— Ягайлу-то, однако, утеснили в правах!

— Дак и добро? Для кого добро? Для той же великой шляхты! А для государства должен быти единый глава. Скажет — сполняй! Иначе земле разор! Досыти навидались, как князья резались у нас, а татары пришли, и где те прегордые вельможи? Как тараканы, попрятались по щелям! У их тут не понять што, а нам без сильной власти нельзя никак! Без того мигом у нас не те, дак другие и землю отберут! Дань данью, а там и последних животов лишиться придет!

— Владыки Алексия нету, Митрий-князь без ево…

— А што князь Митрий? Обиходлив, прост, хозяин! Я князя нашего, как тебя, не по раз зрел и баял с им однова… Простой! И в деле строг! Ето уж князю надобно, не то и мы враз на шею сядем! Нет, наша жисть не в пример лучше ихней! И попы у их почто безбрачны? Токмо веселых женок около себя плодят! Един соблазн!

— Ну, ты всех-то…

— А што, хошь и не всех! Плоть-то — она всяко своего просит!

Витовт слушал, не прерывая. Упрямцы эти русичи! Ничего не понимают и понять не хотят. Теперь спор завели о вере, чья лучше. Орденские рыцари вот уже второй век доказывают превосходство своей веры мечами! Не будешь сильным, не станут и слушать тебя, будь хоть четырежды прав!

А за столом в это время в самом деле затеялся спор о вере. Сотрапезники, по-русски, вполпьяна, сбиваясь с мысли и гневая, уже орали, мало слушая друг друга, и хорошо, что предусмотрительный Витовт не пригласил поляков или кого из литовских князей!

Поминали и папу римского, и, опять, виселицы во дворах панов, и то, что, попав под Польшу, Червонная Русь испытает досыти лиха, и про прежние утеснения православных, кто-то вспомнил даже Магнусов крестовый поход, досталось и грекам, василевсу, что согласил на унию, всем прочим, что предали Тантакузина, а теперь сами лижут сапоги туркам… И что расстройство дел в Русской митрополии от греков, и что латиняне предали заветы Христа, и, словом, досыти было говорено верного и неверного.

Сам Данило Феофаныч, когда завели о церковных делах, возвысил голос, сказавши веско:

— Числят себя наместниками святого Петра, а Петр в Риме и не был вовсе! Евсевий путает, пишет с чужих слов, да не в том суть! А в том, как уж сам Христос отвергся земного царства, рек: "Отойди от меня, сатана!" — так тому и быть надлежит! Соборно штоб! Как у нас, в православии! А папа ихний похотел быти царем земным, заместившим царя небесного! Отселе и ереси, и соблазн, и черные мессы, и всякая иная неподобь! Пото и умствуют, и тот, небесный мир строят по образцу мира земного. Опять соблазн! Владыко Алексий говорил не единожды, что ежели отвергают себя от духовного приятия Бога, не ищут обожения и света Фаворского бегут, яко Варлаам в споре с Акиндином и Паламою, то и остается умственность, кою и от лукавого возможно принять! Возвысили власть земную и отверглись небесного озарения! Кто скажет, не сам ли сатана подсказывает им сии умствования, не озаренные светом Фавора? В церкви Божьей нет ни больших, ни малых. Они же даже Триединого разделили, противопоставивши сына отцу! И всех людинов такожде, по ряду! Даже и в причастии тела Христова не равны суть у их миряне с духовными. А не единые ли дети нашего Небесного Отца? И какая иная проистечет из сего неподобь? Умствуя, возможно и Господа отринуть, и возгордиться паче Господа самого! Поставив и объявив смертного папу наместником Божиим на земле, содеяли они первый шаг к неверию!

И ныне, с умалением греческой церкви, нам, русичам, надлежит сохранить и пронести в чистоте и смирении веры истинные заветы Христа! На нас смотрит Господь и от нас ждет подвигов духовных!

За столами загалдели разом:

— Все одно от нас!

— Согрешая, погибнем!

— Тохтамыш и не взял бы Москвы!

— А Литва?

— А ты, Витовт? Тебе ить жить с православными, католики тебя погубят! Подумай!

— Покайся, тово!

— И еще спросить: от Бога ли ал и от дьявола нынешнее латынское крещение Литвы? Литва, почитай, православная! Русичи — все, а и литвинов половина, никак!

— Мало нас….

— Не в силе Бог, а в правде! С верою всегда побеждала святая Русь! На Дону стояли с верою — и выстояли! А Москву от безверия сдали!

— Проще рещи: от пиянства!

— И оно от безверия! Татары под городом, дак ты не пей, тово, а молись! Сказано дедами; верного за грех сугубо накажет Господь!

— А на Пьяне как створилось?

И опять возвысил глас старый Данило:

— Не религию, а свою земную власть тщатся утвердить католики ныне в православных землях! И, с тем, не Господу служат они, а сатане!

После сих сказанных слов шум и гам поднялись страшные. Кричали русичи, кричали литвины… Один лишь Василий, уединясь с Софьей Витовтовной, не принимал участия в богословском споре. Меж ними теперь шла иная беседа — из улыбок и междометий, рассеянных слов и вздохов, нечаянных касаний рук и жаркого дыхания подступающей бури чувств, которая уже охватывала Василия и понемногу начинала затягивать литовскую княжну.

— А ты бы смог переменить веру на римскую? — спрашивала она, вскинув брови.

Василий раздул ноздри, гордо отмотнул головой, встряхнувши кудрями.

— Я князь православной страны! — вымолвил, на миг забыв даже про свою влюбленность в Софью. — Веру не меняют, как и Родину! — И смолк.

Ягайло нынче переменил и то, и другое, а ее батюшка, Витовт, крестился в третий раз, и как раз в римскую веру. Он подозрительно глянул на девушку. Она, сверкнувши взором, уже хотела было спросить: "А ради меня?!" — и прикусила язык. Поняла, что он ответит ей и что воспоследует за тем. Софья была хорошей ученицей своего родителя! Вместо того, коснувшись пальчиками его руки, сказала:

— Прости, княжич! Не помыслила путем!

Он посопел, сдвинув брови, не ведая, гневать ли ему далее? Но Софья и тут поняла и, щадя самолюбие Василия, перевела речь, вопросив о королевстве: согласен ли он, что Ядвига красавица, каких поискать?

— В соборе на троне сидела, словно каменная. Ни в губах крови! — отмолвил он и, поднявши взор, решись, словно в воду, домолвил: — Ты милей!

Оба замолкли, держась за руки. Анна со значением глянула на дочерь и мужа, внимательноглазый Витовт склонил голову, мол, все идет как должно, жена!

А за столом все еще спорили, потом вновь запели хором.

"Ежели даже Ягайло порешит удержать у себя Василия, — прикидывал меж тем Витовт. — Да нет! У князя Дмитрия это не единственный сын! Овчинка выделки не стоит… Ну а тогда… Соню, конечно, надобно будет крестить в православие, тут и слова нет… Нет, не решится Ягайло на таковую пакость! Да и не до того ему нынче!"

Скоро, однако, Витовту пришлось узнать, что двоюродному брату очень и очень "до того".

Вечером, проводив наконец русичей, он сидел, порядком-таки опустошенный, мрачно глядя перед собой. На миг все его затеи показались Витовту бессильным метанием перед властью иной, давящей и подавляющей силы, и он позавидовал этим русичам, так несомненно уверенным в превосходстве себя самих и своей веры над всем этим каменным и пышным великолепием католического Запада…

Соня вошла неслышная, потерлась щекой о его руку.

— Ну как? — спросил, чтобы только спросить.

— Сегодня московский княжич показал княжеский норов! — возразила княжна. — Когда я спросила, не переменит ли веру, надулся, как индюк! Вера, мол, одна, как Родина, и ее не меняют! Едва меня не оттолкнул…

— По нраву тебе московит? — вопросил. Хотел сказать "по люби", да не повернулся язык. Дочь промолчала, поглядев затуманенным взглядом куда-то вдаль.

— Еще не знаю! — отмолвила после долгого раздумья. Витовт молча привлек дочь к себе. Любил ее, иногда, чувствовал, паче, чем сыновей, из которых пока еще не ведал, что получится. Слишком просты, бесхитростны были оба! Высказал задумчиво:

— Лишь бы он тебя полюбил! (Такого вот сыновьям не скажешь, а Соня — поймет!)

Дочь продолжала ласкаться к отцу, как кошка, покусывая ему пальцы.

— Я тебя люблю!