Шлях от Нижнего Новгорода на Казань шел правым берегом Волги, то удаляясь на многие версты, то приближаясь к самой реке, к бечевнику, по которому бурлаки или лошади тянули баржи, струги и большие ялы. Много всякого люда шло и ехало по этому шляху. Встречные путники охотно рассказывали о казанском деле. Еще до прибытия в Нижний Юрше стало известно, что войско Ивана окружило Казань, что успешно отражаются вылазки татар. Однако русским нелегко приходилось. Здесь, вдали от места сечи, было видно: на судах вверх по реке плыли искалеченные вои, другие во множестве плелись шляхом, иные ехали на перегруженных телегах. Чем ближе к Казани, тем раненых становилось больше.

Вечерело. Лошади, не обращая внимания на понукание, еле двигались. Юрша велел своим спутникам становиться на ночлег, хотя следовало бы проехать еще верст десять-пятнадцать, чтоб назавтра добраться до Казани.

Они расположились на песчаном берегу Волги недалеко от деревушки, спрятавшейся за высоким тыном. Немного ниже по течению реки раньше причалили с десяток стругов. Люди с них рассыпались по берегу, разожгли костры, готовили варево. Между деревушкой и лесом виднелись кладбищенские кресты. Там собралась толпа селян и воев, среди них выделялись синие кафтаны-терлики стрельцов из Большого полка.

Подготовка к ночлегу шла по раз заведенному правилу. Каждый стрелец знал свое дело: кто рубил лапник для постелей, кто собирал сушняк для костров, а Аким, расседлав коня, принялся готовить ужин. Однако вскоре это нехитрое занятие он поручил стрельцу Захарию, а сам, испросив разрешение у Юрши, отправился на кладбище. Оттуда он вернулся со стрельцом, правая рука которого была на перевязи, а голова замотана серой тряпкой. Юрша узнал в нем соседа по Стрелецкой слободе Федота.

Аким пояснил:

– Тут они хоронили троих преставившихся.

– Счастливые эти, – торопливо добавил Федот. – Мы от Казани четыре дня плывем. Восьмерых до этого так, на бережку закопали. А тут, вишь, с попом, с молитвой, как положено.

– Тебя давно ранили? – поинтересовался Юрша.

– Меня-то? Девять ден тому, в день мучеников Михаила и Федора как раз. Заутреня у нас была, а потом большой воевода наши две сотни в помощь князю Пронскому послал. В его прясле, вишь, пушкари пролом сделали. Люди князя туда сунулись, а казанцы не отступили, так их встретили! Ну, мы, известно дело, пищали, ручницы на телеги бросили, лестницы взяли и пошли. Что у стен творилось, батюшки! Кругом стоны, крики, ругань, не приведи Господи. Там к стенам лестниц множество приставлено, по ним вои лезут, а татары кипяток льют, камни сбрасывают, стрелы пускают. Ров мертвыми телами уже забит. Подвели нас сотники к пролому в стене у воротной башни и приказали лезть. Пролом здоровый – пара троек въедет, да высоко до него, побольше сажени. Полезли, прикрылись щитами. Не помню как, но в пролом влез вместе с товарищами. Однако ж тут казанцы навалились с новой силой. Меня, вишь, по голове стукнули. Ну, я грохнулся со стены, на тела падал, потому и жив остался, только руку сломал да ногу вывихнул. До вечера лежал во рву, на меня другие падали. А ночью очухался, к своим приполз.

– Когда от Казани уходили, слышали, как там дела?

– А как же! Уж в одной башне наши засели. Розмыслы подкопы делают, в иных местах стены порушили. И опять же наш поп Серафим в проповеди сказывал: государю нашему Иоанну Васильевичу сила невиданная от Господа дадена. Как он подъедет да взглянет своим огненным взглядом, татары так со стен и ссыпаются! Так что не за горами ликование земли Русской! Может, уж сегодня осилили наши тех агарян!

В тот вечер засиделся стрелец Федот у земляков. Рассказам его конца не было…

Казанскую крепость Юрша увидел версты за две, когда въехал на холм; над ней до самых облаков поднимались клубы дыма, иссиня-черного в лучах заходящего солнца. Сквозь темную мглу еле просматривались закопченные минареты и купола мечетей. Массивные дубовые стены во многих местах были разрушены, обожжены огнем, почернели от горячей смолы, которую казанцы лили на головы осаждающим. А сами стены опоясаны шанцами да тынами, за которыми прячутся русские вои. А в иных местах за рядами туров[1] – батареи пушечные да мортирные, дымящиеся от непрерывной пальбы. Грохот и рев их разносился далеко окрест. А осажденная крепость молчала, лишь изредка на стенах вспыхивали облачка ответных выстрелов.

Юрша поскакал дальше мимо станов многочисленных отрядов. Еще засветло он подъехал к небольшому холму, на котором стоял шатер царя. Неподалеку от него разместилась походная церквушка и теснились палатки ближайших людей. Холм был за пределами досягаемости орудийного и пищального огня со стороны крепости. Кроме того, он был окружен деревянными щитами гуляй-города, около которых стояли отряды воев царева полка.

Здесь Юршу остановили стражники, проводили к старшему, а тот к дьяку, ведающему царским приемом. И, как нарочно, ни одного знакомого, который мог бы ускорить встречу с царем. Особенно Юршу возмутило то, что от него потребовали сдать оружие, саблю и нож, будто он простой проситель, а не царский гонец. Дьяк объяснил всем ожидающим, что государь с князьями и воеводами в церкви службу справляет, Бога молят о даровании победы.

Выдалась свободная минута, и Юрша огляделся. Перед ним развернулась большая вытоптанная луговина с врытыми столбами коновязей, за которыми стояли сотни коней в дорогой верховой сбруе. Тут же толпились коневоды, стремянные, другие слуги князей и воевод. Среди них шныряли лотошники со всякой заманчивой снедью. Несколько в стороне ожидали гонцы из разных мест. Они отличались от других запыленными, помятыми кафтанами, изможденными лицами, были молчаливы и сосредоточены – им надлежало предстать перед грозные царевы очи. А известно – за худые вести награды не жди.

Воины и слуги воевод, наоборот, были говорливы. Они сбивались группами, их приглушенный разговор гудел над луговиной и дополнял грохот, несшийся от крепостных стен. Юрша пошел от одной группы к другой. Вот белобрысый верзила в расстегнутом куяке, возбужденный тем, что слушают его, хрипел простуженным голосом:

– …Туры у самых ворот стоят, у Арских. Мы щиты пододвинули, за ними спрятались, ждем. Князь Михаил с коня сошел, вместе с воями, теснота, саблю не вынешь. Вдруг кто-то крикнул: «Готовсь!» Огневого дела мастера от ворот под туры откатились. Как бабахнет! Огненный столб в воротах на десять саженей! У ворот татар много стояло, а тут полетели кто куда!..

Кто-то не выдержал, перебил рассказчика:

– А я слыхал: государь подъехал к вратам, они сами рассыпались, а поганые разбежались!

На него зашикали:

– Не лезь! Тебя не спрашивают! Тут человек в самом пекле был!

– Я как видел, так и сказываю. А у нас что было! Опомнились татары и полезли со всех сторон. И бабы и ребятишки, с кольем, с дубьем, с ятаганами. Мы вокруг князя стеной стали, легко отбились. А многие, которые отделились и начали по саклям ихнее добришко промышлять, всех похерили… Потом нам приказали отходить – другие ворота, мол, крепко держатся. Так и отступили ни с чем… Нашего брата полегло! Вырвались только потому, что ворота Арские и стены рядом за нами остались, и наши со стен стрелами и огнем помогли…

Юрша отошел к другой группе. Тут широкобородый дядя степенно повествовал, как делали подкоп под татарский тайный источник воды. А рядом курчавый парень в кольчуге расписывал лихость воев князя Горбатого, которые налетом с ходу взяли татарский острог на Арском поле, тем самым открыли дорогу на реку Каму.

Много чего услыхал Юрша и досадовал, что ничего сам не видел, с татарами не бился, а разъезжал… Узнал, что сегодня вообще боя не было, только пушкари пугают татар. По приказу государя во всех полках попы да монахи воинов исповедуют и причащают. А воеводы большие и малые вместе с государем тут в царевой церкви службу стоят. Завтра, говорят, большого боя тоже не будет, – праздник Покрова Богородицы.