Город под пальцами начал колыхаться из-за воздушных пузырей между старым пергаментом и столом. Замок, где я жил, присоседился совсем недалеко от городских крепостных стен. Этот город не любил меня. И хотя он формально принадлежал графу, я постепенно склонялся к мысли, что Фоссано должен стать моим.

Каждое утро ровно в восемь я объезжал свои владения. Прохладный воздух проникал в легкие и успокаивал сердце. Туман обнимал ноги лошадей, словно пытаясь удержать, замедлить шаги.

В тот день я ехал впереди, а чуть сзади меня возмущенно жестикулировал мой друг и советник Никер. Он считал себя поэтом и часто поэтически ругал мой образ жизни. Чуть поодаль важно восседал на белом жеребце Туссеан. Окладистая и длинная борода мага упорно боролась с ветром и часто выигрывала бой благодаря различным маслам, удерживающим волосы вместе. За нами громыхали оружием и доспехами трое стражников из замковой дружины.

– Мы добьемся лишь того, что к нам начнуть подсылать убийц! – глубокий баритон Никера звучал пылко. – Или пойдут войной.

– До этого еще далеко, – безмятежно ответил я, объезжая корзину, оставленную на дороге.

Около двадцати моих крестьян копошились в поле поодаль. Увидев меня, они разогнулись, сняли шапки, поклонились, а потом вернулись к своим прежним занятиям.

– Почему далеко? – Никер никогда так просто ни с чем не соглашался. – Наш сосед, барон Понци, спит и видит, как бы с нами разделаться. Это раз. Бургомистр Фоссано считает, что мы мешаем ему в его делишках. Это два. Местные жрецы полагают, что нам нужно прекратить совать свой нос в их вотчину. Это три. Народ же нас просто боится и не понимает наших действий. А сплетни о тебе вообще дико слушать. Это четыре.

– Они пока еще не готовы действовать, – успокоительно сказал я, присматриваясь к дороге впереди.

Там из-за леса показались два всадника. Один тащил огромные копья, а другой ехал вроде бы налегке.

– Храмовник с оруженосцем, – наметанный взгляд Никера зрил прямо в корень очередной проблемы. – Еще один! Вот, пожалуйста… И почему нам не затаиться и не притвориться нормальными, будто мы такие же, как все? Деньги есть, замок есть, что еще надо? Реализуй свои планы постепенно, не столь явно.

– Александр Македонский не понял бы тебя, – мягко пожурил я поэта. – Он, к примеру, хотел всё. Весь мир!

– А ты разделяешь взгляды Македонского? – тревожно спросил Никер.

– Нет.

– Слава Многоединому! – раздался непритворный вздох облегчения.

– Он слишком торопился, – пояснил я. – Потому его империя оказалась хрупкой, сразу же развалилась. А надо действовать иначе: откусываешь кусочек, перевариваешь и только потом откусываешь другой…

Никер издал такой звук, будто чем-то поперхнулся.

Храмовник приблизился. Красный круг на белой накидке напомнил мне флаг Японии. Но сам рыцарь на японца не был похож. Из-под шлема торчала светлая бородка, да и рост у храмовника был, вероятно, слишком велик для жителя Страны восходящего солнца.

Мы остановились. Из-за спины рыцаря выехал оруженосец в отлично начищенных доспехах.

– Благородный барон Арт! Мой господин, сиятельный рыцарь-монах Умрехт, имеет честь вызвать вас на поединок…

– Ну, начинается, – буркнул Никер. – Я предупреждал ведь. Это уже второй. Скоро конца им не будет.

– …хотя мой господин – вызывающая сторона, он, однако, просит господина барона, чтобы разногласия между вами были улажены как можно быстрее. Лучше всего – здесь и сейчас, – оруженосец торжественно закончил речь.

Никер хотел что-то сказать, но я остановил его жестом.

– И в чем же эти разногласия? – ироническим тоном спросил я. – Мне жутко любопытно узнать. Тем более, если я не ошибаюсь, мы с господином рыцарем ни разу не имели счастья встретиться.

Умрехт, человек-гора, шевельнулся.

– Мне не нравятся ваши поступки, барон, – с солдафонской прямотой пробасил храмовник.

– Какие еще поступки? – я тоже решил не церемониться.

– Вы нанесли оскорбление божьему суду, освободив прислужницу зла, – шлем заставлял голос рыцаря гудеть.

– По этому поводу господин барон уже объяснился со жрецами, – встрял в разговор Никер. – Господин барон ясно дал понять, что дым от костра и сожженных тел летит прямо к замку и вызывает покраснение глаз господина барона. Возможно, господин барон погорячился, когда разогнал толпу и стражников, но он был раздосадован угрозой своему здоровью. Жрецы приняли это объяснение и обещали впредь не жечь преступников за городскими стенами около главных ворот.

– Чушь! – рубанул рукой рыцарь.

Я не стал спорить. Конечно, чушь. Но жрецы, пожаловавшие в мой замок, волей-неволей согласились с этими аргументами.

– Что-то еще, рыцарь? – равнодушно спросил я. – Вы, кажется, упоминали несколько моих поступков.

– Вы убили почтенных Караска и Тодео! – кольчужная перчатка Умрехта обвиняюще нацелилась в мою грудь.

– Но это навет! – снова возмутился Никер. – Я не знаю, кто вам это сказал, сиятельный рыцарь, однако язык того человека лжив. Эти два жреца просто пропали. Никто не знает, что с ними сталось.

– Они поехали в ваш замок! Чтобы расследовать дело о подкупе священнослужителей. И пропали! – гневно заклокотал рыцарь.

– Навет! – живо отреагировал Никер. – Они исчезли по дороге. При чем тут господин барон? Может, они утонули в пруду или с ними еще что-то приключилось.

Я степенно кивнул, соглашаясь с негодованием поэта. Действительно, мало кто знает, что произошло с теми двумя жрецами. Оказалось, что с ними было просто невозможно договориться.

– Что-то еще, рыцарь? – опять поинтересовался я.

– Вы заключаете дьявольские договора, противопоставляете суд церкви своему ложному суду, – загудел храмовник. – Занимаетесь вещами, противными заветам богов. Вам давно следует предстать перед святейшим судом! Долг каждого ревнителя веры покарать вас!

– Жрецы Фоссано не смогли прийти к единому мнению насчет господина барона и тем самым признали господина барона не подлежащим святейшему суду, – Никер говорил с горячим возмущением, отстаивая правду так, будто бы забыл, что лично подкупил четверых городских жрецов. – К тому же господин барон уже сражался на дуэли с другим рыцарем-храмовником, который выступил с такими же обвинениями. А дуэль – это и есть божий суд. Многоединый рассудил, что храмовник пал жертвой наветов, а господин барон – олицетворение добродетели и благочестия.

Я снова кивнул. Мне понравилось быть олицетворением добродетели и благочестия. Но, к сожалению, несколько монахов-рыцарей, живущих в Фоссано, портили всю мою игру. Они слишком всерьез воспринимали свой долг и жутко мешали. Обычные жрецы Многоединого оказались более практичными и сговорчивыми.

– Мой брат Несторо проиграл схватку, да, – с печалью согласился храмовник. – Он выполнил свои обещания и покинул Фоссано. Верхом на плохой лошади и в скверных доспехах. Вы забрали у него всё, барон! Обобрали до нитки служителя богов!

– Господин барон действовал строго по Кодексу, – Никер поправил свою шапку, украшенную зеленым пером фазана. – Господин барон имел право на лошадь, доспехи и оружие проигравшего. К тому же, сиятельный рыцарь, рассмотрите и такой вариант: если бы господин барон был олицетворением зла, то он просто убил бы своего противника. Но рыцарь остался жив. Разве это не говорит в пользу доброго нрава господина барона?

Умрехт никак не хотел соглашаться с этими тезисами, то ли потому, что был слишком упертым фанатиком, то ли просто хотел отомстить за поражение товарища. Никер приводил новые и новые аргументы, и все впустую. В разговор уже включился и оруженосец, и даже мой маг Туссеан, который зычно подтвердил, что наш замок и его обитатели стоят на позициях добродетелей, и горе будет тому, кто в этом усомнится. Из-за упрямства рыцаря дело все-таки дошло до дуэли.

– Я удовлетворю ваше желание о немедленном поединке, – с этими словами я слез с лошади. – И выберу оружие. Мы сразимся на мечах.