодежь служить не хочет, отлынивает. А вообще, я этой жизнью доволен. Кто я раньше был? Учитель истории. Где они сейчас, мои кол-ле-е-ги?.. В нищете прозябают, вон и сестра твоя – наглядный пример: водку домой носит вместо денег. А я хочу – хожу на работу, хочу – отдыхаю; магазин-то у меня по графику работает. Сколько заработал, все мое. Ты думаешь на запчастях прогореть сегодня можно? Накося, выкуси, – Владимир отпрянул от волосатой костлявой руки зятя, сложенной фигой у самого его носа.

– Что, не нравится? – усмехнулся Анатолий и ткнул пальцем в стол. – У нас сегодня нет нормальных дорог, все разбиты в дребезги, да какие уж там дороги – одни направления остались, а меня это устраивает, потому что запчасти мои всегда будут в цене и в спросе, а я при деньгах и в уважении.

– Но в школе тоже должен кто-то работать, – оборвал его Владимир, – детей все равно учить надо, не всем же теперь торговать.

– Вот твоя сестра пусть и учит, а мы это уже прошли, хватит.

– Ну и делец же ты. Я с тобой больше пить не буду, нельзя только себя любить, вокруг тоже люди живут, и им нелегко приходится.

– Да ты не обижайся, я пошутил, понимаешь…

– Чай есть? – перебил его Владимир.

– Какой чай? Рано еще. А, впрочем, щас нальем.

Анатолий схватил с плиты горячий чайник и с размаху ливанул в кружку, часть кипятка вылилась на стол и тонкой струйкой побежала по клеенке, потом Владимиру на брюки.

– А, ё-мое! Чем же тебе помочь?..

Потоптался по кухне, порылся в стеклянном шкафу. Владимир слышал, как удалялись его шаркающие по полу шаги и как, дойдя до спальни, что-то говорил жене, потом вернулся.

– Никому ты здесь, Вовка, на хрен не нужен. Ни сыну, ни сестре. Говорю: «Люб, вставай, брат обжег ногу». Никакой реакции.

– Во! – хлопнул себя по лбу Анатолий, увидев в углу шкафа пачку пищевой соды. – На, посыпь, к утру пройдет. И Люба не нужна здесь. Сами справимся.

Он тяжело опустился на стул, налил себе и, глядя куда-то в стол, тихо и совсем серьезно проговорил:

– А ты знаешь, я в чем-то жене даже завидую – она смогла сохранить цельность натуры, а я вот… – и он на одном дыхании «опрокинул» стопку.