Мы идем к каменистому склону, где медведь пытался закопать оленя. Резкий запах тухлятины ударяет в нос.

Метрах в десяти от того места, где зверь разрыхлил землю, мы строим примитивное укрытие. Я взвожу затвор фотоаппарата, достаю длинный спусковой тросик и усаживаюсь поудобнее.

Некоторое время сидим молча. Я спрашиваю Микко, случалось ли, чтобы на него нападал медведь. Или просто угрожал?

— Нет, никогда, — шепчет Микко в ответ. — Медведь первым не кинется на людей, если он только не ранен или не может удрать.

Мы лежим перешептываясь. Микко рассказывает о встречах с медведем. Многие из них и вправду интересны, но если бы я начал их тут пересказывать, это увело бы нас далеко от темы.

Время идет совсем медленно, один час сменяет другой, но медведь не появляется. Быть может, он услышал или же почуял нас. Если это так, то теперь он далеко отсюда.

Солнце поднимается над березовым леском, в нашем укрытии становится тепло и душно. Теперь чувствуем, что устали, и начинаем хором зевать. Веки становятся тяжелыми, они все время опускаются, и когда пытаешься снова их раскрыть, то тебе кажется, что поднимаешь что-то очень тяжелое.

Неожиданно я слышу дикий крик и спросонья нажимаю спусковой крючок. Микко бешено машет руками, брыкается, кричит, едва не заваливая все наше укрытие. Он таращит на меня глаза и, не говоря ни слова, делает ужасные гримасы. Наконец соображает, где находится, стыдливо проводит рукой по лицу.

— Мне приснилось, что я его нашел. Мне он снится часто, почти каждую неделю. Просыпаться после такого сна чертовски противно.

Если медведь и бродил поблизости, то теперь уж его наверняка спугнули. Мы продолжаем лежать в укрытии, наслаждаясь уютным теплом; мысли витают, пока мы опять не засыпаем.

Выспавшись, мы отправляемся бродить по низинам, но нигде медвежьих следов не видно. Тишина. Солнце ярко сияет, жужжат и гудят слепни и мухи, гуляет рыба.

Мы подходим к оленьей туше, но, судя по всему, медведь к ней не притрагивался. Видно, мы его все же спугнули.

После целого дня безуспешных поисков я отправляюсь обратно к Инари. Но, прежде чем распрощаться, мы уславливаемся о времени и месте нашей следующей встречи — на вершине горы Екелепяя.

На юго-западной оконечности низкого горного массива Марастуоддарак расположена гора Екелепяя, напоминающая подкову. На ее вершине, точнее на плато, лежит небольшое болото, из которого вытекает крохотный ручеек. Уже давно нет дождей, и ручеек совсем пересох. Он служит истоком Миесийоки, реки, которая чуть ниже по течению впадает в Патсойоки, а уже та через Васкийоки, наконец, впадает в озеро Инари. Плато Екелепяя довольно ровное, и на его самой плоской части обычно садится самолет, который нанимают в Инари старатели, когда покутят там несколько дней и им надоест пить стаканами «карпанпаймен» — отвратительную смесь молока и шотландского виски.

Когда вы поднимаетесь на Екелепяя, то после зарослей березняка на нижнем склоне горы взору открывается на редкость красивый вид. Подойдя к самому краю плато, я оборачиваюсь и вижу под собой волнистые просторы березовых лесов. Где-то там внизу течет Миесийоки, вся изрытая неутомимыми руками золотоискателей. Кое-где вдоль реки смутно вырисовываются песчаные гребни. Там, среди глубоких ям и высоких туч гравия у Миесийоки, Микко нашел свой большой корунд. А может, это было километрах в двух южнее, в верхнем течении небольшого ручейка Пускуяврипасхавдси. Во всей Европе лишь в этих двух местах можно встретить корунды такого типа и размера, как Звезда Лапландии, которую нашел Микко.

Далеко к западу, за волнистым березовым лесом, по ту сторону бескрайних просторов плато Финмарксвидда, мутно очерчиваются остроконечные, покрытые снегом горы у самого побережья Норвегии.

Выйдя на плато, замечаю вдали на фоне неба силуэт человека. Выпрямившись во весь рост, он торопится мне навстречу.

— Вот тут он где-то лежит, — произносит Микко, даже не здороваясь и таким тоном, словно мы и не прерывали разговор, состоявшийся внизу у Патсойоки пару недель назад.

— Под камнем, который торчит над землей, не очень большим, но и не очень маленьким. Где-то вот здесь! — Он смущенно смотрит на меня стеклянными глазами. Потом разводит рукой, обводя все широкое плато.

Плоскогорье занимает огромную площадь. То тут, то там виднеются вросшие в землю камни — не слишком большие, но и не очень мелкие. До меня сразу доходит, что камень Микко со спрятанным под ним сокровищем — все равно что булавка в муравейной куче. Монотонный, однообразный ландшафт плато лишает поиски всякого смысла.

Мы присаживаемся. Я достаю из рюкзака бутылку пива. Микко с жадностью хватает ее и единым глотком выпивает большую часть содержимого.

Я спрашиваю, почему он спрятал камень здесь, где почти нет точных ориентиров. Микко начинает нервничать, глаза бегают, его, видно, мучает удушье.

— Понимаешь, я так торопился, — бормочет он наконец.

— Торопился? Отчего же?

Микко допивает остаток пива. Отвернувшись, он откашливается, что-то бормочет. Затем бурчание его переходит в пронзительный фальцет, почти что в крик о помощи:

— Нет, ты только послушай! Никому другому я бы этого не рассказал. Но ты, я знаю, меня не выдашь.

Микко делает паузу, высасывая из бутылки последние капли пива. Затем продолжает уже более спокойно.

— Как-то лет двадцать назад мне надоело мыть золото, и я решил сходить на Патсойоки порыбачить. Речушку Миесийоки старатели перекопали вдоль и поперек, там всюду виднелись кучи нарытого гравия. Перебираясь через одну из них, я зацепился сапогом, и какие-то камешки покатились вниз. Весь тот день шел дождь, но как раз в этот момент выглянуло солнце. Яркий луч упал на един из камней, и передо мной ясно засверкала большая Звезда Лапландии. Когда я поднял камень, стер с него песок и землю, он стал почти совсем прозрачным. А размером он был с кулак.

Корунды я видел и раньше, порой находил их сам и неплохо в них разбирался. Но столь крупную и ясную Звезду Лапландии я никогда еще не встречал и о таком камне даже не слышал. Никак не ожидал, что в Лапландии можно найти подобный камень. Он стоит много-много тысяч марок. Как только камень оказался у меня в руках, я понял, что нашел целое состояние.

Голова у меня закружилась, мозг словно набух и отяжелел. Все вокруг заходило ходуном, и мне пришлось опуститься на землю. Так вдруг разбогатеть, внезапно найти деньги, которых хватит до самой смерти… осознать все это было не так-то легко.

В этот момент я внезапно подумал, что корунд-то, собственно, не мой. Ведь это был участок другого старателя, которого я хорошо знал. Много лет он копал и намывал тут золото. Значит, Звезда Лапландии должна принадлежать ему. Правда, я уже давно его не встречал.

Эта мысль поразила меня точно молния. Помню лишь, что я мчался сквозь березовый лесок, и ветки, как злые оводы, хлестали по лицу, а корунд, лежавший в кармане, больно стучал по ноге. Помню, что поднялся на гору, наверно, здесь, а может быть, и вовсе не здесь, стал искать какой-то камень, который смогу потом легко найти и под которым можно спрятать мое сокровище. Помню, как нашел подходящий камень, он торчал немного над землей, я закопал под ним корунд, присыпав землей, а сверху разбросал еще гравия…

Потом я спустился к Патсойоки, наловил форели, поел, напился чаю и сразу успокоился. На берегу реки прожил несколько дней, совсем один, погруженный в размышления, но так и не мог решить, украл я камень или нет. Ведь, не пройди я здесь случайно, корунд бы и сегодня лежал в куче гравия, скрытый вереском и березовым кустарником, и никто никогда бы его не нашел.

К тому же человек, владевший участком, так тщательно перекопал весь берег Миесийоки, что ни он, никто другой в эти места уже больше не придет. И все же в глубине души меня что-то мучило. Я попробовал себя успокоить, и на несколько часов это чувство исчезло, но вскоре оно опять возвратилось. Конечно, лучше всего бы вырвать эту колючку с корнем, пойти к тому человеку и все ему рассказать. Он бы наверняка согласился разделить со мной выручку. Но, черт побери, ты же знаешь, как трудно на это решиться!