Клава явно пыталась перехватить инициативу:

– А вот такая она и была... погулять любила. Одно слово – мадам Брошкина. Ее ж той осенью забить еще собирались – так ведь сбегла, сколько раз ее на огородах да на гриве видали, да все никак словить не могли... По холодам сама пришла.

Кирилл молчал, Марина же ответила, – по-прежнему ласково и по-прежнему в упор не замечая продавщицу, – лишь на его предыдущую реплику:

– Ну что ты, любимый... Не испортится, у нас же здесь целых три холодильника! Охладится как следует за ночь, да за половину дня, доедет до города как миленькая...

Кирилл удивился – до сих пор Клава демонстративно игнорировала речи его законной супруги. Но к последним словам прислушалась внимательно – лицо вдруг стало серьезным, чтобы не сказать тревожным, лоб нахмурился...

– Так вы до завтра остаетесь... – протянула она негромко.

И, кажется, хотела добавить что-то еще... Но не успела. На сцене появилось новое действующее лицо – из двери, ведущей во внутренние помещения, вынырнул невысокий чернявый мужчина, тоже в белом халате. Нос пришельца оседлали несколько кривовато сидящие очки – и стекла их оказались чуть не с палец толщиной.

– Клавка, марш в разделочную, – негромко скомандовал мужчина. – Петровне прибрать пособишь.

Клава глубоко вздохнула, но перечить не стала, удалилась. Марина проводила ее победным взглядом: идите, дескать, идите, сударыня, вымыть помещение, загаженное кровавыми ошметками мяса, – вполне достойная ваших талантов задача.

Мужчина повернулся к ним. Глазки его сквозь толстенные линзы казались крохотными, и оттого в них чудилось недоброжелательное выражение... Кирилл понимал, что это всего лишь оптический эффект, преломление лучей, – и все равно не мог отделаться от ощущения: мужчине неприятно их присутствие. И он очень хочет, чтобы они убрались как можно быстрее.

– Покупать что-то будете? – ровным, бесцветным голосом спросил мужчина.

– Будем... – без энтузиазма ответила Марина. Еще бы, оборвали спектакль на самом интересном месте.

Как выяснилось, Тоня Лихоедова несколько преувеличила здешнюю дешевизну: по «тридцать целковых» за килограмм продавались шеи, ребра, ножки, еще кое-какие менее ценные части свиных организмов... И головы. Вырезка же стоила на целых двадцать рублей дороже...

«Интересно, сколько она может весить, эта черепушка, из которой обещано некое потрясающее блюдо?»– задумался вдруг Кирилл, пока мужчина взвешивал и упаковывал мясо, выбранное Мариной для отбивных. Определить на вид не получалось даже приблизительно... Затем вдруг пришла вовсе уж дурацкая мысль: он не знает даже, сколько весит его собственная голова. И, понятное дело, никогда не узнает... Хотя... Нет ничего невозможного под Луной, по крайней мере теоретически... Если во Франции вдруг вновь введут казнь на гильотине, а он к тому времени туда эмигрирует и чем-то крупно проштрафится, и при этом верна гипотеза о загробной жизни...

Тьфу, оборвал он идиотское рассуждение. Надо ж о такой ахинее задуматься: сколько весит твоя голова...

– Девять килограмм триста грамм, – сказал мужчина, словно бы подслушав мысли Кирилла. Тот вздрогнул, с трудом удержавшись от нервного смешка. Но, конечно же, названная цифра относилась к водруженной на весы башке знаменитой мадам Брошкиной...

Спустя несколько минут они шли к машине, Марина вальяжно выступала впереди, небрежно помахивая пакетом с двумя кусками свиной вырезки.

А сзади Кирилл влачил завернутую в упаковочную бумагу голову. Укладывая ее на заднее сиденье, подумал: учитывая разницу в размерах, человеческая должна весить килограмма три, три с половиной. Но что же за кулинарный шедевр задумала Марина?

Спрашивать не стал. Пусть будет сюрприз, неожиданность...

На прогулке по главной улице Загривья настояла Марина.

По главной и единственной – отходящие в сторону небольшие, на два-три дома, ответвления названия улиц не заслуживали...

Кирилл подозревал, что поводом для решения супруги о вечернем променаде послужила незавершенная стычка с Клавой-продавщицей. Не исключено, что ему придется приезжать сюда в одиночку, – и благоверная спешит продемонстировать всем тоскующим о женихах деревенским красоткам: ничего вам тут не обломится.

Если Марина и впрямь руководствовалась такими намерениями, а не решила попросту подышать свежим воздухом, то она просчиталась. Красотки упорно не желали встречаться на их пути. Не иначе как сидели по домам и строили коварные планы.

Да и прочих гуляющих не видно... И спешащих по делам не видно. Лишь пару раз мелькнули вдали смутно видимые фигуры. Шествуя под руку с женой по абсолютно пустынной улице, Кирилл чувствовал себя глуповато.

Они подошли к запертому по вечернему времени продуктовому магазину – какая-либо вывеска на унылом здании из силикатного кирпича отсутствовала, равно как и расписание работы. Догадаться о его назначении позволяли лишь смутно видимые через окно полки, уставленные продуктами...

Дверь магазина, кстати, обрамляли резные наличники, несколько нелепо тут смотревшиеся. На окнах имелись ставни, отчего-то не закрытые, – и не казенные, безлико-железные – тоже деревянные, резные. Кирилл подошел поближе, пригляделся: ну конечно, знакомый орнамент.

Очевидно, здесь имел место административно-деловой центр деревни – неподалеку стояло второе здание, тоже серо-кирпичное: несколько отдельных входов, над одним понуро свисает выцветший российский триколор, над другим – не менее выцветшая эмблема Сбербанка, рядом с третьим – синий почтовый ящик, но этот недавно покрашен, сверкает свежей краской...

И, разумеется, наличники и ставни – в полном комплекте. Подходить Кирилл поленился, и без того ясно, что увидит... Неясно другое: отчего похожих украшений нет на доме покойного Викентия, – пожалуй, на единственном во всем Загривье. Старик воевал в Отечественную и с тех пор люто возненавидел нацистскую символику? Так мог бы изобразить или заказать другой узор... Из сплетенных серпов-молотов, например.

Неподалеку от магазина лежали обтесанные бревна, наваленные небрежной кучей. По всему судя, лежали относительно долго – год, или два, или три: сгнить не сгнили, но потемнели от непогоды.

По рассуждению Кирилла, здесь всенепременно должны были кучковаться местные алкаши – везде и всюду на просторах необъятной страны эта публика предпочитает отираться неподалеку от источника живительной влаги.

Однако – не отирались.

Может, предпочитают пить дома напитки собственной перегонки, закусывая домашними же грибочками-огурчиками?

Но почему тогда здесь не тусуется местная молодь? Не сидят на бревнышках, не треплются о том, о сем, не бренчат на гитаре или не гоняют раздолбанный магнитофон, не хихикают беспричинно и глуповато, не подбивают неумело клинья к девчонкам-ровесницам... А ведь есть, есть дети и молодежь в Загривье: та же Клава, и Юрок-вивисектор (хотя ему-то на вечерние гулянки рановато), и та, оставшаяся для них безымянной, первая встреченная девчонка... И несколько других парней и девушек, встреченных позже...

– Пойдем обратно? – предложил Кирилл, прекратив ломать голову над странностями здешнего вечернего досуга. – Аппетит уже нагуляли... У меня слюнки текут при мысли о твоих отбивных.

Марина ответить не успела – оба одновременно увидели шагающего к ним человека. Вышел ли он из какого-то входа «административного здания» (хотя ни одно окно там не светилось), или вывернул из-за его угла, – они не поняли, обернулись в ту сторону несколько позже. Но направление целеустремленных шагов сомнений не вызывало – к ним.

Мужчина, среднего роста, лет сорок, сорок пять. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо с резкими чертами. Пиджак свободного покроя несколько потертый, с кожаными нашлепками на локтях, – однако же Кирилл до сих пор не встречал загривских аборигенов в такой одежде... Идет торопливо, но походка не суетливая, как у того же Трофима, – уверенная.