Оно размещалось в дикой прибрежной долине и было обнесено каменной стеной; Ломпок находился в десяти милях и от тихоокеанского побережья и от военно-воздушной базы Ванденберг, а тюрьма Соединенных Штатов располагалась в нескольких милях к юго-востоку от поселения. Обладавший населением в 26 267 человек, по последней переписи, Ломпок отстоял в 147 милях к северу от Лос-Анжелеса, в 187 милях к югу от Сан-Франциско и только в 26 милях к северу-востоку от Дюранго — городка, забытого Богом.

Поскольку Ломпок считался «мировой столицей цветочной рассады», многие его улицы были названы в честь Роз, Фиалок, Тюльпанов и так далее. Часть из них под прямыми углами пересекались улицами, которые обычно шли под номерами или буквами алфавита. Тем не менее, авеню города имели значащие названия, которые все обитатели считали очень удобными и подходящими. Например, осужденных везли к западу по Океанской авеню, свернув с которой, они еще шесть миль к северу добирались по авеню Флоры до тюрьмы США, где в данный момент, в последнюю пятницу июня, струи горячей воды низвергались на спину Джека Эдера, стоящего в душевой, на одной стене которой стояли четыре рожка, столько же — на другой, и с обоих концов она свободно обозревалась.

Примыкая прямо к прогулочной зоне тюрьмы, душевая давала заключенным возможность чувствовать себя несколько посвободнее. Как правило, она последней провожала тех, кого по выходу из душевой уже ждала новая одежда, доставленная, случалось, прямо из «Сирса», в которую и облачался недавний заключенный после своего срока.

Когда пятнадцать месяцев назад Джек Эдер прибыл отбывать приговор, он не мог — даже в голом виде — опустив глаза, увидеть пальцы ног или свой пенис, поскольку при росте в пять футов и десять с половиной дюймов он нес на себе 269 фунтов. Большая часть этих жировых накоплений сгруппировалась на пояснице, создав талию в сорок шесть дюймов, которая и мешала обзору.

Но сейчас, пока горячие струи барабанили ему по спине и затылку, он мог при желании посмотреть вниз, где его взгляду предстал бы плоский живот в тридцать четыре дюйма в обхвате, десять ничем не примечательных пальцев и половые признаки, сравнительное изучение которых за последние пятнадцать месяцев убедили его, что они сохранили нормальные очертания и формы.

Он намыливал промежность, когда они скользнули в душевую. Оба были в одежде, хотя поменьше ростом из этой пары уже расстегивал ширинку. В левой руке другого, покрупнее, блеснул нож, лезвие которого было выточено из металлической ложки, а на ручку пошел расплавленный пластик шести зубных щеток.

Маленького, который напропалую врал, что он-де, мол, член мексиканской мафии, все звали Локо, Сумасшедшим, за то, что он любил грызть электролампочки, после чего его отправляли в тюремную больницу, где он неизменно крал болеутоляющие и даже морфий. Настоящее его имя Фортунато Руис, и он отбывал двенадцать лет за кражу машин и попытку покушения на жизнь офицера федеральной полиции с помощью смертельно опасного оружия. Таковым был «Мерседес», а федеральным служащим оказался агент ФБР, который совершенно правильно предположил, что машина украдена.

— Эй, Судья, — окликнул его Руис своим на удивление мягким тенором. — Мы с Бобби и ты — не устроить ли нам приятную вечеринку на троих?

Бобби, обладатель ножа, именовался Робертом Дюпре; по профессии он также был автомобильным вором, промышлявшим в Петербилтсе. Угоняя машины в своем родном Арканзасе, он продавал их в Техасе или Миссури. Дюпре сам распространял о себе слухи, что в его распоряжении два убийственно опасных оружия, первое — нож, а другое — СПИД.

Ухмыляясь и раскланиваясь с Эдером, Дюпре описывал острием ножа небольшие круги.

— Не хочешь ли, чтобы мы потерли тебе спинку, а, Судья?

Бросив мыло, Эдер прижался к стенке душа, прикрывая гениталии обеими руками. Он улыбнулся, предполагая, что заискивающее поведение поможет скрыть его страх.

— Спасибо, ребята, но мне уже нужно бежать.

— Трудно поверить, что у тебя нет времени, — Дюпре сделал к Эдеру три скользящих шага и приставил острие ножа к кадыку, который некогда скрывал тройной подбородок.

Эдер свистнул. Он издал не мелодичный сильный звук из сжатых губ, а скорее, тот полусвист-полушипение, к которому часто прибегают симпатичные обитательницы Нью-Йорка, когда в час пик, под дождем, пытаются подозвать к себе такси, таким же звуком на съездах консерваторы собирают вокруг себя сторонников. В пределах квартала этот звук мог собрать ребятишек, подозвать резвящегося пса или, как в случае с Джеком Эдером, спасителя.

Он появился в душевой со стремительностью ртутной струйки. Кожа у него была цвета кофе с молоком и рост достигал шести футов четырех дюймов. Он пригнулся, пустив в ход сначала правую руку, а потом левую; перехватив кисть Бобби Дюпре с ножом, он переломал ее о вскинутое правое колено с легкостью, с какой ломают веточку.

Нож упал на пол. Издав сдавленный стон, Бобби Дюпре опустился на пол, прижимая к груди сломанную кисть. Человек с кожей цвета кофе с молоком пинком отшвырнул нож и повернулся к Локо, глотателю лампочек, чья правая рука так и замерла в проеме расстегнутой молнии штанов.

— Вали-ка отсюда, радость моя, — велел человек.

Локо спиной двинулся к дальнему выходу из душевой. Внезапно вспомнив, где покоится его правая рука, он резко выдернул ее, словно обжегшись, послал воздушный поцелуй в сторону Джека Эдера и по-испански обратился к человеку, который сломал руку Бобби Дюпре: «Имел я твою мать, психованный козел,» — после чего Локо развернулся и со стремительностью подростка вылетел из душевой.

— Пошли, Джек, — сказал его спаситель, которого звали Благой Нельсон; весил он около 216 фунтов и коэффициент интеллектуальности по шкале Стенфорда-Бине у него доходил до 142, что, как заверил его Эдер, всего на восемь пунктов не дотягивало до уровня гения.

— Нанеся это незначительное увечье, — без намека на улыбку сказал Эдер, — вы прервали такое развитие событий, которое могло бы стать моей лебединой песней, за что, нет необходимости уточнять, я могу быть вам только благодарен.

Благой Нельсон с удивлением покачал головой.

— Неужто эта твоя хлеборезка никогда не закрывается на отдых или на ремонт? Ну, несет и несет, круглые сутки.

— А как относительно него? — и Эдер легким кивком показал на коленопреклоненного стонущего Бобби Дюпре.

— Да имел я его.

— Возвращаясь к мысли о лебединой песне, они оба еще попытаются свести в вами счеты, — предупредил спасителя бывший главный судья, про себя прикидывая, восстановится ли его лексика после столь долгого отсутствия в строю.

— Локо может, — согласился Нельсон, — потому что у него крыша давно съехала. Но у старины Бобби уже больше ничего не получится. — Он пнул Бобби в живот. Жесткий удар вышиб из Дюпре дыхание, и его хныканье перешло в визгливый стон.

— Много тебе посулили, Бобби? — спросил Нельсон.

Бобби смог только покачать головой, продолжая стонать и всхлипывать, пока Нельсон угрожающе заносил ногу. Дюпре с трудом повернул голову, чтобы поднять глаза на Нельсона.

— Двадцатку, — выдохнул он в промежутке между рыданиями.

— Двадцать тысяч, — произнес Эдер, явно испытывая удовлетворение, что его жизнь так высоко ценится.

Благой Нельсон уставился на него долгим испытующим взглядом.

— Ну, дерьмо, Джек… да предложи мне кто-нибудь хоть половину этой суммы наличными, ты давно был бы мертв и похоронен.

— Несмотря на ту симпатию, что мы испытываем друг к другу, — криво усмехаясь, предположил Эдер.

— Несмотря на.

До того как его арестовали, обвинили и в обмен на признание приговорили к четырем годам в федеральной тюрьме, 29-летний Благой Нельсон — по его собственным подсчетам, которые он держал в секрете, — ограбил тридцать четыре банка и девятнадцать других организаций, державших при себе деньги, причем восемь из них дважды; все они располагались в долине Сан-Франциско под Лос-Анжелесом и не далее, чем в трех минутах ходьбы от только что украденной машины, на которой он выбирался на шоссе к Вентуре или Сан-Диего, ибо, как правило, предпочитал один из этих двух путей отхода.