— Ну и жара! Пекло! — заскрипел над самым ухом взобравшийся на молотилку Юдл Пискун.
«Принесла его нелегкая! — подумал Коплдунер. — Председательский холуй…» А тот продолжал дудеть:
— Побольше набирай, побольше! Дай-ка мне вилы! И куда это девался Калмен? Вот и работай с ними, с этими лодырями! Каждого за загривок надо на работу тащить. Хоть разорвись!
Он выхватил из рук Коплдунера вилы и начал подавать к барабану. Пусть все видят, как он работает! Подал несколько раз, поскользнулся, чуть не слетел с молотилки. Наконец он увидел внизу Калмена Зогота и тотчас отдал вилы Коплдунеру.
— Пожаловал… Своей молодухой никак не может натешиться! Где это ты пропадал? — крикнул со злостью Юдл, когда Калмен поднялся на молотилку. — Коплдунер из сил выбился, один работает. У меня куча всяких дел, а я должен тут торчать. Ночи тебе не хватает, старый хрен?
«Чего он на меня кричит? — рассердился Калмен. — Нашел себе батрака». Другому Калмен Зогот не спустил бы, но поди свяжись с Пискуном… Не стоит руки марать. Такое дерьмо прилипнет — ввек не отмоешь…
Не говоря ни слова, Калмен взял пилы и начал подавать к барабану — на току становилось все шумнее. Со скрипом подъезжали тяжелые арбы с пшеницей, колхозники понукали лошадей и громко переговаривались между собой. Голос Юдла, который доносился уже снизу, все сильнее раздражал Калмена. Теперь Калмен был доволен, что еще никому не рассказал о письме. Чем попасть к Пискуну в руки, пусть уж лучше золото останется там, где оно есть. А может быть, Калмен еще и отошлет его Оксману…
Из накаленной степи налетел ветер и вихрем завертел легкую полову по току.
— Это к дождю! — крикнул Коплдунеру Калмен Зогот.
С трудом удерживаясь на молотилке, он смотрел на небо. С Санжаровских холмов плыли, обгоняя друг друга, черные тучи.
В степи становилось все темнее. С протяжным карканьем беспомощно метались в воздухе вороны, хлопали крыльями, а затем, роняя перья, понеслись куда-то вместе с разбушевавшимся ветром.
— Смотрите, что делается! — закричал Калмен Зогот. — Остановите молотилку!
Люди уже спрыгивали со скирды, с арб, с молотилки, смотрели с тревогой на потемневшую степь, на черное, взбаламученное небо.
— Чего вы стоите? — крикнул Коплдунер. — Хлеб надо спасать!
— Скорей, скорей! — засуетился Пискун. — Ливень будет!
Ветер свистел все сильнее. Низко нависшее, темное небо прорезывали со всех сторон яркие вспышки молний. Гром покатился по степи, по холмам и балкам. Над хутором протянулись густые синие полосы. Где-то там уже шел дождь.
— Ишь хлещет! — испуганно пробормотал старый Рахмиэл. — Ой, утята мои утонут, они же в канаве пасутся… Уточки мои утонут! — Набросив на голову мешок, он пустился бежать.
— А у меня стреха открытая, — вспомнил Слобо-дян, — того гляди, весь дом зальет.
— Боже мой, дождевая вода зря пропадает! — спохватилась и жена Шии Кукуя. — Надо корыто подставить.
В страхе за свое добро колхозники один за другим, покрыв головы мешками, с криками побежали домой.
— Куда? — кричал Коплдунер. — Куда вас черт несет? Ведь хлеб пропадает…
— Уплывет, хлеб уплывет! — подал свой голос и Юдл Пискун. — Вот какие тучи! Ай-ай…
— Вернитесь! — надрывался Коплдунер. Ветер унес его соломенную шляпу и покатил по степи. — Скорей, скорей! Тащите мешки! Мешки сюда, скорее!
Черная, запорошенная соломой борода Калмена Зогота развевалась по ветру. Он таскал мешки к пшенице, забыв не только о письме, но даже и о самом Якове Оксмане. Теперь он знал одно — во что бы то ни стало нужно спасти хлеб.
Коплдунер деревянной лопатой ссыпал пшеницу в мешки. Рядом сгребали зерно Хома Траскун и Додя Бурлак. Другие колхозники торопливо перетаскивали мешки к навесу.
— Смотри, какая темень! — вопил Юдл Пискун. — Потоп будет! Потоп!
В воздухе повеяло прохладой. Хлынул проливной дождь.
Свистел ветер, косой дождь все сильнее хлестал по молотилке, по арбам, по людям, которые суетились около непокрытой пшеницы.
— Брезент! — кричал Калмен Зогот. — Тащите брезент!
— Нет брезента, — огрызнулся Юдл Пискун. — Соломой укроем. Ну-ка, арбу сюда! Живо!
Микита Друян с Коплдунером и Хомой Траскуном впряглись в арбу с колосьями. Юдл Пискун, покрикивая, легонько подталкивал арбу сзади. Около пшеницы Зогот и Триандалис подперли арбу плечами, и она накренилась. Колосья с шелестом посыпались по спущенной драбине вниз.
— Чтоб им трижды кишки скрутило! — выругался Юдл Пискун, застегнул мокрый пиджак и полез на колосья. — Утоптать нужно! Утоптать!
Калмен Зогот промок насквозь и уже собирался было укрыться под навесом, когда заметил, что несущиеся по горке ручейки, бурля и пенясь, заворачивают к пшенице. Калмен схватил лопату и стал быстро отводить воду в сторону.
— Разбежались, будто мыши, чтоб им сгореть! — ворчал Юдл, глядя на Онуфрия Омельченко, Коплдунера и Хому Траскуна, которые таскали солому и со всех сторон укутывали ею зерно. — Работай на них, надрывайся!
А за обмолоченной скирдой лежал Риклис, глубоко засунув худые ноги в нагретую солнцем солому, и лениво следил за косыми полосами дождя, за бегущими ручейками.
«Пусть хлещет. Могу себе позволить и отдохнуть немного. Надо мной не каплет. Не мое тут пропадает».
Вскоре ветер утих. Дождь стал спокойным, равномерным и редким. Сильнее зашумели несущиеся с холма ручейки. Ток опустел. Один только Юдл Пискун, укрыв голову мешком, отводил лопатой воду. Он промок насквозь, но, чувствуя, что из-под навеса за ним следят много глаз, не уходил. Вдруг он услышал свист. По узкой дорожке неслась к току бедарка. Юдл стал еще проворнее орудовать лопатой. «Хорошо, что я не ушел с тока», — подумал он.
3
На заляпанной грязью бедарке мчался председатель колхоза Меер Волкинд. Он сидел, закутанный в коричневый брезентовый плащ с поднятым капюшоном, и, чмокая, поторапливал кобылу. Дождь хлестал его по широкой спине. По обе стороны дороги бежали ручейки, унося с собой полову и солому. Сливаясь, они поворачивали к поросшим буркуном канавам, с ожесточением шумели и пузырились под дождем.
«Кто знает, что там делается. — Из-под низко надвинутого капюшона Волкинд тревожно глядел на степь и все поторапливал лошадь. — Вот беда, пшеница, наверно, промокла. Хома Траскун еще позавчера говорил, что надо свезти хлеб с тока. А на чем? Лошади-то на молотьбе. А теперь от Хомы упреков не оберешься. Как будто можно было ожидать, что ни с того ни с сего хлынет дождь…»
Поежившись в тяжелом, намокшем плаще, Волкинд вспомнил о своей мазанке. Она все еще стоит такой, какой Матус, уезжая, оставил ее, — с худой крышей, с обнаженными стропилами. Волкинд уже около десяти месяцев, с тех пор как приехал сюда, собирается перекрыть мазанку соломой или камышом, да вот все руки не доходят.
«Наверно, здорово течет. Вот беда! И дернул же меня черт привезти сюда Маню!»
Ток был уже близко. Дождь как будто утихал. На току хлопотал один только Юдл Пискун, он все еще отводил деревянной лопатой воду к канаве и делал вид, будто, поглощенный работой, не замечает председателя.
«Укрыл-таки пшеницу! — с облегчением вздохнул Волкинд. — Хозяин, ничего не скажешь. И Хонця еще ворчит… Если бы все работали, как Юдл!» Хорошо, что ему, Волкинду, удалось провести Юдла в правление, хотя кое-кто и был против.
Когда председатель подъехал к току, дождь уже совсем прошел. Посветлело. Небо над омытой степью стало словно выше. Колхозники в подвернутых штанах осторожно ступали босыми ногами по холодной грязи, полной грудью вдыхая свежий послегрозовой воздух.
Степь, куда ни бросишь взгляд, казалась теперь необычайно широкой. Далеко-далеко, на пригорке около Нечаевского хутора, вертел крыльями ветряк. На самом горизонте ясно обозначались уже обмолоченные скирды соседних колхозов.
Меер Волкинд, большой, нескладный, грузно топал в высоких юфтовых сапогах вокруг кучи пшеницы, лез руками под солому, щупал зерно и сокрушенно бормотал:
