– И как, полетала?

– Нет. Как выяснилось, у меня слабый вестибулярный аппарат. Представляешь? Было очень обидно.

– Представляю. А вот я в детстве…

Я не успел закончить – Аня взяла меня за руку. Естественный жест – словно сделала вдох.

– Будь здесь осторожней. Мы пришли, – сказала она.

Я взглянул вперед и только тут заметил, что мы стоим у края крыши – и за ней уже не было других крыш. А была удивительно красивая панорама: Дворцовая площадь, Зимний дворец, Александровская колонна, величавая Нева… Далекие люди, далекие машины. Наступал вечер – и город оживал по-настоящему.

– Под нами – Невский проспект. А впереди… Ты и сам все видишь, – тихо сказала Аня. – Правда, красиво?

– Очень…

Мы стояли молча. Я видел бесподобный, чудный, необычный Питер, но мысли мои были совсем о другом.

Какая у нее мягкая и теплая рука…

*

Возвращались мы, шагая по Невскому проспекту в сторону Площади Восстания. Мы шли по большей части молча. Может, наговорились за день, а, может, просто успели привыкнуть друг к другу. Нам уже не нужно было занимать друг друга болтовней, как это часто бывает между малознакомыми людьми. Молчание сближало, а не отдаляло.

Невский проспект был сочен, загадочен и ярок. Вечером он выглядел совершенно иначе, чем утром. Сбросив пижаму, проспект надел смокинг. И воздух был будто другой – пах по-другому.

– Мне в воздухе Питера чудится запах сирени, – сказал я Ане.

Рядом показался Гостиный двор. Здесь город наконец-таки был похож на пеструю и многолюдную Москву. Похож, конечно, отчасти.

– Сирень?.. Странно. В нашем воздухе парят рыбьи запахи и болотные газы. А сирень – это что-то новенькое.

Посмотрев на другую сторону проспекта, я увидел знаменитый питерский универмаг «Пассаж». И только тут вспомнил, что обещал Сергею и его девушке Кате привезти какой-нибудь сувенир. Я предложил Ане зайти в универмаг.

– В «Пассаже» ты ничего стоящего не найдешь, – сказала Аня после того, как я объяснил, что мне нужно. – А кому конкретно нужен сувенир: парню или девушке?

– Обоим. Хотя, скорей всего, сувенир больше нужен девушке.

Аня раздумывала.

– А чем она увлекается? Где учится? – спросила она.

Катю я знал неплохо.

– Учится в МГУ на филологическом. Любит песни Джо Дассена и французские комедии 70-х годов. Играет на фортепьяно, увлекается танцами. Обожает импрессионизм.

– Импрессионизм? Кажется, я знаю, что нам нужно. Идем. Здесь недалеко.

Мы направились дальше по Невскому проспекту.

– А ты хорошо изучил ее интересы, – сказала Аня.

– Она – девушка моего друга из института. Он учится на последнем курсе. Мы вместе отдыхали в пансионате в Костроме.

– Ясно. Стой. Мы на месте.

Я огляделся и понял, какой сувенир подразумевала Аня. Мы оказались среди рядов небольшой выставки художественных картин, расположившейся прямо на пешеходной части Невского проспекта. Отчасти все это напоминало Арбат – уголок уличного искусства.

– Никто не рисует Питер лучше, чем питерские художники. – Аня смотрела на картины. – Иди за мной.

Аня последовала вглубь рядов. Видимо, здесь она была не в первый раз. Вскоре Аня остановилась.

– Вот. Выбирай. По-моему, то, что нужно, – сказала она.

Вокруг были развешаны небольшие картины городского пейзажа. Художник, толстый бородатый дядька добродушной наружности, поднялся со своего стульчика.

– Смотрите, смотрите. Если надо что, подскажу, – сказал он.

Я не ответил. Я глядел. Картины и впрямь были красивы. В каждой из них ощущалась тайна и размытость, одиночество и грусть. Что в куполах церкви Спаса на крови, что в опавших листьях Михайловского сада, что в ночном небе над Петропавловской крепостью. Настоящий импрессионизм. Легкий и чувственный.

– Умела бы я так рисовать… – шепнула мне Аня.

Я вспомнил детство, свое увлечение живописью. Больше всего мне понравилась та картина, где был запечатлен дождливый вечер на Невском проспекте. Художник снял ее и завернул в бумагу. Я заплатил, и мы с Аней пошли дальше, к метро.

Немного позже Аня попросила меня развернуть картину. Она долго смотрела на нее, потом сказала:

– Хороший выбор. Я тоже люблю дождь.

*

Мы зашли в метро в девятом часу. В поисках проездного Аня долго рылась в своей сумочке. Я успел разглядеть там две маленькие плюшевые игрушки – белого зайца и розового слона.

– Ты носишь мягкие игрушки в сумочке? – спросил я.

Аня покраснела. Румянец осторожно разлился по ее щекам и так же осторожно – исчез.

– Это так… Привычка, – сказала она, не глядя на меня.

Она была смущена. И постаралась сменить тему разговора. Мы прошли турникеты и встали на эскалатор.

– Знаешь, я с детства люблю слушать обрывки чужих разговоров, стоя на эскалаторе. Иногда такие забавные фразы получаются, – сказала Аня. – У тебя такого никогда не было?

Я не ответил. Я смотрел на нее. Ее смущение тронуло меня. Стыдиться своей привычки не было причины, но Аня почему-то смутилась. А румянец ей очень шел.

Мы вышли на платформу. Там уже стоял поезд.

– Я помню, – сказал я Ане. – «Я не люблю входить в поезд, если он пришел раньше, чем я зашла на платформу».

– У тебя слишком хорошая память. С тобой нужно быть настороже, – засмеялась она.

Мы разъезжались в разные стороны. Ее поезд подошел первым. Мне хотелось что-нибудь сказать, но я молчал. Последние слова – самые важные; а мне на ум приходили одни лишь банальности.

Аня пожала мне руку. И я вновь ощутил мягкость и теплоту ее ладони.

– Увидимся. Пиши, – сказала она.

– Хорошо. Увидимся, – сказал я.

Она забежала в вагон, оттуда помахала рукой. Я стоял и смотрел, как поезд удаляется. А вскоре прибыл и мой поезд.

*

Утром я послал Ане смс-ку: «Спасибо большое за вчерашнюю прогулку, все было замечательно». Аня прислала смс-ку с ответной благодарностью. Она уже ехала в поезде на Архангельск.

Днем я в точности повторил наш с Аней маршрут: от Дворцовой площади до закоулка Малой Морской улицы. Вечером уехал в Москву.

Больше всего из той майской встречи я вспоминаю нашу прогулку по крышам. И те минуты, когда мы стояли, наблюдая Петербург с высоты птичьего полета. Почему? Может, из-за ее мягкой и теплой руки…

*

Приехав из Питера, я встретился с Сергеем и подарил ему картину. Мы сходили с ним в кино, а, прощаясь, Сергей напомнил мне об их с Катей свадьбе, назначенной на начало июля. «Только попробуй не явиться» – добавил он.

Впервые я увидел Катю в доме отдыха под Костромой. Это было за год до моего знакомства с Аней.

*

Это был дом отдыха старого типа, сохранившийся осколок огромной глыбы под названием «система советских санаториев и домов отдыха». И хотя пансионат давно нуждался в капитальном ремонте, обеспечить желающих сносными номерами, питанием и услугами он еще мог. Каждую зиму в течение десяти дней его оккупировали московские студенты, голодные до жизни без родительской опеки.

Поезд, на котором ехали студенты, приехал в Кострому поздно ночью. А расселение по номерам произошло под утро. Поэтому неудивительно, что на первый завтрак в столовую явились единицы. Почти все предпочли еде сон.

Я тоже время до обеда собирался посвятить здоровому сну, но сделать мне это никак не удавалось. Виной тому был мой сосед по двухместному номеру – он храпел. Слушая его раскатистый храп, я думал, каково мне теперь будет по ночам.

Когда подошло время завтрака, я оделся и вышел из комнаты. В пансионате стояла мертвая тишина. Окна в холле разукрасил мороз – сквозь белые узоры ничего не было видно. Выйдя на улицу, я машинально зажмурил глаза: ослепительно белый снег блистал под взошедшим солнцем.