Однако настроение было паршивым. А когда ещё и Телешова напросилась ехать с ними, испортилось окончательно. К её услугам метро, автобусы, трамваи, троллейбусы, такси, наконец, а она лезет в машину своей начальницы. И сразу принимается болтать.

– Марина Григорьевна, а я тут прочитала про одни курсы. И мне показалось, что интересные курсы. И даже очень.

Бояркина выглядела усталой, разговаривать ей, судя по всему, не особенно хотелось, но, тем не менее, она всё же спросила:

– И что за курсы?

– Там всякие тренинги проводятся. Вот такой, например, в котором ставится «походка женского могущества».

– Для метательниц ядра да дисков, что ли? – чуть повернула голову влево Бояркина.

Телешова вся подалась вперёд – иронии в голосе Бояркиной она, очевидно, не уловила – и радостно воскликнула:

– Да вы что, Марина Григорьевна! Женское могущество в смысле… Ну, в том смысле, что мужики просто падают.

– И в штабеля укладываются, – дополнила Бояркина.

– Вы напрасно смеётесь, Марина Григорьевна. Походка, между прочим, имеет преогромное значение. Да от того, как женщина ходит, как она держится на людях…

– А не на людях можно как угодно? – встрял Подлесный.

– Не на людях, Дмитрий, можете хоть по-пластунски, хоть носом поперёк канавы, – резко ответила Телешова, тоном, каким осаживают уличных хулиганов. – И не перебивайте, пожалуйста!

Затем, теперь уже снова с мягкой восторженностью в голосе, продолжила:

– Марина Григорьевна, ведь можно же было бы расширить сферу наших услуг. Это же – дополнительная клиентура. К тому же женщины, которые всегда и постоянно хотят быть красивыми и сногсшибательными.

– Мы и так уж, кажется, расширились дальше некуда. Чёрт-те за что уже берёмся.

– Но тут можно целое новое направление, Марина Григорьевна, развернуть. Вот на этих же самых курсах, как они пишут, работают и с улыбкой, тоже ставят её, и с «голосом обольщения». И ещё что-то там с взглядом такое интересное делают. «Взгляд очарования», вроде бы, называется.

– Вот именно – пишут. Они там чего угодно понапишут. Им деньги, главное, содрать, – ворчливо произнесла Бояркина, отвернувшись к окну.

– Но деньги, потраченные на эти курсы, мы с лихвой вернём, Марина Григорьевна. Пошлите меня, Марина Григорьевна, а? Я вас первую, Марина Григорьевна, потом обучу всему. Поставим вам взгляд, улыбку, походку, макияж – кстати, там и макияж делать учат, – и вы будете просто неотразимы, Марина Григорьевна.

– Я считала, что я и сейчас достаточно неотразима.

– Это да, конечно! – поспешила заверить Телешова. – Но если ещё поработать… Ведь, согласитесь, предела совершенству просто быть не может. Марина Григорьевна, мне думается, что мы упускаем удивительнейшую возможность подняться на новый уровень! Да, я бы даже так сказала.

– Ты бы даже так сказала? Хм, новый уровень… Мне кажется, ты преувеличиваешь.

– Да нет же, Марина Григорьевна! И я уверена, что вы не пожалеете.

– Да мне уже сейчас жалко! – фыркнула Бояркина. – Денег. Денег, которые надо будет заплатить этим твоим шустрикам.

Подлесный с каждым днём всё более и более ненавидел Телешову. Выскочка и хамка. Его же она ни во что не ставит, и может бросить ему прямо в глаза любую гадость. И всегда с такой миной на лице, что так бы и заехал ей кулаком в рожу. И таким тоном всегда… Когда подобным голосом кричат «Занято!», находясь в кабинке общественного туалета, то это как бы и нормально. Однако так разговаривать с работником фирмы, в которой она сама работает, причём без году неделя, – сверхнаглость. Чин его не велик, однако возраст могла бы и учесть, посикушка. На прошлой неделе на её столе он видел прокладки, какие ежеминутно рекламируют по телевидению. Они лежали на столе в то самое время, когда она щебетала самозабвенно, обувая, как они выражаются, клиента – мужчину в жёлтом пиджаке. А корчит из себя светскую даму. Тявкнет, как дворовая шавка, и – снова дама голубых кровей, интеллигентка в чёрт знает каком поколении.

Подлесный резко тормознул, и Телешова по инерции сунулась между кресел переднего ряда, едва не спланировав носом на рычаг переключения скоростей. Бояркина, с трудом удержавшаяся в кресле, гневно вскричала:

– Полегче, дорогуша! Не дрова везёшь.

– Извини, колдобину не заметил, – сказал Подлесный, а потом брезгливо осмотрел своё плечо и бросил Телешовой: – Ты не вывози меня чем-нибудь. Села бы нормально.

– Чем это я могу тебя вывозить? – разом взъерошилась Телешова.

– Ну, не знаю. Помадой или… соплями, например.

– Если у тебя сопли, то это вовсе не значит, что они у всех.

– У меня соплей нет. К тому же, я не лезу своим носом…

– Да перестаньте вы! – поморщилась Бояркина. – Как дети, прямо. Разошлись тут…

Действительно, как дети. Подлесный был недоволен собою. Лаяться с бабой – самому бабе уподобиться. Тьфу! Нервы что-то совсем стали ни к чёрту.

Женщины снова вернулись к обрядам на снятие порчи, приворотам-отворотам, кармам и талисманам на удачу, а Подлесный мрачно подумал, что не помешало бы, если бы ему кто-нибудь сделал коррекцию критической ситуации, как они говорят, да подлатал бы карму и биополе.

– Мне здесь, – попросила Телешова.

«Могла бы и „пожалуйста“ добавить, – зло подумал Подлесный. – Язык бы не отсох». И вслух сказал:

– Здесь остановка запрещена.

– А эти? – Телешова удивлённо махнула рукой в направлении приткнувшихся к обочине автомобилей.

– Это их проблемы, – дёрнул плечом Подлесный.

– Никогда ни про какой знак не слышала, – проговорила Телешова растерянно.

У следующего перекрёстка Подлесный остановил машину и, не дождавшись, пока пассажирка полностью покинет салон, тронулся с места.

– Э-э-э! – завопила Телешова.

Подлесный обернул к ней недовольное лицо.

– Из-за чего задержка?

– Но я же не каскадёр! Я же не могу блохой прыгать. До свидания, Марина Григорьевна!

– Мандавошкой можешь ползать зато, – проворчал Подлесный, когда дверь хлопнула, закрывшись.

Дмитрия Подлесного била крупная дрожь, и ему пришлось некоторое время постоять перед дверью, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться. Войдя в квартиру, Подлесный мельком глянул на Марину и поразился: Бояркина не была похожа на человека, десять минут тому назад пережившего покушение на собственную бесценную жизнь. Только уже зайдя вслед за нею в комнату (Марина шла с кухни с чашечкой кофе), Подлесный обнаружил на лице обернувшейся к нему женщины признаки волнения.

– Диман, ты представляешь, что сейчас тут творилось? Нет, у тебя не хватит воображения! – Марина поставила чашечку на журнальный столик.

– Ну-ну! – пробормотал Подлесный и присел на диван.

– Меня сейчас едва не замочили. Меня сейчас могли запросто укокошить! За милую душу! – Бояркина активно жестикулировала, и глаза её блестели.

– Что-что?!

– Меня чуть не укокошили! Чуть не убили! Я каким-то чудом осталась в живых!

У Марины был вид человека женского пола, увлечённо передающего свежую сплетню. Именно такого плана волнение играло чертами её лица.

– Ты такие страсти говоришь! – выпучив глаза, пожал плечами Дмитрий.

– Я тебе могу сумку показать! – продолжала Марина. – Пуля ударилась в стенку, а потом сумку мою продырявила. Насквозь! Попади одна такая пулька в меня, и я бы тут с тобой не разговаривала сейчас. Я бы сейчас лежала трупом на лестнице и не дышала. Ты только представь: грязный, заплёванный, захарканный подъезд и… Фу!

Марину всю передёрнуло, и она, съёжившись, отошла в сторону и присела в кресло.

– На тебя было покушение? – спросил Подлесный.

– Да нет, не на меня, – качнула головой Марина. – Но чуть не убили именно меня. Едва не укокошили за самую милую душу. Бах! Бах! Сумку чуть из рук не вырвало! Смотрю – дыра!

– В тебя, значит, стреляли?

– А я тебе что говорю?

– Тебя кто-то хотел убить? – сделал новую попытку поставить прежний вопрос Подлесный.