— Кому самолет? Кому? Кому? Дешево отдаю! Три недели мастерил, сам бы полетел, да деньги нужны. Кому? Кому? Кому?

Дети, вы понимаете, какой это был волшебный самолет? Он был сделан из жести и фанеры, он был зеленый, как самая зеленая в мире бабочка, он имел золотой пропеллер и колесики, он имел закрытую кабину и в той кабине маленькие мягкие кресла, и даже окошечки, настоящие окошки из настоящего стекла были на том самолете. Кто может устоять против такого соблазна?

— Кому? Кому? Кому? Дешево продаю! — Восторженно смотрит Евгешка на эту чудесную игрушку.

— Ну, парень, покупай, — сказал парень. — Эх, самолетик! Эх, быстрокрылый! Не купишь — всю жизнь будешь жалеть. За такую цацку ничего, ничего не жалко отдать.

Евгешка медленно протянул руку и погладил модель. Какой несчастный этот парень, — он останется без прекрасного самолета!

— Ну, а какова цена? — спрашивает Евгешка.

— Двадцать рублей, — отвечает продавец.

— За такую машину не жалко заплатить дважды по двадцать, — думает Евгешка, и его рука уже отдает парню деньги. Какое счастье! Он, Евгешка, владелец этого волшебного самолета! Парень не помнит, как он вернулся в деревню. Возле школы он увидел в сборе весь пионерский отряд. Ребята и девочки бегут ему навстречу, он видит Олесю и Кузьку, Павлика, Быцыка, Наталью… Он видит, как заблестели глаза у Олеси.

— Евгеша, это твоя модель? — спрашивает она с затаенным волнением.

— Моя, Олеся. Три недели работал над ней…

Олеся долго смотрит на модель, потом на Павлика и говорит:

— Видишь, Павлик, я давно думала, что Евгешка настоящий изобретатель.

Павлик потупился, он знает, что теперь уже Олеся никогда–никогда не поцелует его.

— Взгляните, друзья, здесь настоящая кабина с окошком, — кричит Кузька. На его лице Евгешка ясно видит безграничное восхищение и зависть.

— Растем, ребята? — подошел Василий. Он остановился очарованно.

— Как? Это сделал Евгешка? Наш Евгешка? — Он протягивает Евгешке руку и крепко ее сжимает.

— Ну, поздравляю тебя, Евгешка, поздравляю. Не думал я, что ты имеешь такой талант. Никогда я еще не видел такой модели. А как дело с вышкой? Через час начнется праздник. Выполнил ли ты порученное тебе дело? Поддержал честь нашего коллектива?

Кровь стучит Евгешке в голову.

— За вышку… я забыл… — шепчет он дрожащими губами. — Я забыл, товарищ Василий…

И неожиданно слышит Евгешка громовой голос:

— Быстрее думай, малый. Покупаешь самолет или нет? — Перед ним стоит парень, в руках у него чудесный зеленый моноплан, а вокруг гудят люди, как пчелы, вокруг какой–то местечковый базар.

— Нет, не покупаю, — громко сказал Евгешка. — Я забыл про вышку.

— Какую вышку? Что ты бормочешь? Не покупаешь, так и руками не трогай! — сердито сказал парень, и через мгновение Евгешка уже опять услышал его выкрики:

— Кому самолет? Кому? Кому?

Вскоре парень отыскал нужную лавку и зашел туда.

— Чего тебе? — спросила у него веселая остроносенькая продавщица. — Шапку? Картуз? Ботинки? Поясок? Рубашку? Штаны? Мыло? Галстук? Барабан? Да говори быстрее, некогда ждать.

— Вот и не угадали, — сказал Евгешка. — Мне надо красной материи. И чтобы она была… чтобы была лучшая в мире!

Продавщица засмеялась и развернула перед парнем красный кумач.

Держа под рукой мешок с рулоном материи, Евгешка весело возвращался домой. Только воспоминание о Капитане Капитаныче иногда нагоняло острое сожаление и тяжелую грусть. Но так радостно светило утреннее солнце, так беззаботно чирикали воробьи и щебетали ласточки, что от печали не оставалось и следа.

Проходя мимо аптеки, Евгешка взглянул на часы и с тревогой увидел, что уже полвосьмого. Надо спешить.

На этот раз Лисичанский яр встретил нашего путешественника более приветливо, потому что вместо грозного потока Евгешке пришлось иметь дело с небольшим ручейком, который он легко перескочил. Вода сошла. Чем ближе было до деревни, тем быстрее шел мальчик. Наконец он побежал. Как легко и хорошо бежать по полевой дороге, бежать навстречу свежему ветру! Евгешка нарочно попадал босыми ногами в лужицы, и веселые брызги ожерельем разлетались во все стороны. Неожиданно парень вскрикнул и запрыгал на одной ноге. С другой — вишневой струйкой заструилась кровь. Острый осколок из разбитой бутылки сделал глубокую рану. Какой негодяй посмел бросить стекло на дороге?

Евгешка заплакал, оторвал немного красной материи и туго перевязал ногу. Но кровь не остановилась. Теперь уже бежать он не мог. Хромая, только за час дотащился до Днепра. На берегу было пусто. Только стройная белая вышка тихо стояла в воде.

Евгешка достал из мешка кумач, гвозди и молоток и взялся за работу. Нога болела и пекла, кровь не переставала идти, но парень, улыбаясь, быстро раздирал на стежки материю, обматывал ею столбы и перила на вышке, и мелко стучал его молоток. Пусть теперь все приходят, никто не узнает вышки! Как все удивятся и обрадуются, какой будет веселый, радостный праздник!

Но почему так дрожат руки? И сердце то забьется, застучит, как молоточек, то вдруг замрет, утихнет, и тогда трудно дышать, тогда Евгешка на полную грудь хватает раскрытым ртом воздух… «Пожалуй, я потерял много крови, обессилел», — думает парень, и в последний раз стучит молоток, забивает последние гвозди.

Что это? Почему такой туман перед глазами? Кто это смеется и чьи это такие звонкие голоса? «А, это пришли ребята, — догадывается Евгешка. — Они действительно… Вот Олеся… Павлик… Наталья… А это кто? Да это же Василий, а с ним Пронька. Ну, конечно, он. И подзорная труба у него…»

— Евгешка! Ура Евгешке! — парнишка слышит восторженные возгласы. — Ой, вышка! Вот это вышка!

Евгешка слушает, склонившись на перила. Пионеры поднимаются на вышку.

— Евгешка, а где ты достал такой материи?

Он хочет ответить, но чувствует, как чудно крутится у него голова, и река, лица ребят, весь мир тихо куда–то плывет перед глазами.

— Ну, Евгеша, ты теперь настоящий пионер, — слышит парень слова пионервожатого. Василий берет его за руку, крепко сжимает ее и вдруг с испугом, тревожно зовет:

— Друзья, что же это? Евгеша! Евгеша!

Молоток выскальзывает из рук Евгеши, парнишка медленно оседает вниз и падает. Беспросветная тьма заслоняет ему свет.

Иосиф Максимович немедленно дал телегу, и Евгешку повезли в городок, в больницу. Нога у парня взялась синими пятнами, он весь горел и бредил.

Узнав о признаках болезни, бабы Бабарихи едва не поссорились. Одна из них была уверена, что только растирание ноги желчью из белого голубя и может спасти парня, но вторая настаивала на том, что желчь здесь ни при чем, здесь нужно принять настойку из дубовой коры, полыни и дурмана, и все это приправить загадочным Иван–корнем. Но по причине того, что ни той, ни другой бабе не доверили лечить Евгешку, они быстро помирились и успокоились.

Хоть как обеспокоила ребят неожиданная болезнь товарища, все же решили праздник не откладывать. Почти весь колхоз, даже бабы и седые деды пришли на берег. Даже старый–престарый дед Оверко, о котором никто в деревне не знал, сколько ему лет — или сто, или, может, и все сто двадцать, — даже тот слез с печи и, опираясь на две палки, пришел на праздник.

Вышка была украшена флагами, стояла стройная и красная, как маков цветок, красная, как пламя, одета в нежный и веселый кумач. Ровно в двенадцать грянул оркестр, и праздник начался. Оркестр был нешуточный. В его составе были огромная медная труба, флейта, бубен и с полдюжины скрипок. В трубу дул во всю силу своих легких толстый зоотехник Иван Иванович, и звуки из трубы он умел извлекать удивительные, просто невероятные — такие басовитые, толстые, короткие. На флейте играл высокий и худой, как сама флейта, птицевод Нил Нилович (тот же, которого за глаза в шутку называли Крокодил Крокодилович). Завхоз Дмитрий Гаврилович бухал в бубен — деловито, по–хозяйски, как и подобает завхозу. Ну, а на скрипках играли: дядя Никон — кузнец, молодые парни Мефодий и Саша, бригадир Терентий Савчук и еще двое парней, а дирижировал оркестром наш хороший знакомый Венедикт Валентинович, колхозный почтальон. Короче говоря, оркестр был замечательный, неповторимый.